Соборы по канонизации святых

Около царя образовалась т.н. "избранная рада" во главе с Сильвестром и Алексеем Адашевым. Эти деятели, вместе с митрополитом, стремились использовать свое вли­яние на молодого царя как в церковных, так и в государств венных делах ко славе Божией и благоустройству русского царства. Укрепив порядок в государстве и авторитет власти венчанием юного Ивана ТУ на царство, "избранная рада" и митрополит начинают обширные деяния, направленные на про­славление Церкви. В том же Т547 году и затем в 1549 году святитель Макарий созывает два собора для канонизации рус­ских.

Собор 1547 г. был открыт 26 февраля, т.е. в ближай­шее время после венчания на царство Ивана IV, и это не случайно. Великое царство утверждается великой Церковью, а слава Церкви - в Ее святых. На соборе было канонизовано 14 святых. После их прославления митрополит Макарий при­звал епископов собрать сведения о житиях и чудесах других подвижников. Когда было собрано достаточное количество све­дение, в 1549 г. состоялся второй собор, дополнивший деяния первого. В общей сложности было прославлено 39 святых, часть из них (9) канонизированы, как местно чтимые. Сре­ди наиболее известных вновь канонизированных подвижников следует назвать св. митрополиту Иону, св. Александра Нев­ского, свв. Савватия и Зосиму Соловецких и др.

До макарьевских соборов Русская Церковь чтила только 22 святых русского происхождения. Причисление к этому не­большому количеству канонизированных подвижников сразу нескольких десятков "новых чудотворцев", каждому из кото­рых устанавливалась особая память, - было событием огром­ного значения. Разумеется, такая массовая канонизация не может быть объяснена только внешними обстоятельствами, даже такими, как провозглашение Русского царства. Призна­ние святости посредством канонизации подвижника есть акт духовного постижения, свидетельствующего о духовной зре­лости Церкви. Небывалая в русской истории массовая кано­низация святых при митрополите Макарии и была выражением духовной полноты русской Церкви. Не случайно соборы 1547 и 1549 гг. совпадают со 100-летием провозглашения автокефалии Русской Церкви (в 1448 г.), которая за это столетие прошла огромный путь, заняв к этому времени подобающее ей выдающееся место в семье автокефальных церквей. Вновь ка­нонизированным святым были составлены жития и службы; нача­ла развиваться новая иконография русских подвижников. Сре­ди них преобладают святые новгородские, в чем сказалось длительное пребывание Макария на новгородской кафедре. За­мечательной особенностью канонизации является и то, что к лику святых причислено и несколько подвижников нерусского происхождения: это три виленских мученика (литовцы), а также Арсений, архиепископ Сербский и св. Иоанн Сочавский. Их канонизация свидетельствует, что Русская Церковь стре­милась быть на высоте вселенского сознания.

Стоглавый собор *

Совершив деяние канонизации, митрополит Макарий при­нялся за улучшение и исправление различных сторон церков­ной жизни. С этой целью был созван, также с интервалом в один год, следующий собор, заседавший в 1551 г. Это был знаменитый Стоглавый собор. Он был продолжением предшест­вующих соборов: после прославления небесной, торжествую­щей Церкви нужно было заняться проблемами Церкви воинству­ющей. Деяния собора сохранились в виде вопросов от имени царя и ответов на них собора, разделенных на 100 глав, от­куда пошло и название собора. Деление на главы - условное, оно не соответствует количеству поднятых тем и ответам на них, и явно продиктовало желанием придать символическую значимость соборному акту.

Деяния собора открываются обширной речью царя, в ко­торой он призывает к покаянию и просит Отцов собора быть его советниками в "земских нестроениях", т.е. в государ­ственных делах. Таким образом, задачи собора были не только собственно церковные. В приглашении царя помочь в де­лах устроения земли виден огромный авторитет Церкви. И речь царя, и "царские вопросы" были составлены, очевидно, под руководством "избранной рады" и Макария, т.к. невозмож­но предположить, чтобы 20-летний молодой человек, привык­ший к своевольной жизни и жестоким удовольствиям, не имев­ший правильного воспитания, вдруг сумел бы составить прог­рамму собора, охватывающую широкий круг и церковных, и го­сударственных вопросов.

Собор открылся 23 февраля и заседал до начала мая. Основные вопросы занятий собора: богослужение, церковное управление и суд, состояние монашества, духовная жизнь ми­рян.

