Обращение к русскому читателю 3 глава

Определив и измерив совокупность феноменов, хотя и связанных внешне с физическим пространст­вом, но отражающих в действительности экономиче­ские и социальные различия, остается только поста­раться выделить неразложимый остаток, который должен быть полностью приписан эффекту близости или дистанции в чисто физическом пространстве. На­пример, эффекту экрана, который следует из локализа­ции в какой-либо точке физического пространства и из антропологической привилегии принадлежать не толь­ко непосредственно воспринимаемому настоящему, но и видимому и ощущаемому пространству со-присутствующих предметов и агентов (соседи и соседство). Та­ким образом, можно видеть, что вражда, связанная с близостью в физическом пространстве (конфликты между соседями, например), может затмить солидар­ность, ассоциирующуюся с позицией, занимаемой в государственном или межгосударственном социальном пространстве, или что представления, внушенные точ­кой зрения, связанной с занимаемой в локальном со­циальном пространстве позицией, могут воспрепятст­вовать восприятию реально занятой в государственном социальном пространстве позиции.

Примечания

См., например, работы П. Бурдье: La terre et les stratégies matrimoniales // Annales, 4-5 juillet-octobre 1972; Esquisse d'une théorie de la pratique, précédée de trois études d'ethnologie kabile. Genève: Droî., 1972.

См.: Bourdieu P. La Distinction. Paris: Minuit, 1979.

Улица Фобур де Сен-Оноре — одна из достопримечательностей Парижа. Она представляет собой ассоциацию галерей мебельщиков и декораторов, производящих по вековой традиции старинных мас­теров мебель — "дворцовую", "музейную" в стиле Людовика XV, а также современную "авангардную" и предметы обихода редчайшего качества и оформления. — Прим. перев.

HLM — habitation à loyer modéré — большие дома, построенные местной администрацией и предназначенные для семей с низким доходом; общественное муниципальное жилье. — Прим. перев.

Бобур — культурный центр имени Жоржа Помпиду, в котором располагаются музей современного искусства, библиотека, галереи и выставочные залы, кинотеатры и т. д. — Прим. перев.

 

СОЦИАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО И ГЕНЕЗИС "КЛАССОВ"

Построение теории социального пространства предпо­лагает серию разрывов с марксистской теорией. Пер­вый разрыв — с тенденцией акцентировать субстанцию, то есть реальные группы, в попытке определить их по численности, членам, границам и т. п. в ущерб отноше­ниям, а также — с интеллектуалистской иллюзией, ко­торая приводит к тому, что теоретический, сконструи­рованный ученым класс рассматривается как реальный класс, как реально действующая группа людей. Далее, разрыв с экономизмом, который приводит к редукции социального поля, как многомерного пространства, к одному лишь экономическому полю, к экономическим отношениям производства, тем самым устанавливая координаты социальной позиции. Наконец, следует порвать с объективизмом, идущим в паре с интеллекту­ализмом, ибо в конечном счете он приводит к игнори­рованию символической борьбы, местом которой явля­ются различные поля, а целью — сами представления о социальном мире и, в частности, об иерархии внутри каждого поля и между различными полями.

Социальное пространство

Прежде всего социология представляет собой соци­альную топологию. Так, можно изобразить социальный мир в форме многомерного пространства, построенно­го по принципам дифференциации и распределения, сформированным совокупностью действующих свойств в рассматриваемом социальном универсуме, т. е. свойств, способных придавать его владельцу силу и власть в этом универсуме. Агенты и группы агентов определяются, таким образом, по их относительным позициям в этом пространстве. Каждый из них разме­щен в позиции и в определенные классы близких друг другу позиций (т. е. в определенной области данного пространства), и нельзя реально занимать две противо­положных области в пространстве, даже если мыслен­но это возможно. В той мере, в какой свойства, вы­бранные для построения пространства, являются активными его свойствами, можно описать это про­странство как поле сил, точнее как совокупность объ­ективных отношений сил, которые навязываются всем входящим в это поле и которые несводимы к намере­ниям индивидуальных агентов или же к их непосредственным взаимодействиям [16].

