Обращение к русскому читателю 9 глава

На мой взгляд, под сомнение надо поставить зна­чение ответов на некоторые вопросы. Предположим блок вопросов типа: "Одобряете ли Вы равенство по­лов?", "Одобряете ли Вы сексуальную свободу супру­гов?", "Одобряете ли Вы нерепрессивное воспита­ние?", "Одобряете ли Вы новое общество?" и т. д. Теперь представим блок вопросов типа: "Должны ли преподаватели бастовать, если их положение под угро­зой?", "Должны ли преподаватели быть солидарными с другими государственными служащими в период соци­альных конфликтов?" и т. п. На эти два блока вопросов даются ответы, по структуре их распределения прямо противоположные в зависимости от социального клас­са опрашиваемых. Первый ряд вопросов, затрагиваю­щий некоторый тип инноваций в социальных отноше­ниях, в символической форме социальных связей, вызывает тем более одобрительные ответы, чем выше положение респондента в социальной иерархии и в иерархии по уровню образования. И наоборот, вопро­сы, затрагивающие действительные перемены в отно­шениях силы между классами, вызывают ответы тем более неодобрительные, чем выше респондент стоит в социальной иерархии.

Итак, утверждение: "Народные классы склонны к репрессиям" ни верно, ни ложно. Оно верно в той степени, в какой народные классы проявляют тенден­цию показывать себя гораздо большими ригористами, чем другие социальные классы, в столкновении с ком­плексом проблем, затрагивающих семейную мораль, отношения между поколениями или полами. Напро­тив, в вопросах политической структуры, ставящих на кон сохранение или изменение социального порядка, а не только сохранение и изменение типов отношений между индивидами, народные классы в гораздо боль­шей степени одобряют инновацию, то есть изменение социальных структур. Вы видите, как некоторые из по­ставленных в мае 1968 г. проблем, и часто поставлен­ных плохо, в конфликте между коммунистической пар­тией и гошистами, оказываются непосредственно связанными с центральной проблемой, которую я здесь пытаюсь поднять, проблемой природы ответов, то есть принципа, исходя из которого эти ответы производятся. Осуществленное мною противопоставление двух групп вопросов в действительности приводит к противопо­ставлению двух принципов производства мнения: принципа собственно политического и принципа эти­ческого, проблема же консерватизма народных классов — результат игнорирования данного различия.

Эффект навязывания проблематики, эффект, производимый любым опросом общественного мнения и просто любым вопросом политического характера, (начиная с избирательной компании), есть результат того, что в ходе исследования общественного мнения задаются не те вопросы, которые встают в реальности перед всеми опрошенными, и того, что интерпретация ответов осуществляется вне зависимости от проблема­тики, действительно отраженной в ответах различных категорий респондентов. Таким образом, доминирую­щая проблематика, представление о которой дает спи­сок вопросов, которые задавались институтами опросов в последние два года, т. е. проблематика, интересующая главным образом властей предержащих, желающих быть информированными о средствах организации своих политических действий, весьма неравномерно усвоена разными социальными классами. И, что очень важно, эти последние более или менее склонны выра­батывать контрпроблематику. По поводу теледебатов между Сервен Шрайбер и Жискар Д'Эстеном один из институтов изучения общественного мнения задавал вопросы типа: "С чем связана успешная учеба в школе и институте: с дарованиями, интеллектом, работоспо­собностью, наградами за успехи?" Полученные ответы предоставляют в действительности информацию (те, кто ее сообщает, не отдают себе в этом отчета) о степе­ни осознания разными социальными классами законов наследственной трансляции культурного капитала: приверженность мифам об одаренности, о продвижении благодаря школе, о школьной справедливости, об обоснованности распределения должностей в соответствии с дипломами и званиями и т. п., очень сильна в народных классах. Контрпроблематика может существовать для нескольких интеллектуалов, но она лишена социальной силы, даже будучи подхваченной некоторым числом партий и группировок. Научная истина⁵ подчинена тем же законам распространения, что и идео­логия. Научное суждение — это как папская булла о регулировании деторождения, которая обращает в веру только уже обращенных.