По вопросам, касающимся богослужения, собор стремил­ся укрепить уставной порядок и благочестие. Собор выска­зывается за единообразие в обрядах, требует продолжать работу по исправлению книг, устанавливает надзор за иконописанием и т.д.

По вопросам управления собор устанавливает надзор за низшим духовенством и ограничивает произвол высшего ду­ховенства. Собор также ставит церковное судопроизводство по возможности под контроль гласности. Собор, говоря о духовенстве, требует улучшения духовенства и предписывает епископам тщательно отбирать кандидатов в священство. Ряд постановлений направлен на улучшение нравственной жизни монашества.

Касаясь нравственности мирян, собор выступает против пережитков язычества, против безнравственных обычаев, кол­довства, недостойных развлечений и др.

Деяния Стоглава имеют двойственное значение в исто­рии нашей Церкви. По всесторонней постановке вопросов он значительно выделяется среди других соборов Русской Церк­ви в древности. Некоторые важные акты Стоглава были, од­нако, ошибочными. Так, Стоглав узаконил двоеперстие, на­ложив проклятие на крестящихся иначе и предписывал сугубить аллилуию. Некоторые вопросы, поднятые на Стоглаве на принципиальный уровень, на самом деле имеют очень маленькое значение. Так, собор вооружается против стрижки бороды и усов, что на самом деле несущественно.

Значение этих ошибок Стоглава обнаружилось через сто лет, когда они сделались основанием старообрядческого рас­кола. Этим собор поворачивал церковное сознание к нацио­нальной замкнутости. По словам свящ. Г. Флоровского, "Сто­глав был задуман как "реформационный" собор, и осуществил­ся, как реакционный",' т.е. вместо обновления церковной жиз­ни внос в нее элементы ограниченности.

В заключение, ужо после окончания заседания, было при­нято постановление, ограничивающее церковное землевладение. Вновь запрещается приобретать земли без доклада государю; вотчины и угодья, розданные в боярское правление без докла­да государю - а таких земель, вероятно, было немало - ото­брать.

На Стоглавом соборе внесены некоторые уточнения в ли­тургическую практику, но и здесь отцы собора не вполне последовательны. Так, в гл. 9 постановляется вынимать на проскомидии часть Предтечи "такову же, якоже Пречистыя", а в гл. 41 говорится, что частица Предтечи должна быть "мало поменьше Богородичной"."

Собор на еретиков (1553-1554гг.)

Соборная деятельность была возобновлена и продолжена в 1553 и 1554 гг. По существу, это был один собор, также заседавший под председательством Макария и, разбиравший цепочку вопросов однородного характера, что вызвало рас­тяжение заседаний на целых два года. Что это были за воп­росы?

Собор (или соборы) 1553-1554 гг. известен, как собор на еретиков, хотя под ересями в древней Руси часто под­разумевали не совсем то, что подразумевается теперь. Ересью называли не только искажение догматической истины, но и нарушение традиционной обрядности, и простое вольно­мыслие. Заседания 1553-Т554 гг. имели судебный характер. В это время усиливается приток западных идей, которые не­редко находят благоприятную почву в русской среде, благо­даря ослаблению традиционных устоев. Собор 1553-1554 гг. был попыткой остановить начавшийся процесс, но, к сожале­нию, не средствами убеждения или примера, а одними сред­ствами принуждения.