Действующие свойства, взятые за принцип по­строения социального пространства, являются различ­ными видами власти или капиталов, которые имеют хождение в различных полях. Капитал, который может существовать в объективированном состоянии — в форме материального свойства или, как это бывает в случае культурного капитала, в его инкорпорированном* состоянии, что может быть гарантировано юридически — представляет собой власть над полем (в данный мо­мент времени). Точнее, власть над продуктом, в кото­ром аккумулирован прошлый труд (в частности, власть над совокупностью средств производства), а заодно над механизмами, стремящимися утвердить производство определенной категории благ, и через это — власть над доходами и прибылью. Отдельные виды капитала, как козыри в игре, являются властью, которая определяет шансы на выигрыш в данном поле (действительно, каждому полю или субполю соответствует особый вид капитала, имеющий хождение в данном поле как власть или как ставка в игре). Например, объем культурного капитала (то же самое с соответствующими изменени­ями относится к экономическому капиталу) определяет совокупные шансы на получение выигрыша во всех играх, где задействован культурный капитал и где он участвует в определении позиции в социальном про­странстве (в той мере, в какой эта позиция зависит от успеха в культурном поле).

Таким образом, позиция данного агента в соци­альном пространстве может определяться по его пози­циям в различных полях, т. е. в распределении власти активированной в каждом отдельном поле. Это, глав­ным образом, экономический капитал в его разных ви­дах, культурный капитал и социальный капитал, а так­же символический капитал, обычно называемый престижем, репутацией, именем и т. п. Именно в этой форме все другие виды капиталов воспринимаются и признаются как легитимные. Можно построить упро­щенную модель социального поля в его ансамбле, во­образив для каждого агента его позицию во всех воз­можных пространствах игры (понимая при этом, что если каждое поле и имеет собственную логику и собст­венную иерархию, то иерархия, установленная между различными видами капитала, и статистическая связь между имеющимися капиталовложениями устроены так, что экономическое поле стремится навязать свою структуру другим полям).

Социальное поле можно описать как такое мно­гомерное пространство позиций, в котором любая су­ществующая позиция может быть определена, исходя из многомерной системы координат, значения которых коррелируют с соответствующими различными пере­менными: таким образом, агенты в них распределяются в первом измерении — по общему объему капитала, которым они располагают, а во втором — по сочетани­ям своих капиталов, т. е. по относительному весу раз­личных видов капитала в общей совокупности собст­венности².

Форма, которую совокупность распределения различных видов капитала (инкорпорированного или материализованного) принимает в каждый момент вре­мени, в каждом поле, будучи средством присвоения объективированного продукта аккумулированного со­циального труда, определяет состояние отношений си­лы между агентами. Агенты в этом случае определяются объективно по их позиции в этих отношениях, институционализованной в устойчивых, признанных соци­ально или гарантированных юридически социальных статусах. Эта форма определяет наличную или потен­циальную власть в различных полях и доступность спе­цифических прибылей, которые она дает³.

Знание позиции, занимаемой агентами в данном пространстве, содержит в себе информацию о внутрен­не присущих им свойствах (условие) или об относи­тельных их свойствах (позиция). Это особенно хорошо видно в случае лиц, занимающих промежуточные или средние позиции, которые, помимо средних или меди­анных значений своих свойств, обязаны некоторыми своими наиболее типичными характеристиками тому, что располагаются между двумя полюсами поля, в нейтральной точке пространства и балансируют между двумя крайними позициями.

Классы на бумаге

На базе знания пространства позиций можно вы­членить классы в логическом смысле этого слова, т. е. класс как совокупность агентов, занимающих сходную позицию, которые, будучи размещены в сходных усло­виях и подчинены сходным обусловленностям, имеют все шансы для обладания сходными диспозициями и интересами, и, следовательно, для выработки сходной практики и занятия сходных позиций. Этот класс на бумаге имеет теоретическое существование, такое же, как и у любой теории: будучи продуктом объяснитель­ной классификации, совершенно сходной с той, что существует в зоологии или ботанике, он позволяет объ­яснить и предвидеть практики и свойства классифици­руемых, и, между прочим, поведение, ведущее к объе­динению в группу. Однако реально это не класс, это не настоящий класс в смысле группы, причем группы "мобилизованной", готовой к борьбе; со всей строго­стью можно сказать, что это лишь возможный класс, поскольку он есть совокупность агентов, которые объ­ективно будут оказывать меньше сопротивления в слу­чае необходимости их "мобилизации", чем какая-либо другая совокупность агентов.

Так, в противовес номиналистскому релятивизму, уничтожающему социальные различия, сводя их к чисто теоретическим артефактам, следует утверждать существование объективного пространства, детерми­нирующего соответствия и несоответствия, меры близости и дистанции. В противовес реализму интеллиги­бельного (или овеществления понятий) следует утверж­дать, что классы, которые можно вычленить в социаль­ном пространстве (например, в связи с потребностями в статистическом анализе, являющемся единственным средством обнаружить структуру социального про­странства), не существуют как реальные группы, не­смотря на то, что они объясняют вероятность своей организации в практические группы, семьи, ассоциа­ции и даже профсоюзные или политические "движе­ния".