В опросах общественного мнения идею объек­тивности связывают с фактом формулирования вопро­сов в наиболее нейтральных терминах ради того, чтобы уравнять шансы всех возможных ответов. На самом деле, опрос оказался бы ближе к тому, что происходит в реальности, если бы в полное нарушение правил "объективности" предоставлял респондентам средства ставить себя в такие условия, в каких они фактически находятся в реальности, т. е. апеллировал бы к уже сформулированным мнениям. И если бы вместо того, чтобы спрашивать, например, "Существуют люди, одобряющие регулирование рождаемости, есть и другие — неодобряющие. А Вы..?", предлагалась бы серия по­зиций, явно выраженных группами, облеченными до­верием на формирование и распространение мнений, люди могли бы определиться относительно уже сфор­мировавшихся ответов. Обычно говорят о "выборе по­зиции": позиции уже предусмотрены и их выбирают. Между тем, их не выбирают случайно. Останавливают свой выбор на тех позициях, к избранию которых пред­расположены в соответствии с позицией, уже занимае­мой в каком-либо поле. Строгий анализ как раз нацелен на объяснение связей между структурой вырабатываемых позиций, и структурой поля объективно занимае­мых позиций.

Если опросы общественного мнения плохо ухва­тывают потенциальные состояния мнения, точнее — его движение, то причиной тому, в числе прочих, со­вершенно искусственная обстановка, в которой мне­ния людей опросами регистрируются. В обстановке, когда формируется общественное мнение, особенно в обстановке кризиса, люди оказываются перед сформи­ровавшимися мнениями, перед мнениями, поддержи­ваемыми отдельными группами, и таким образом вы­бирать между мнениями со всей очевидностью означает выбирать между группами. Таков принцип эффекта политизации, производимого кризисом: при­ходится выбирать между группами, определившимися политически, и все более определять выбор эксплицит­но политическими принципами. Действительно, мне представляется важным то, что опрос общественного мнения трактует это мнение как простую сумму инди­видуальных мнений, сбор которых происходит в ситу­ации подобной процедуре тайного голосования, когда индивид направляется в кабину, чтобы без свидетелей, в изоляции выразить свое отдельное мнение. В реаль­ной обстановке мнения становятся силами, а соотно­шение мнений — силовыми конфликтами между груп­пами.

Еще одна закономерность обнаруживается в ходе этого анализа: мнений по проблеме тем больше, чем более в ней заинтересованы. Так, доля ответов на воп­росы о системе образования очень связана со степенью близости респондентов к самой системе, а вероятность наличия мнения колеблется в зависимости от вероят­ности иметь право распоряжаться тем, по поводу чего выражается мнение. Мнение, выражаемое как таковое, спонтанно — это суждение людей, мнение которых, как говорится, имеет вес. Если бы министр националь­ного образования действовал в соответствии с опроса­ми общественного мнения (или хотя бы исходя из по­верхностного знакомства с ними), он не поступал бы так, как поступает в действительности, действуя как политик, т. е. исходя из полученного телефонного звонка, визита такого-то профсоюзного деятеля, тако­го-то декана и т. д. На деле он поступает в зависимости от реально сложившейся расстановки сил обществен­ного мнения, которые воздействуют на его восприятие только в той мере, в какой они обладают силой, и в той

мере, в какой они обладают силой, будучи мобилизо­ванными.