Первым делом, давшим повод к созыву собора, было де­ло Матвея Семенова Башкина (он же Башкин). Протоколы со­бора содержат чрезвычайно интересный материал по этому делу. Однажды в Великий пост 1553 г. боярский сын Матвей Башкин пришел на исповедь к священнику придворного Благо­вещенского собора Симеону. Встречи Башкина и Симеона про­должались несколько месяцев и привели священника в нема­лое смущение. Начал Башкин с просьб о том, чтобы Симеон, как отец духовный, учил его, а сам всячески восхвалял ду­ховенство, говоря, что "ваше дело великое... вы полагаете за нас души свои... все начало от вас" и т.д. Многие воп­росы Башкина были таковы, что Симеон не знал, что на них отвечать, а Башкин между тем сам начинал поучать его, под­сказывая, видимо, ответы, какие хотел услышать. "Кому нужно быть кротким и смиренным? То все на вас лежит, преж­де вам должно творить, - говорит Башкин, и добавлял, ви­димо, чтобы священник не почувствовал зависимости от не­го: "да и нас учить". И указывал на разные недостатки жизни православных в быту, не забывая тут же поучить ду­ховника: "Христос называет всех братиею, а у нас на иных кабалы... я... держу у себя людей добровольно... а вам, отцам, надобно посещать нас почаще и наставлять..." Ука­зание на неискоренимое для той эпохи социальное зло при­водило простеца Симеона в смущение, а Башкин задавал мно­го других вопросов, на которые Симеон не умел отвечать. Тогда Башкин предложил Симеону спрашивать царского духов­ника - знаменитого Сильвестра - по предложенным им, Башкиным, вопросам. Сам Башкин к Сильвестру почему-то не об­ращался, предпочитал использовать малообразованного Симеона: "Ты, пожалуй, спрашивай у Сильвестра; он тебе ска­жет, и ты пользуй душу мою, я знаю, что тебе самому неког­да ведать того за суетою мирскою..." - Башкин, видимо, расчитывал, что Симеон будет спрашивать Сильвестра как бы от себя, с целью "пользовать" поучаемого духовного "сына", который тотчас бы выдвигал новые возражения. Тут же Башкин подавлял простодушного Симеона словами о мирской суете, которой якобы он подвержен.

Вся эта обработка Башкиным священника показывает, ка­кими тонкими психологическими способами и приемами поль­зовались еретики, совращая не всегда твердых в вере свя­щенников. Именно так, видимо, действовали иудействующие. Башкин расчитывал, очевидно, показать Симеону несостоятель­ность суждений такого авторитета, как Сильвестр, и таким образом посеять в нем сомнения в истине православия, что­бы в конце концов предложить другое учение, став из учи­мого учителем. Произошло; однако, иное. Симеон давно то­мился "недоуменными вопросами" необычного духовного сына, но все беседы велись на исповеди, тайну которой нельзя бы­ло раскрыть. Башкин это, конечно, знал. Когда же сам Баш­кин, думая, что Симеон уже достаточно обработан, направил его к Сильвестру, все "мудрования" Башкина раскрылись. По словам Сильвестра и других, давно уже про него носилась недобрая слава (сам Башкин выставляет на вид свои добро­детели); было решено допросить его, и выяснилось, что взгляды Башкина очень близки к иудействующим: он отвергал Божество Спасителя, таинства и все христианские учреждения. Собор приговорил Башкина к пожизненному заключению.

В ходе следствия Башкин назвал ряд лиц, которые пре­стали перед собором. Выявилось много отступников от право­славия, которые скрывались в заволжских скитах, пользуясь снисходительностью заволжских старцев. Крупнейшим из от­ступников был Феодосий Косой, задержанный на Белоозере. Это был беглый холоп одного из знатных московских бояр. Ко­сому удалось бежать из-под ареста в Литву, где он впослед­ствии активно распространял свое учение, во всех основных пунктах совпадающее с учением иудействующих.

Среди тех, кого привлекли по делу Башкина, был и быв­ший игумен Троице - Сергиева монастыря старец Артемий, по­ставленный в игумены Троице - Сергиева монастыря по рекомен­дации самого Сильвестра. Артемий жил ранее в Псково - Печерском монастыре, участвовал в деятельности Стоглавого собо­ра, был образован и "исполнен доброго нрава и смирения", по словам Сильвестра. Единомышленником Башкина Артемий не был. Но он был человеком живого, независимого и любозна­тельного склада. Он интересовался религиозной жизнью Запа­да, критически относился к реальному уровню церковности Руси; он принадлежал к "нестяжателям" и потому, видимо, стоял в некоторой оппозиции к митрополиту Макарию. Острый на язык, Артемий имел многих недоброжелателей, которые об­виняли его во всевозможных ересях. Доказать их не удалось, т.к. Артемий твердо исповедывал православную веру. Однако он неожиданно был обвинен в сокрытии личного греха на испо­веди при поставлении на игуменство. Артемий оправдывался ссылкой на духовника, знавшего о грехе и посоветовавшего "переступить". Тем не менее, собор тут же лишил Артемия священного сана, отлучил и приговорил к заключению в Соло­вецком монастыре. Мудрый игумен монастыря, св. Филипп Ко­лычев, хорошо знавший Артемия, видимо, не был строг к за­ключенному. Ему удалось оттуда бежать в Литву, где он про­явил себя как выдающийся апологет православия. Курбский называл Артемия "неповинным и святым мужем", осужденным по клевете и злобе.

Вместе с Артемием в ереси был оклеветан и осужден просветитель лопарей Феодорит, впоследствии почитавшийся в лике святых. Св. Феодорит до этого был некоторое время духовником самого митрополита Макария, когда тот был нов­городским архиепископом. Но даже это обстоятельство не избавило св. Феодорита от подозрений и от ссылки в Кирил­ло-Белозерский монастырь. Через два года, однако, он был освобожден: по ходатайству его духовных детей бояр, св. Макарий, хотя и не сразу, решился хлопотать за Феодорита, которого он прекрасно знал, перед царем.

Одновременно с делом старца Артемия или даже немного раньше Собору пришлось разбирать дело дьяка Висковатого.

Иван Михайлович Висковатый был думный государев дьяк, т.е. занимал одно из высших мест в государственном аппара­те. В деле Башкина он принимал участие по должности. Меж­ду тем, его давно уже смущали некоторые нововведения в иконописании, и он решил использовать процесс, чтобы вы­ступить перед собором и царем со своими сомнениями. Дело было в следующем. В 1547 г. в Москве произошел страшный пожар, захвативший частично и Кремль. Особенно пострадал Благовещенский собор, в котором "деисус письма Рублева погоре". На место погибших икон нужно было писать новые, и митрополит вызвал из бывшей своей епархии - из Пскова -известных, по-видимому, ему иконописцев, которые и выпол­нили его заказ. Но написанные ими иконы были настолько не­обычны, что стали вызывать у некоторых москвичей, в том числе у Висковатого, сомнение в их православности. Об этих иконах были рассуждения и на Стоглавом соборе, который в целом высказался против "самосмышлений" и призвал иконо­писцев не выходить из установленных Церковью пределов и следовать проверенным старым образцам, в первую очередь, преп. Андрею Рублеву. Однако, митрополит Макарий и могу­щественный Сильвестр сами были увлечены новым направлени­ем, и под их покровительством новые осужденные, в принци­пе, иконы оставались на своем месте. Висковатый, видимо, решил добиться вторичного и более действенного соборного осуждения нововведений в иконописи. Он понимал, что не следует, по установленным Церковью канонам, изображать Бога-Отца, которого иконописцы писали в виде старца или изображать Иисуса Христа с крыльями, в виде ангела. В прин­ципе, за исключением некоторых неточностей, Висковатый был прав, потому что на Пято - Шестом Вселенском Соборе Церковь запретила писание символических изображений, ограничив иконописание священно-реалистическим содержанием. Цель ико­нописи - свидетельствовать о духовном мире, как о высшей и несомненной реальности. Поэтому никакое фантазирование и произвольное сочинительство в церковном искусстве недо­пустимо. Митрополит, однако, разгневался на Висковатого: "Стал на еретики, - сказал он ему, - не попадись сам в еретики". Выступление Висковатого оказалось по существу направленным против св. Макария, поскольку митрополит, дозволил новописанным иконам находиться в придворном хра­ме в течение уже нескольких лет. В ответ на "вопли" Вис­коватого митрополит выступил в защиту символической иконо­графии. Собор признал Висковатого неправым и осудил его, отлучив на три года от причастия.

По словам крупнейшего современного исследователя Л.А. Успенского, в разрешенной собором аллегорической жи­вописи "богословское и духовное содержание уступает место интеллектуализму и мастерству... Дело дьяка Висковатого... было столкновением традиционного православного восприятия образа с усиливающимся западным влиянием". "Парадоксаль­ным образом, - писал свящ. Г. Флоровский,- побеждает это западничество, но под знаком старины и собирания".

Следует отметить, что против аллегорической иконописи выступали также авторитеты, как св. Максим Грек и Зиновий Отенский.

Как видно из обзора деяний собора 1553-1554 гг., на этот раз наши иерархи были не всегда последовательны и не всегда знали, какие меры следует принять против новых яв­лений, нарушавших традиционные устои. К тому же собор не сумел оградить себя от пристрастных влияний, как было в случае со старцем Артемием; отцы собора одинаково осужда­ли и настоящих отступников, и, доверившись ложным обви­нениям святых (преп. Феодорит).