Что существует, так это пространство отношений, которое столь же реально, как географическое про­странство, перемещения внутри которого оплачивают­ся работой, усилиями и в особенности временем (идти снизу вверх — значит подниматься, карабкаться и не­сти на себе следы и отметины этих усилий). Дистанции здесь измеряются также временем (например, време­нем подъема или преобразования — конверсии). И ве­роятность мобилизации в организованные движения, с их аппаратом, официальными представителями и т. п. (что собственно и заставляет говорить о "классе") будет обратнопропорциональна удаленности в этом про­странстве.

Хотя вероятность объединить агентов в совокуп­ность, реально или номинально (посредством делеги­рования), тем больше, чем ближе они в социальном пространстве, чем более они принадлежат к классу, сконструированному более узко, и следовательно, бо­лее гомогенно, более тесное их сближение уже никогда не бывает необходимо, неизбежно (из-за эффектов не­посредственной конкуренции, которые ставят заслон), но и сближение наиболее удаленных тоже не всегда бывает невозможным. Так, если более вероятно мобилизовать в одной реальной группе только рабочих, чем рабочих иих работодателей, то тем не менее возможно, например, под угрозой международного кризиса, спро­воцировать их объединение на базе национальной идентификации (это так отчасти потому, что каждое социальное пространство национальностей в результа­те собственной истории имеет собственную структуру, допустим, в виде специфических расхождений в иерар­хии экономического поля).

Как бытие у Аристотеля, социальный мир может быть назван и построен различным образом: он может быть практически ощущаем, назван и построен по раз­личным принципам видения и деления (например, эт­нического деления); при этом следует учитывать, что объединения, которые базируются на структуре про­странства, основанного на распределении капитала, имеют больше возможностей стать стабильными и прочными, а другие формы группировки будут всегда в опасности распада и оппозиции, что связано с дистан­цией в социальном пространстве. Когда мы говорим о социальном пространстве, то имеем в виду прежде все­го то, что нельзя объединять любого с любым, невзирая на глубинные различия, в особенности, на экономиче­ские и культурные различия. Однако, все это никогда полностью не исключает того, что можно организовать агентов по другим признакам деления: этническим, на­циональным и т. п., которые, заметим в скобках, всегда связаны с более глубинными принципами, т. к. этни­ческие объединения сами находятся в иерархизированном, по меньшей мере в общих чертах, социальном пространстве (например, в США их положение зависит от стажа иммиграции для всех, за исключением чер­ных)⁴.

Итак, вот первый разрыв с марксистской тради­цией: марксизм либо без долгих разговоров отождеств­ляет класс сконструированный и класс реальный, т. е. вещи в логике и логику вещей, а ведь именно в этом Маркс сам упрекал Гегеля; либо же противопоставляет "кдасс-в-себе", определяемый на основе ансамбля объ­ективных условий, и "класс-для-себя", основанный на субъективных факторах, причем переход одного в дру­гое марксизм постоянно "знаменует" как настоящее онтологическое восхождение в логике либо тотального детерминизма, либо — напротив — полного волюнта­ризма. В первом случае, переход оказывается логиче­ской, механической или органической необходимо­стью (трансформация пролетариата из "класса-в-себе" в "класс-для-себя" представлена как исход, неизбеж­ный во времени, по мере "созревания объективных ус­ловий"); в другом случае, он представлен как эффект "осознания", полученный в результате "познания" те­ории, осуществляемого под просвещенным руководст­вом партии. Во всяком случае, здесь ничего не говорится о таинственной алхимии, согласно которой "борюща­яся группа", коллектив личностей, исторических деяте­лей, имеющих собственные цели, внезапно появляется в определенных экономических условиях.

Посредством такого рода пропусков в рассужде­ниях избавляются от наиболее важных вопросов. Так, с одной стороны, исчезает сам вопрос о политическом, об истинных действиях агентов, которые во имя теоре­тического определения "класса" предписывают его членам цели, официально наиболее соответствующие их "объективным" интересам, т. е. интересам теорети­ческим, а также вопрос о работе, посредством которой им удается произвести, если и не мобилизованный класс, то веру в его существование, лежащую в основе авторитета его официальных выразителей. С другой стороны, исчезает вопрос об отношениях между клас­сификацией, произведенной ученым и претендующей на объективность (по аналогии с зоологом), и класси­фикацией, которую сами агенты производят беспре­рывно в их будничном существовании, с помощью чего они стремятся изменить свою позицию в объективной классификации или даже изменить сами принципы, согласно которым эта классификация осуществляется.