Вот почему, касаясь предвидения того, чем ста­нет Университет в ближайшие десять лет, я полагаю, что мобилизованное общественное мнение представля­ет собой наилучшую основу. Как бы там ни было, факт, i о котором свидетельствуют "не ответившие", факт того, что предрасположенности ряда категорий не достигают статуса общественного мнения, иначе говоря, сформировавшегося высказывания, претендующего на связность выражения, на общественный резонанс, признание и т. д., не должен давать основания для вывода, будто люди, не имеющие никакого мнения, станут в обстановке кризиса выбирать случайно. Если проблема будет конституирована для них политически (проблема зарплаты, ритма труда для рабочих), они сделают выбор в терминах политической компетенции; если речь пойдет о проблеме, неконституированной для них политически (репрессивность внутрипроизводственных отношений), или находящейся в стадии конституирования, они окажутся ведомыми системой глубоко подсознательных предрасположенностей, которая направляет их выбор в самых разных областях, от эсте­тики или спорта до экономических предпочтений. Тра­диционный опрос общественного мнения игнорирует одновременно и группы давления, и возможные пред­расположенности, которые могут не выражаться в виде эксплицитных высказываний. Вот почему он не в со­стоянии обеспечить сколько-нибудь обоснованное предвидение того, что случится в обстановке кризиса.

Предположим, что речь идет о проблемах систе­мы образования. Можно задать вопрос так: "Что Вы думаете о политике Эдгара Фора?"[55] Такой вопрос очень близок к вопросу избирательного бюллетеня в том смысле, что ночью все кошки серы: все согласны yosso modo (сами не зная с чем), всем известно, что означало единодушное голосование по закону Эдгара Фора в Национальном собрании. Далее спрашивают:

"Одобряете ли Вы допуск политики в лицей?" Здесь уже обнаруживается четкое разграничение в ответах. То же самое отмечается, когда задают вопрос "Могут ли преподаватели бастовать?" В этом случае представите­ли народных классов, привнося свою специфическую политическую компетенцию, знают, что отвечать. Можно также спросить: "Нужно ли изменять програм­мы?", "Одобряете ли Вы постоянный контроль?", "Одобряете ли Вы включение родителей учащихся в педагогические советы?", "Одобряете ли Вы отмену конкурса на степень агреже?" и т. д. Так вот, все эти вопросы присутствуют в вопросе: "Одобряете ли Вы Эдгара Фора?" и, отвечая на него, люди делали выбор одновременно по совокупности проблем, для поста­новки которых хороший вопросник должен был бы со­стоять не менее, чем из 60 вопросов, и по каждому из них обнаружились бы колебания в ответах во всех на­правлениях. В одном случае в распределении ответов была бы положительная связь с позицией в социальной иерархии, в другом — отрицательная, в ряде случаев — связь очень сильная, в ряде других — слабая, либо вовсе отсутствовала бы.

Достаточно уяснить, что выборы представляют предельный случай таких вопросов, как "Одобряете ли Вы Эдгара Фора?", чтобы понять: специалисты в полити­ческой социологии могли бы отметить следующее. Связь, наблюдаемая обычно почти во всех областях со­циальной практики между социальным классом и дея­тельностью либо мнениями людей, очень слаба в случае электорального поведения. Причем эта связь слаба на­столько, что некоторые, не колеблясь, делают заключе­ние об отсутствии какой-либо связи между социаль­ным классом и фактом голосования за "правых" или за "левых". Если вы будете держать в голове, что на выбо­рах одним синкретическим вопросом охватывают то, что сносно можно уловить только двумя сотнями воп­росов, причем в ответах одни будут мерить сантиметра­ми, а другие — километрами, что стратегия кандидатов строится на невнятной постановке вопросов и макси­мальном использовании затушевывания различий ради того, чтобы заполучить голоса колеблющихся, а также множество других последствий, вы придете к заключе­нию о том, что, видимо, традиционный вопрос о связи между голосованием и социальным классом нужно ста­вить противоположным образом. Видимо, следует спросить себя, как же так происходит, что эту связь, пусть и слабую, несмотря ни на что констатируют. И спросить себя также о назначении избирательной сис­темы — инструмента, который самой своей логикой стремится сгладить конфликты и различия. Что несом­ненно, так это то, что изучение функционирования опросов общественного мнения позволяет составить представление о способе, каким действует такой осо­бый тип опроса общественного мнения, как выборы, а также представление о результате, который они произ­водят.

Итак, мне хотелось рассказать, что общественное мнение не существует, по крайней мере в том виде, в каком его представляют все, кто заинтересован в утвер­ждении его существования. Я вел речь о том, что есть, с одной стороны, мнения сформированные, мобилизо­ванные и группы давления, мобилизованные вокруг системы в явном виде сформулированных интересов; и с другой стороны, — предрасположенности, которые по определению не есть мнение, если под этим пони­мать, как я это делал на протяжении всего анализа, то, что может быть сформулировано в виде высказывания с некой претензией на связность. Данное определение мнения — вовсе не мое мнение на этот счет. Это всего лишь объяснение определения, которое используется в опросах общественного мнения, когда людей просят выбрать позицию среди сформулированных мнений и когда путем простого статистического агрегирования произведенных таким образом мнений производят ар­тефакт, каковым является общественное мнение. Об­щественное мнение в том значении, какое скрыто ему придается теми, кто занимается опросами или теми, кто использует их результаты, только это, уточняю, об­щественное мнение не существует.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ:

Элементы теории политического поля

Памяти Жоржа Опта [56]

Для "политической науки" замалчивание условий, ставящих граждан, причем тем жестче, чем более они обделены экономически и культурно, перед альтерна­тивой либо отказываться от своих прав, прибегая к аб­сентеизму, либо лишаться прав посредством их делеги­рования, означает то же, что для экономической науки замалчивание экономических и культурных условий "рационального" экономического поведения. Из опасе­ния натурализации социальных механизмов, которые продуцируют и репродуцируют разрыв между "полити­чески активными" и "политически пассивными агента­ми"¹, и превращения в вечные законы исторических закономерностей, действительных лишь в пределах оп­ределенного состояния структуры распределения капи­тала, и, в частности, культурного капитала, необходи­мо помещать в основу всякого анализа политической борьбы экономические и социальные детерминанты раз­деления политического труда.

Политическое поле, понимаемое одновременно как поле сил и поле борьбы, направленной на изменение соотношения этих сил, которое определяет струк­туру поля в каждый данный момент, не есть государство в государстве: влияние на поле внешней необходимости дает о себе знать посредством той связи, которую доверители, в силу своей дифференцированной отда­ленности от средств политического производства, поддерживают со своими доверенными лицами[57], а также посредством связи, которую эти последние в силу их диспозиций поддерживают со своими организациями. По причине неравного распределения средств произ­водства того или иного в явном виде сформулирован­ного представления о социальном мире, политическая жизнь может быть описана в логике спроса и предло­жения: политическое поле — это место, где в конкурен­тной борьбе между агентами, которые оказываются в нее втянутыми, рождается политическая продукция, проблемы, программы, анализы, комментарии, кон­цепции, события, из которых и должны выбирать обычные граждане, низведенные до положения "потребителей" и тем более рискующие попасть впросак, чем более удалены они от места производства.

Монополия профессионалов

Не возвращаясь здесь к анализу социальных ус­ловий конституирования социальной и технической компетентности, необходимой для активного участия в "политике"², следует напомнить, тем не менее, что эф­фект препятствий морфологического характера (размер политических объединений и численность граждан противодействуют всякой форме прямого управления) в определенной степени усиливается эффектом невла­дения экономическим и культурным капиталом. Кон­центрация политического капитала в руках малого чис­ла людей встречает тем меньшее сопротивление, и, следовательно, тем более возможна, чем более исчер­пывающе простые члены партий лишены материаль­ных и культурных инструментов, необходимых для ак­тивного участия в политике, а именно свободного времени и культурного капитала.

В силу того, что продуктами, предлагаемыми полити­ческим полем, являются инструменты восприятия и вы­ражения социального мира (или, если угодно, принципов дифференцированного видения деления), распределение мнений среди определенного населения зависит от со­стояния наличных инструментов восприятия и выраже­ния и от доступа, который имеют к этим инструментам различные группы. Это означает, что политическое поле выполняет функцию своего рода цензуры, ограничивая универсум политического выступления — и, тем самым, универсум политически мыслимого — конечным про­странством выступлений, способных быть произведен­ными и воспроизведенными в пределах политической проблематики как пространства принятия позиций, фак­тически реализуемых в поле, т. е. социологически воз­можных, исходя из законов, регулирующих вхождение в поле. Граница между тем, что является политически выразимым или невыразимым, мыслимым или немыслимым для какого-либо класса непосвященных определяется через отношение между выраженными интересами этого класса и способностью выразить эти интересы, ко­торую ему обеспечивает его позиция в отношениях культурного и, тем самым, политического производства. "На­мерение, — замечает Виттенштейн, — воплощается в самой ситуации, в обычаях и человеческих институциях. Если бы не существовало техники игры в шахматы, не могло бы сформироваться мое намерение играть в шахматы. Если я могу заранее замышлять конструкцию какой-s либо фразы, то это потому, что я могу разговаривать на' соответствующем языке"⁴. Политическая интенция конституируется лишь в соответствии с определенным; состоянием политической игры, точнее, универсума, методов действия и выражения, им предоставляемых в! определенный момент времени. В этом случае, как ив других, переход от имплицитности к эксплицитное™, от субъективного впечатления к объективному выраже­нию, к публичному проявлению в ходе выступления или коллективной акции конституирует собой акт инспштуционализации и, тем самым, представляет собой форму официального признания, легитимации: неслу­чайно, как отмечает Бенвенист, все слова, связанные с правом, имеют корень, который означает "говорить". И институция, понимаемая как то, что уже институировано, эксплицировано, производит одновременно эффект содействия и подтверждения законности и в то же время — ограничения и лишения прав. Принимая во внимание, что, по крайней мере, за исключением кризисных периодов, производство политически дей­ственных и легитимных форм восприятия и выражения является монополией профессионалов и, соответственно, подчиняется требованиям и ограничениям, свойст­венным функционированию политического поля, мы видим, что последствия цензовой логики, которая фак­тически управляет доступом к выбору предлагаемых политических продуктов, усиливаются эффектом олигополистической логики, которая управляет их предло­жением. Монополия производства, предоставленная корпусу профессионалов, т. е. малому числу производ­ственных объединений, в свою очередь контролируе­мых профессионалами, принуждение, довлеющее над выбором потребителей, которые тем полнее подвержены безусловной преданности известным ярлыкам и безогово­рочному делегированию прав своим представителям, чем более они лишены социальной компетентности в политике и инструментов, необходимых для производства политиче­ских выступлений и акций, — все это делает рынок пол­итики несомненно одним из наименее свободных рын­ков.

Путы рынка тяготеют прежде всего над членами доминируемых классов, у которых нет иного выбора, кроме отказа от прав или самоотречения в пользу пар­тии, этой перманентной организации, которая должна создавать представление о непрерывности класса, всег­да стоящего перед опасностью впасть в прерывность атомизированного существования (с уходом в частную жизнь и поиском путей личного спасения) или в огра­ниченность борьбы за сугубо частные цели⁵. Это при­водит к тому, что они в значительно большей степени, чем члены доминирующих классов, которые могут удовлетворяться ассоциациями, группами давления или партиями-ассоциациями, испытывают необходи­мость в партиях, как перманентных организациях, ори­ентированных на завоевание власти и предлагающих своим активистам и избирателям не только доктрину, но и программу идей и действий и требующих, как след­ствие, глобальной и предвосхищающей приверженно­сти. Как отмечает Маркс в "Нищете философии", за­рождение социальной группы можно отсчитывать с того момента, когда члены ее представительных групп начинают бороться не только в защиту экономических интересов доверителей, но и в защиту и за развитие самой организации. Но как не видеть, что если сущест­вование какой-либо перманентной организации, отно­сительно независимой от корпоративистских и конъ­юнктурных интересов, является условием перманентного и чисто политического представления о классе, то она же содержит в себе угрозу лишения прав для "любых" ря­довых членов класса? Антиномия "установленного ре­волюционного порядка", как говорил Бакунин, совер­шенно совпадает с антиномией реформаторской церкви, как ее описывает Трельч. Fides implicita, полное и глобальное делегирование полномочий, посредством которого самые обездоленные массово предоставляют выбранной ими партии своего рода неограниченный кредит, позволяет свободно развиваться механизмам, стремящимся лишить их всякого контроля над аппара­том. В результате это приводит к тому, что, по стран­ной иронии, концентрация политического капитала нигде не бывает столь высокой, за исключением проти­воположного случая намеренного (и маловероятного) вмешательства, как в партиях, которые ставят своей целью борьбу против концентрации экономического капитала.

Доминирующие лица в партии, чьи интересы так или иначе связаны с существованием и устойчивостью этой институции и со специфическими прибылями, которые она обеспечивает, находят в свободе, предо­ставляемой им монополией на производство и навязывание институционализированных политических интере­сов, возможность под видом интересов своих доверите­лей выставлять свои интересы доверенных лиц. При этом ничто не может служить полным доказательством, что таким образом универсализированные и облечен­ные в плебисцитную форму интересы доверенных лиц не совпадают с невыраженными интересами доверите­лей, поскольку первые обладают монополией на инст­рументы производства политических (т. е. политически выраженных и признанных) интересов вторых. В бунте против двойного бессилия — перед политикой, всеми предлагаемыми ею чисто серийными мероприятиями, и перед политическим аппаратом — коренится не что иное, как форма активного абсентеизма, иначе говоря, аполитичность, которая зачастую принимает форму антипарламентаризма и может обернуться любыми формами бонапартизма, буланжизма и голлизма, в ос­нове своей являясь неприятием монополии политиков и политическим эквивалентом тому, чем в прежние времена было религиозное восстание против монопо­лии священнослужителей.

Компетентность, ставки и специфические интересы

В политике, как и в искусстве, экспроприация прав большинства соотносится и даже является следст­вием концентрации собственно политических средств производства в руках профессионалов, которые могут рассчитывать на успех в собственно политической игре лишь при условии, что обладают специфической ком­петентностью. Действительно, нет ничего менее естественного, чем способ мышления и действия, требуемый для участия в политическом поле: так же, как и религиозный, художественный или научный габитус, габитус политика предполагает специальную подготовку.

Прежде всего это, конечно, все необходимое обучение для получения целого блока специфических знаний (теорий, проблематики, понятий, исторических традиций, экономических данных и т. д.), созданныхинакопленных в ходе политической работы профессио­налов настоящего и прошлого, а также более общие способности, такие как владение определенным языком и определенной политической риторикой, ритори­кой трибуна, необходимой в отношениях с непосвя­щенными, или риторикой debater [58], необходимой в отношениях с профессионалами. Но это также и прежде всего своего рода инициация с ее испытаниями и обрядами посвящения, которые стремятся привить практическое владение логикой, имманентной политическому полю, и внушить действительное подчинение ценностям, иерархиям и цензурам, свойственным данному полю, и специфической форме, в которую его давление и контроль облекаются внутри каждой партии. Это значит, что для того, чтобы полностью понять политические выступления, которые предлагаются на рынке в данный момент и совокупность которых опре­деляет универсум того, что может мыслиться или выра­жаться политически в противоположность тому, что отбрасывается как немыслимое или невыразимое, сле­довало бы проанализировать весь процесс производст­ва профессионалов идеологического производства, на­чиная с маркировки, производимой в зависимости от зачастую имплицитного определения желательной компетентности, которая предназначает их для этих функции, а также общего и специального образования, которое готовит профессионалов к их исполнению, и кончая беспрерывным нормирующим воздействием. Последнее на них оказывают старшие члены группы, действуя сообща, в частности, когда вновь избранные включаются в какую-либо политическую инстанцию, куда они могли бы привнести искренность речей и сво­боду поведения, губительные для правил игры.

Лишение прав, коррелируемое с концентрацией средств производства инструментов по производству выступлений или действий, общественно признанных в качестве политических, непрерывно возрастало по мере того, как поле идеологического производства за­воевывало свою автономию в результате появления крупных политических бюрократий освобожденных профессионалов, а также институций (во Франции, на­пример, Высшая школа политических наук и Нацио­нальная школа администрации), в чьи обязанности входят селекция и подготовка профессиональных со­здателей схем осмысления и выражения социального мира, политических деятелей, политических журнали­стов, высокопоставленных чиновников и т. д. и, одно­временно, кодификация правил функционирования по­ля идеологического производства, а также набора знаний и умений, необходимых для того, чтобы им сле­довать. "Политическая наука", которая преподается в специально предназначенных для этой цели институ­циях, есть рационализация компетентности, которой требует универсум политики и которой профессионалы владеют на практике: она имеет целью повысить эф­фективность этого практического мастерства, предо­ставляет в его распоряжение рациональные техники, такие как зондаж, паблик-релейшн или политический маркетинг, в то же время она стремится легитимировать это мастерство, сообщая ему внешние признаки, научности и институируя политические вопросы в специализированные проблемы, браться за которые во имя знания, а отнюдь не классового интереса, надлежит специалистам.

Автономизация поля идеологического производства сопровождается, конечно, установлением права на вход в это поле и, в частности, ужесточением требований в отношении общей и даже специальной компе­тентности (что позволяет объяснить увеличение —засчет простых активистов — веса профессионалов, под­готовленных в системе образования и даже специализированных вузах — Высшей школе политических наук и Национальной школе администрации)⁶. Совер­шенно очевидно, что автономизация сопровождается также усилением влияния внутренних законов политического поля и, в частности, конкуренции между про­фессионалами по сравнению с воздействием прямых или косвенных соглашений между профессионалами и непосвященными⁷. Это означает, что для понимания какой-либо политической позиции, программы, заявления, предвыборного выступления и т. д., по крайней мере, столь же важно знать универсум конкурирующих политических позиций, предлагаемых полем, как и требования мирян, за выбор позиции которых отвечают назначенные доверенные лица ("база"). Выработка позиции — выражение говорит само за себя — это акт, Д который приобретает смысл лишь соотносительно, с помощью и через различие, отличительный разрыв. Искушенный политик — это тот, кто сумел практически овладеть объективным смыслом и социальным эффектом выработки своих позиций, благодаря достигнутому владению пространством выработки существую­щих и потенциальных позиций или, точнее, принци­пом выработки этих позиций, а именно, пространства объективных позиций в поле и диспозиций тех, кто их занимает: это "практическое чутье" возможных и не­возможных, вероятных и невероятных позиций, выра­ботанных различными держателями различных пози­ций, и позволяет опытному политику "выбирать" среди принятых приемлемых и заранее оговоренных позиций и избегать " компрометирующих" позиций, которые столкнули бы его с теми, кто занимает противополож­ные позиции в пространстве политического поля. Это же чутье политической игры, позволяющее политикам предвидеть позиции других политиков, делает также и их самих предвидимыми для коллег. Предвидимыми и, следовательно, ответственными в значении английско­го responsible, т. е. компетентными, серьезными, надеж­ными, одним словом, готовыми с постоянством, без сюрпризов и шулерства, играть ту роль, которая им предписана структурой игрового пространства.