Восприятие социального мира и политическая борьба

Наиболее решительная объективистская теория должна интегрировать представления, имеющиеся у агентов о социальном мире, точнее, их вклад в постро­ение видения социального мира и через это в самое построение социального мира, посредством работы представления (во всех смыслах этого термина), кото­рую они ведут непрерывно, дабы навязать свое видение мира или видение своей собственной позиции в этом мире, своей социальной идентичности. Восприятие со­циального мира есть продукт двойного социального структурирования. С "объективной" стороны, оно структурировано социально, поскольку свойства, со­пряженные с агентами или с институтами предстают восприятию не каким-то независимым образом, но, напротив, в очень неравновероятных комбинациях (и так же, как у животного, имеющего перья, больше шан­сов обладать крыльями, чем у животного, имеющего мех, так и у владельцев большого культурного капитала больше шансов стать посетителями музеев, чем у тех, кто этого капитала лишен). А с "субъективной" сторо­ны, восприятие социального мира структурировано в силу того, что схемы восприятия и оценивания приспо­сабливаются к рассматриваемому моменту, и все то, что представлено, в частности, в языке, есть продукт предшествующей символической борьбы и выражает в более или менее видоизмененной форме состояние расстановки символических сил. Тем не менее, объек­ты могут быть восприняты и выражены различным об­разом, ибо как объекты природного мира они всегда предполагают частичную неопределенность и расплыв­чатость, поскольку, например, наиболее устойчивые сочетания свойств никогда не базируются лишь на ста­тистических связях между субституирующими чертами; а как объекты истории, они подвержены изменениям во времени, и их значение, в меру его "подвешенности" в будущем, само нерешено, в ожидании, отсрочено и че­рез это относительно недетерминировано. Эта сторона дела — неопределенность — есть то, что подводит базу под плюрализм видения мира. Она сама связана со множественностью точек зрения и со всеми символи­ческими битвами за производство и навязывание легитимного видения социального мира. Говоря точнее, она связана со всеми когнитивными стратегиями вос­полнения, которые продуцируют смысл объектов соци­ального мира, выходя за рамки непосредственно види­мых атрибутов и отсылая к будущему или к прошлому. Эти отсылки могут быть скрытыми и молчаливо подра­зумевающимися, через "протенцию" и "ретенцию", как это называет Гуссерль, т. е. практическими форма­ми перспективного и ретроспективного видения, иск­лючающими как таковые позиции прошлого и будуще­го; но такие отсылки могут быть и явными, как в случае политической борьбы, где к прошлому (ретроспективно реконструируемому сообразно потребностям насто­ящего), и, в особенности, к будущему, (творчески пред­видимому), беспрестанно взывают, чтобы детермини­ровать, разграничивать, определять всегда открытый смысл настоящего.

Напомнить, что восприятие социального мира содержит конструктивный акт, отнюдь не значит при­нять интеллектуалистскую теорию познания. Главное в опыте социального мира и в работе по его конструиро­ванию то, что он предполагает обращение к практике ниже уровня эксплицитного представления и вербали­зованных выражений. Чувство позиции, занимаемой в социальном пространстве (то, что Гоффман называет "sensé ofone's place" [17]), будучи ближе к классовому бес­сознательному, чем к "сознанию класса" в марксист­ском смысле, есть практическая материя социальной структуры в ее ансамбле, который раскрывается через ощущение позиции, занятой в этой структуре. Катего­рии перцепции социального мира являются в основ­ном продуктом инкорпорации объективных структур социального пространства. Вследствие этого они скло­няют агентов брать социальный мир, скорее, таким, каков он есть, к принятию его как само собой разуме­ющегося, нежели восставать против него и противопо­ставлять ему различные — даже антагонистические — возможности. Чувство позиции, как чувство того, что можно и чего нельзя "себе позволить", заключает в себе негласное принятие своей позиции, чувство границ ("это не для нас") или, что сводится к тому же, чувство дистанции, которую обозначают и держат, уважают или заставляют других уважать — причем, конечно, тем сильнее, чем более суровы условия существования и чем более неукоснителен принцип реальности. (Поэто­му глубокий реализм, которым чаще всего характеризу­ется видение социального мира у занимающих подчи­ненное положение, функционируя как некоего рода социально установленный инстинкт самосохранения, может казаться консервативным лишь относительно внешнего, а значит, нормативного представления об "объективном интересе" тех, кому этот реализм помо­гает жить или выживать.)[18]

Если отношения объективных сил стремятся вос­произвести себя в том видении социального мира, ко­торое постоянно включено в эти отношения, то, зна­чит, принципы, структурирующие это видение мира, коренятся в объективных структурах социального мира, а отношения силы также представлены в сознании в форме категорий восприятия этих отношений. Но час­тичная недетерминированность и размытость, предпо­лагаемая объектами социального мира, вкупе с практи­ческим, дорефлексивным и имплицитным характером схем восприятия и оценивания, накладываемых на эти объекты, есть та архимедова точка опоры, которая объ­ективно оказывается в распоряжении для действий чи­сто политического характера. Познание социального мира, точнее, категории, которые делают социальный мир возможным, суть главная задача политической борь­бы, борьбы столь же теоретической, сколь и практиче­ской, за возможность сохранить или трансформиро­вать социальный мир, сохраняя или трансформируя категории восприятия этого мира.

Способность осуществить в явном виде, опубли­ковать, сделать публичным, так сказать, объективиро­ванным, видимым, должным, т. е. официальным, то, что должно было иметь доступ к объективному или активному существованию, но оставалось в состо­им индивидуального или серийного опыта, затруднения, раздражения, ожидания, беспокойства, представ­ит собой чудовищную социальную власть — власть образовывать группы, формируя здравый смысл, явно сраженный консенсус для любой группы. Действительно, эта работа по выработке категорий — выявлению и классификации — ведется беспрерывно, в каждый момент обыденного существования, из-за той борьбы, сгорая противопоставляет агентов, имеющих различ­ные ощущения социального мира и позиции в этом мире, различную социальную идентичность, при помо­ги всевозможного рода формул: хороших или плохих явлений, благословений или проклятий, злословии и похвал, поздравлений, славословий, комплиментов или оскорблений, упреков, критики, обвинений, клеветы и т. п. Неслучайно kafégoresïhai, от которого происходят категории и категоремы, означает "обвинить публично".

Понятно, что одна из простейших форм полити­ческой власти заключалась во многих архаических обществах в почти магической власти: называть и вызывать к существованию при помощи номинации. Так, в Кабилии функции разъяснения и работа по производству символического, особенно в ситуации кризиса, когда ощущение мира ускользает, приносили поэтам видные политические посты военачальников или послов[19]. Но вместе с ростом дифференциации соци­ального мира и со становлением относительно авто­номных полей работа по производству и внушению смыслов осуществляется в поле производства культуры и посредством борьбы внутри него (и в особенности — в недрах политического субполя); она является собст­венным делом и специфическим интересом профессиональных производителей объективированных пред­ставлений о социальном мире или, еще лучше, методов этой объективации.

Стиль легитимной перцепции является основной целью борьбы, поскольку, с одной стороны, переход от скрытого к явному, от имплицитного к эксплицитному не совершается автоматически: один и тот же социаль­ный опыт может быть признан в его очень разных вы­ражениях; а с другой стороны — наиболее значитель­ные объективные различия могут быть замаскированы более непосредственно видимыми различиями (как, например, этнические различия). Если верно, что пер­цептивные конфигурации — социальные гештальты — действительно существуют, а близость условий и, сле­довательно, диспозиций, стремится отлиться в проч­ные связи и перегруппировки, в непосредственно воспринимаемые социальные единицы, такие, как социально различные районы или кварталы (с про­странственной сегрегацией), или в такие, как общность агентов, обладающих полностью сходными видимыми особенностями — Stande [20], — то, тем не менее, социаль­но познанные и признанные различия существуют лишь для субъекта, способного не только ощущать раз­личия, но и признавать их как значимые, задевающие его интересы, т. е. для такого субъекта, который наде­лен способностью и склонностью делать различия, считающиеся значимыми в рассматриваемом социаль­ном универсуме.

Таким образом, именно посредством свойств и их распределения социальный мир приходит, в самой своей объективности, к статусу символической системы, которая организуется по типу системы феноменов в соответствии с логикой различий, различных расхож­дений, а также заключающейся и в значимых различе­ниях. Социальное пространство и различия, которые проявляются в нем "спонтанно", стремятся функционивать символически как пространство стилей жиз­ни или как ансамбль Stande, групп, характеризующихся различным стилем жизни.

Различения необязательно включают в себя стрем­ление к различению, как часто считают вслед за Вебленом с его теорией conspicuyus consumption [21]. Всякое по­требление (а в более общем виде, всякая практика), осуществлялось оно или нет в целях быть увиденным, является явным, бросающимся в глаза (conspicuous); было оно или не было Инспирировано намерением быть замеченным, обособиться (to make oneself conspicuous [22]), дистанцироваться или действовать, со­блюдая дистанцию, оно является различительным. На этом основании потребление обречено функциониро­вать как различительный знак и, если обратиться к при­знанной, легитимной и подтвержденной дифференци­ации, — как знак отличил (в разных смыслах этого слова). Как бы то ни было, социальные агенты, способ­ные воспринимать как значимые "спонтанные" разли­чия, которые категории перцепции заставляют их счи­тать уместными, — эти социальные агенты способны также преднамеренно удваивать эти спонтанные разли­чия в стиле жизни при помощи того, что Вебер назы­вает "стилизацией жизни" (Stilisierung des Lebens). Стремление к различению, которое можно заметить по манере говорить или по отказу от мезальянса, произво­дят разделения, направленные на то, чтобы их воспри­нимали, или, более того, чтобы их узнавали и призна­вали как легитимные различия, т. е. чаще всего как природные различия — "distinctions de nature " (во фран­цузском языке говорят обычно о естественных разли­чиях — "distinctions naturelles").

Различение — в обычном смысле этого термина — это различие, вписанное в структуру самого соци­ального пространства, поскольку оно воспринимается в соответствии с категориями, согласованными с этой структурой; и веберовский Stand, который любят про­тивопоставлять классу в марксизме, — это класс, скон­струированный посредством адекватного деления со­циального пространства, когда класс воспринимают сообразно с категориями, производными от структуры этого пространства. Символический капитал — другое имя различения. Оно является ни чем иным, как капи­талом в том его виде, в каком его воспринимают аген­ты, наделенные категориями перцепции, происходя­щими от инкорпорации структуры его распределения, т. е. когда этот капитал узнается и признается как нечто само собой разумеющееся. Различения как символиче­ские трансфигурации фактических различий и, более широко — ранги, порядки, градации или же любые другие символические иерархии — являются продуктом, применения схем построения. Эти схемы (как, напри­мер, пара прилагательных, используемых для выраже­ния подавляющего большинства социальных сужде­ний) являются продуктом инкорпорации структур, к которым они прикладываются, а признание их абсо­лютной легитимности есть не что иное, как восприятие обычного миропорядка в качестве идущего самого по себе, что подводит итог кажущемуся безукоризненным совпадению объективных и инкорпорированных структур.

Из этого следует, кроме всего прочего, что сим­волический капитал идет к символическому капиталу, и что реальная автономия поля символического произ­водства не препятствует тому, что оно остается подчи­ненным в своем функционировании принуждению, которое господствует в социальном мире, и что соот­ношение объективных сил стремится воспроизвести себя в соотношении символических сил, в видении со­циального мира. Таким образом утверждается неизмен­ность этих соотношений сил. В борьбе за навязывание легитимного видения социального мира, в которую не­избежно вовлечена и наука, агенты располагают вла­стью, пропорциональной их символическому капиталу, т. е. тому признанию, которое они получают от группы. Авторитет, подводящий базу под силу действия недо­статочно обоснованного дискурса о социальном мире, есть символическая сила видения и предвидения, на­правленная на внушение принципов видения и разде­ления этого мира, это — percipi [23], бытие узнанное и признанное (nobilis [24]), что позволяет навязать percipere [25]. Наиболее очевидными среди применяемых категорий перцепции являются те, которые наилучшим образом приспособлены, чтобы изменять видение, ме­няя категории перцепции. Но также, за редким исклю­чением, наименее склонные это делать.

 

Символический порядок и власть номинации

В символической борьбе за производство здравого смысла или, точнее, за монополию легитимной номина­ции как официального — эксплицитного и публичного — благословения легитимного видения социального мира, агенты используют символический капитал, приобре­тенный ими в предшествующей борьбе, и, собственно, любую власть, которой они располагают в установлен­ной таксономии, представленнной в сознании или в объективной действительности как названия (les titres}. Так, все символические стратегии, посредством кото­рых агенты намереваются установить свое видение де­ления социального мира и свои позиции в этом мире, можно расположить между двумя крайними точками:

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: