Связано с единицами более крупными, чем предложение

1. Общая характеристика

Текст является объектом как литературоведения, так и языкознания. Лингвистика текста, или текстовой анализ, как часть семиотики текста простирается от простого межфразового синтаксиса (трансфрастики) до сложного анализа текстовых ми­ров и межличностного общения. Главной проблемой, стоящей перед семиотикой текста, является определение и функциониро­вание вымысла как человеческой семиотической,— в частности, и интерпретативной, — деятельности [Braunmttller 1987,11].

Этой проблеме — "заоблачной" языковой области [Звегин-цев 1976, 169]— посвящена огромная литература самых разных теоретических ориентации: от герменевтической до формально­логической [Kalvеrkampеr 1981]. Центральной задачей этой дис­циплины являлась эксплицитная и по возможности четкая рекон­струкция того, как интерпретатор "заставляет текст соотноситься с миром, т. е. того, как происходит понимание одного из объек-, тов мира как знака" [Heydrich, Petоfi 1981, 314].

По мнению многих [Bernardez 1982, 16], лингвистика текс­та— явление скорее европейское в том, что касается преоблада­ющих форм проявления интереса к тексту. В континентальной Европе лингвистика текста считается не просто поворотом в сто­рону употребления языка, но истинной альтернативой для всего предшествовавшего теоретизирования.

К дисциплинам-донорам, сделавшим решающий вклад в лингвистику текста, относятся: литературоведение, антропология культуры, тагмемика, исследование функциональной перспекти­вы предложения в американизированно-японском варианте, осо­бенно С. Куно, формальные модели лингвистики текста, анализ дискурса, социолого-культурные исследования.

Сложилась эта дисциплина в атмосфере триумфа формаль­ных грамматик в середине 1960-х— начале 1970-х гг.: возникла

гипотеза, что можно составить "грамматику текста", ориентиро­ванную на текст (textbezogene Grammatik), генерирующую текс­ты, но организованную не так, как грамматика предложения [Isenberg 1974, 8]. Лингвистическая теория текста, как представ­лялось тогда [Isenberg 1976, 53], — множество подтеорий, опреде­ляющих различные виды принципов текстообразования, а имен­но, как минимум: а) теория линейного строения текста, б) теория композиции текста, в) теория грамматики.

К созданию лингвистики текста подтолкнуло и предполо­жение, что понятие грамматичности не абсолютно, а относитель­но: адекватная грамматика должна формулировать правила и ограничения (фильтры), определяющие, как структура предложе­ний зависит от структуры предшествующего и последующего текста. А так как дискурс многие считают частью контекста, грамматика текста, возможно, была эквивалентна — по крайней мере, частично,— "грамматике контекста" и могла бы быть к ней сведена [Dijk 1981,60].

Влившись в общее языкознание, "лингвистика текста" ста­ла напоминать скорее новый облик текстологии — дисциплины столь же древней, сколь и респектабельной, заслуженно почитае­мой, см. [Лихачев 1983], [Лихачев 1989]. По [Malmberg l983, 334], текстология — наука о текста, в рамках которой различаются два направления: 1) описание внутренних свойств текста, текста как такового, 2) выяснение места текста в социальном контексте т. е. выявление внешних функций текста. Описание текста как та­кового обладает, как минимум, тремя аспектами: просодией, ри­торикой (или стилистикой) и нарратологией. Последняя связана с выявлением отношений внутри содержания текста [Malmberg 1983,334-335].

"Текстоведение" — область исследования, в центре внима­ния которого вопрос об отношении между формой и функцией текстов. Анализируя текст, человек имеет дело со смыслами вы­сказываний (под углом зрения их создания) и с самими языковы­ми формами. Исследуя же функцию текста, затрагивают не одну языковую форму, а еще и вопрос о том, каким эффектом эта фор­ма обладает. Продуцирование текста тогда рассматривается как форма действия [Renkema 1987, 2].

 

В то же время, привлечение категории текста в граммати­ческое описание оказалось весьма плодотворным для решения чисто грамматических задач. Например, "текстовая теория паде­жа" позволяет рассмотреть явления, не поддающиеся объяснению в рамках отдельно взятого предложения [Степанов 1988].

6.2. Анализ дискурса (discourse analysis

Это направление зародилось раньше идеи "лингвистики текста", но именно ему было суждено реализовать исходные за­мыслы такой лингвистики.

Само название направления заимствовано у 3. Харриса, создателя позднеструктуралистской концепции. Сегодняшние ра­боты в области анализа дискурса, разумеется, гораздо менее фор­малистичны, чем сорок лет назад, больше обращены к человеку. И тем не менее, некоторые общие черты сохранились.

По 3. Харрису, анализ дискурса— метод анализа связан-ной речи или письма. Метод этот формальный, ориентируется только на встречаемость морфем, взятых как различительные элементы. Он не зависит от знаний аналитика о том, каково кон­кретно значение каждой морфемы. Этот метод не дает также ни­какой новой информации о значениях отдельных морфем, входя­щих в текст. Но это не значит, что в результате анализа дискурса мы ничего не узнаем о дискурсе и о том, как грамматика языка в нем проявлена. Ведь "хотя мы и пользуемся формальными проце­дурами, сходными с дескриптивно-лингвистическими, мы можем получить новую информацию о конкретном изучаемом тексте, информацию, выходящую за рамки дескриптивной лингвистики" [Harris 1952, 354].

Этот подход нацелен на решение двух взаимосвязанных проблем: а) распространение методов дескриптивной лингви­стики за пределы отдельно взятого предложения, б) соотнесение, культуры и языка— т.е., неязыкового и языкового поведения. Дистрибутивный анализ, по мнению Харриса, полезен в обеих областях. А именно, с одной стороны, он выводит нас за пределы предложения, позволяет установить корреляции между элемента-

ми, далеко отнесенными друг от друга в тексте. С другой же сто­роны, учитывается, что любой дискурс возникает в рамках кон­кретной ситуации — той, о которой говорит человек, или той, в которой находится некто, записывая время от времени свои мыс­ли. Этот же метод состоит в установлении встречаемости элемен­тов дискурса, а особенно, в закономерностях встречаемости — зависимости появления одних элементов от других — в рамках одного и того же дискурса.

В конце 1980-х гг. [Schiffrin 1987, 19] эти две проблемы рас­сматривают как попытки объяснить:

1) почему конкретный элемент находится в одном, а не в
другом дискурсном окружении,— "дистрибуционная объясни-
тельность",

2) почему текст нам кажется связным (логически несамо-
противоречивым, когерентным),— "секвенциальная" объясни-
тельность (sequential accountability).

В 1950-е же годы 3. Харрис [Harris 1957, 210] приходит к необходимости дополнить такой анализ понятием трансформа­ции. Это обогащение инструментария даст более высокий уро­вень абстракции. Если посмотреть на каждое реальное предложе­ние текста не по номиналу, а как на результат преобразования "ядерного" предложения в реальную форму (под воздействием всевозможных контекстных факторов), то обнаружатся более глубокие закономерности в структуре целого текста.

К концу 1970-х гг., когда идеи и методы трансформацион­ных грамматик получили достаточно подробную и глубокую проработку, вновь актуальной стала идея анализа дискурса как такового. Например, в теории речевых актов каждое предложе­ние представляют как суперпозицию: тип иллокуции накладыва­ется на "объектную пропозицию". Это— обобщение той идеи, что реальное предложение есть реализация "ядерной" структуры, причем под влиянием не только соседних предложений, но и в более широком объеме — всей духовности человека— его наме­рений, моментального среза внутреннего мира и т. п. Конечно, правы критики, говоря, что анализу подвергается письменная речь или транскрипция устной [Merritt 1979, 120], и что сведение речи к письменной форме само есть одна из множества возмож-

 

ных интерпретаций речи. Тем не менее, в этом подходе исследо­вателей привлекает мысль о закономерностях текстообразова-ния, которые следует искать в человеческом духе, но опираясь, прежде всего, на материал речи. Исследование опирается не толь­ко на абстрактные, пусть и очень глубокие, построения, но и на материал. При этом язык, действие, ситуация и знание человека рассматриваются в своей совокупности [Stubbs 1983,1].

В 1980-е гг. на анализ дискурса смотрят как на описание закономерностей в языковых реализациях, используемых людь­ми для сообщения значений и интенций, связанное с разнообраз­ными операциями и научными дисциплинами [Brown, Yule 1983, с. VIII]:

1. Социолингвистика, занимающаяся структурой социаль­ного взаимодействия, проявленного в разговоре, дает "заземлен­ное" обобщение, поскольку основана на реально зафиксирован­ных образчиках языка в его употреблении — работая обычно с транскрибированными данными устной речи.

2 Психолингвистика, в связи с реальным пониманием ре­чи.

3. Философия языка, а также формальные модели, где рас­
сматриваются семантические отношения между парами предло­
жений и их синтаксических реализаций. Там же рассматриваются
отношения между значениями и возможными мирами: насколько
используемые предложения дают суждения, которым могут быть
приписаны значения "истина" или "ложь'¹. Огрубление здесь со­
стоит в том, что при этом рассматриваются архетипные говоря­
щие, обращающиеся к архетипным же слушающим в рамках (ми­
нимально конкретизированного) архетипного контекста.

4. Вычислительная лингвистика, занимающаяся конструи­
рованием моделей обработки дискурса. Она, впрочем, ограниче­
на текстами конечной длины, часто очень короткими и взятыми
в рамках укороченных же контекстов.

В этом многообразии выделяются два типа моделей анали­за [Vogt 1987, 17]:

 

1. Формальные модели — в них семантические качества
языковых форм не учитываются, отвлекаются в них и от истори­
ческих аспектов языка. Сюда относятся следующие направления:
теория речевых актов, анализ разговора (этнометодология) и эт­
нография речи. Эти модели направлены на описание коммуника­
тивной компетенции. Формальные теории дискурса рассматрива­
ют формы существования разговорного языка под углом зрения
взаимодействия людей в социологическом аспекте. Предметом
анализа являются транскрипции последовательности речевых
взаимодействий. Исследуемые же единицы лежат выше уровня
предложения; например, к этим единицам относятся речевые ак­
ты, ходы в общении и обмен репликами.

2. Содержательный анализ дискурса — полностью сосре­
доточен именно на семантической и исторической плоскостях,
как в теоретическом, так и в практическом планах. Примером яв­
ляется подход М. Фуко (М. Foucault). Такой анализ направлен
на объяснение явлений речевой деятельности, точнее— "испол­
нения" (performance). Материал исследования черпается из исто­
рии, из письменных памятников [Vogt 1987, 39].

В последнее время характерными чертами его стали [Le-comte, Marandin 1986, 61]: 1) большой вес, придаваемый интра-текстуальному описанию ("морфология дискурса"), 2) критика каузальной концепции отношений между внутридискурсным и внедискурсным (в начале развития анализа дискурса на европей­ской почве чаще предполагалось, что внутренняя структура дис­курса связана с внешними функциями его и ими обусловлена), 3) подход к высказыванию под углом зрения интерпретации после­довательностей (причем интерпретацией, структурируемой зна­нием— чтением, lecture), а не продуцирования этих последова­тельностей. Именно последняя тенденция и представляет, на наш взгляд, интерпретативность в дисциплинах, исследующих челове­ческую духовность.

По сравнению с анализом дискурса 3. Харриса, европей­ский анализ дискурса значительно больше ориентирован на фи­лософию, на хитросплетения текста. Дискурс при этом не столь­ко точка зрения, сколько источник ограничений, или фильтров, управляющих конкретной деятельностью: "Высказывание — не

 

обманчивая сцена, где лишь сходятся содержания, заготовленные порознь. Высказывание — непосредственный участник конструи­рования смысла и сюжетов, распознаваемых в дискурсе. Анализ дискурса не только должен объяснять, почему те, а не иные вы­сказывания были использованы, но и почему выбран именно данный путь мобилизации сил, использования именно данных социальных источников" [Maingueneau 1987, 35].

В свете новых тенденций перед анализом дискурса стоят дополнительные задачи [Maingueneau 1987, 137]:

1. Проблема идентичности дискурсной формации. Отно­
шение к другому человеку не является производным, а составляет
суть дискурса. Этот "другой" не бесформенен: ведь смысл цирку­
лирует между определенными жизненными позициями. Вот поче­
му сегодня отказываются и от концепции дискурса как "видения
мира", и от концепции, согласно которой дискурс — проявление
воли к выражению у коллективного субъекта.

2. Противопоставление глубинного и поверхностного в
анализе текста, разграничение "глубинных" содержаний и "по­
верхностной" организации высказываний (когда последние счи-
таются зависящими от обстоятельств коммуникации). Высказы­
вания не предназначены только для презентации содержания, для
театрализации уже существующего смысла.

3. Представление о взаимоотношениях дискурса и общест­
ва. Смысл и языковая деятельность составляют отдельное неза-
висимое измерение в общественной жизни и не являются над­
стройкой над экономическим базисом. Есть "дискурсивный поря­
док", и задача состоит в том, чтобы выяснить связи между дис­
курсом и группами, являющимися движущими силами этого дис­
курса.

Итак, анализ дискурса должен дать характеристику того, как, в контексте взаимодействия людей, направленного на дости­жение каких-либо целей, коммуниканты интерпретируют речь и действия: является ли такое обращение к интерпретации взаим­ным — как в случае разговора — или невзаимным, когда мы чи­таем Или пишем. Но в любом случае процесс этот интерактивен, предполагает взаимодействие людей. Такая задача заставляет

анализ дискурса расширять за счет детализации коммуникатив­ных функций текущих сообщений. Интерпретация опирается на общие и специальные знания, используемые по ходу этого про­цесса. Связана интерпретация эта и с логическим выводом. Важ­ным является установление иллокуционной силы, с опорой на общие прагматические принципы, на понимание контекстообус-ловленных ожиданий в описываемой деятельности, плюс знание того, как информация вообще структурируется, а также на про­цедуры естественной аналогии. Все это является, в конечном ито­ге, попыткой выявить связность текста.

7. Теории речевого действия, или: Языковое выражение — не предмет, а действие

К 1970-80-м годам [Halliday 1984] "формализаторская ре­дукция" языка, игнорирование человеческого фактора, стали вос­приниматься как слишком очевидные огрубления. К "восстанов­лению прав человека" в гуманитарном исследовании вели два пу­ти: 1) "теория речевых актов" (далее ТРА) и 2) теория "коммуни­кативной компетенции" в рамках социолингвистических теорий (применение концептуального аппарата трансформационной по­рождающей грамматики к области человеческого общения)— в частности, конверсационный анализ и "анализ дискурса", "нар-ратология" (исследование повествования), "грамматика расска­за" и "общая теория речевого действия". Различия между этими двумя направлениями в последнее время все больше стираются. ТРА в большей степени ориентирована на дедукцию, конкуриру­ющие течения — на наблюдения над обыденным общением и на использование социологических методов сбора и обработки ма­териала.

 

7.1. Теория речевых актов

ТРА — линия исследования, начатая Дж.Остином, попыт­ка взглянуть на речь и на язык через призму действий носителя языка и определить значение как употребление предложения в конкретных обстоятельствах. Основной единицей считается "ре­чевой акт" (РА) — квант речи, соединяющий единичное намере­ние ("иллокуцию"), завершенный минимальный отрезок речи и достигаемый результат.

Это методическое направление исходит из того, что мини­мальной единицей человеческой коммуникации является не пред­ложение или другое выражение, а действие — совершение опре­деленных актов, таких как констатация, вопрос, приказ, описа­ние, объяснение, извинение, благодарность, поздравление и т. д. [Searle et al. ed. 1980, VII]. В отличие от теорий бихевиористского толка, с которыми у ТРА много общего, важно различать илло­кутивный акт (собственно РА с его целевой функцией) и достиже­ние "перлокутивного эффекта", вообще говоря, внеположенного собственно речи. Отличен РА и от "пропозиционального акта": один и тот же пропозициональный акт (акт референции плюс акт предикации) может совершаться в рамках различных иллокутив­ных актов [Searle et al. ed. 1980, VIII]. Разграничиваются прямые и непрямые речевые акты, прямая и переносная значимости дей­ствия, а не прямой и переносный смыслы предложения. Так, по­здоровавшись с кем-то, мы кроме прочего еще и информируем свидетелей о своем знакомстве с адресатом.

В ТРА принципиально различать значение высказывания как продукт языка и как осуществление речевого высказывания. РА не обязательно реализуется грамматически безукоризненным выражением, и наоборот, не все грамматически правильные предложения в одинаковой степени легко интерпретировать как высказывания, реализующие ("конституирующие") какой-либо РА. ТРА в лингвистическом описании находится на стыке семан­тики и прагматики: значение высказывания в абстракции от фак­торов говорящего, слушающего и остальных параметров комму­никации относятся в ТРА к области семантики; значение же вы-

оказывания как "конституента" речевого акта лежит в плоскости прагматики [Searle et al. ed. 1980, XI].

В рамках ТРА в целом можно выделить две дисциплины:

1. Собственно ТРА— анализ, классификация и установле­
ние взаимоотношений между речевыми актами как таковыми,
безотносительно речевых средств. При этом отвлекаются от во­
проса о том, насколько цели и намерения реализуемы в конкрет­
ном общении.

2. "Анализ речевых актов", или лингвистический анализ
речи— установление соответствия между речевыми актами и
единицами речи. Сюда входит интерпретация речи в терминах
ТРА, с одной стороны, и "синтез" речи по заданным "речеакто-
вым" параметрам, с другой. Языковой материал является альфой
и омегой, составляет собственно лингвистическую область иссле­
дования.

ТРА реализует при этом следующие установки:

1. Используется достаточно надежный, хотя и не чисто
лингвистический инструментарий. В частности, в сферу прагма­
тики включаются коммуникативные намерения, психологические
и поведенческие реакции, обычно присущие получателю по ходу
общения, а также социальные последствия актов коммуникации
(в терминах отношений социальной зависимости и эквивалент­
ности). Грамматическое описание совмещается с прагматиче­
ским. Столь, казалось бы, разрозненные явления, как оценка, со­
бытие и факт, взятые под углом зрения прагматики, получают
единообразную схему объяснения [Арутюнова 1988 а].

2. В интерпретации высказываний используются общеком­
муникативные аксиомы: "Не все, что слушатель извлекает для се­
бя в том или ином высказывании в контексте речевого акта, вхо­
дит в собственно смысл предложения, т. е. в смысл какого-то сло­
ва или конструкции: некоторые компоненты содержания не зало­
жены в смысле, а восстанавливаются слушателем, притом доста­
точно однозначно, исходя из контекста и общих правил языково­
го взаимодействия. Выявление иллокуционной силы предложе­
ния расширяет интерпретативную грамматику языка — тогда-то
и учитывается то обстоятельство, что понимание предложения

 

далеко выходит за пределы буквального значения и самого выражения, и подаваемых с его помощью намерений.

3. "Принцип композиционности" Г. Фреге используется в
области речевого взаимодействия, когда, исходя из интерпрета­
ции общей структуры и составных частей речевого общения,
можно "композиционным путем" получить интерпретацию цело­
го [Harnish 1979, 316]. Это позволяет включить в компетенцию
истинностной семантики единицы более крупные, чем элементар­
ное предложение. Для этого принимают, что денотатом сообще­
ния является функция, выполняемая высказыванием, а значение
этой функции определяется через элементы ситуации и формы
высказывания.

4. Поскольку "поверхностные структуры" предложений
рассматриваются не как производные от "скрытых" структур, а
как непосредственная реальность речи с текстовыми связями и
правилами употребления, задаваемыми в рамках специальной
"грамматики" РА, — эксплицируются процедуры образования
связного дискурса из внешне не связанных высказываний.

5. Понятия ясности и убедительности речевого воздействия
рассматриваются как проявления "прозрачности" в воплощении
иллокуции и в достижении перлокутивного эффекта. Отсюда —
задача установления связей между репертуаром высказываний на
конкретном языке, с одной стороны, и иллокутивными актами
универсального характера, с другой, а также объяснение и описа-
ние стратегий речевого воздействия.

6. Описание терминов речи (например, глаголов коммуни­
кации) опирается на теорию речевого действия, на таксономию
речевых средств как на метатеорию лексикологии. Такое описа­
ние перформативов в грамматике и словаре было предпринято в
работе [Апресян 1986].

Более подробно об основах ТРА см. [Демьянков 1986].

7.2. "Этнометодология"

Этнометодология — одна из реализаций феноменологичес­кой социологии (другая реализация — конверсационный анализ, или анализ устной речи), связанная с именем А. Шютца [Schutz 1962], ставившего задачу понять, как индивид постигает действи­тельность, окружающую его, опираясь на интерпретацию оценки этой действительности другими индивидами. В результате полу­чаются модели действия и интерпретации, с одной стороны, и об­раз действительности как бы глазами общества, с другой. Язык оказывается социальной структурой, вложенной в модели дей­ствия и в интерпретации. Сам же интерпретатор при этом рас­сматривает и себя как участника интерпретируемых событий, — но такого участника, роль которого предопределена получаемы­ми моделями [Dittmar, Wildgen 1980,638].

В 1960-х гг. группа социологов, называвшихся этнометодо-логами (возглавлял их Харольд Гарфинкель), попыталась выра­ботать методы для выяснения того, какие правила используют люди при осмыслении поведения других людей и для того, чтобы сделать свое собственное поведение понятным другим. Понятие "правило" здесь использовалось иначе, чем в генеративной тео­рии того времени. Речь шла не о том, что регулирует социальные действия, а о правилах, используемых для установления того, ка­ково значение действий в конкретной ситуации. Такое правило составляет социальное действие как таковое.

Этнометодология явилась, среди прочего, развитием идеи "этнонауки" (ethnoscience). Это — попытка реализовать понятие "рефлексивности практических описаний и объяснений" [Berg-mann 1981, 9], направленности их на себя: контекст и описание события всегда опираются друг на друга. Вслед за А. Шютцем в этнометодологии Гарфинкель стремился построить основы для интерпретативной социологии деятельности. Эта дисциплина должна была установить, каковы мотивы в сознании и в опыте, приводящие к инвариантным, универсальным структурам жиз­ненного мира. Социальная действительность воспринималась Гарфинкелем как то, что порождается по ходу взаимодействия участников (в частности, и главным образом,— участников об-

10 — 2853

 

щения) в привязке к конкретному месту действий, что эндогенно (т. е. находится в рамках одной и той же ситуации действия) и ау-диовизуально. Цель же этнометодологического описания— в выяснении того, как происходит это порождение: каковы меха­низмы в деталях. Например, что именно в поведении и в окруже­нии данного человека заставляет нас воспринимать его как жен­щину или как мужчину, в рамках биологического статуса [Gar-finkel 1967, 116-185]; что именно в нашей манере держаться перед аудиторией позволяет интерпретировать это поведение как "чте­ние лекции"; каковы признаки рассказывания анекдотов как спе­цифической деятельности [Sacks 1974] — каковы действия участ­ников таких событий и результаты (тексты), получаемые в ре­зультате.

X. Гарфинкель тогда писал, что этнометодология — это "исследование рациональных свойств индексирующего выраже­ния (в иной терминологии — дейктического выражения — В. Д.) и других практических действий как производных, воспроизво­дящихся практик обыденной жизни, обладающих тонкой органи­зацией" [Garfinkel 1967, 11]. Факты социальной действительности не рассматривались как жестко заданные, а представлялись как результаты человеческого действия, включая речевые, и вовле­ченные во взаимодействие людей. Включено в факты и достиже­ние социально значимых целей.

Тем самым человеческое взаимодействие рассматривается как интерпретативный процесс, а точнее, как процесс "докумен­тальной интерпретации" [Houtkoop, Steenstra 1987, с. 16]:

1. Деятель воспринимает своих собеседников как значимое
действие. На основе презумпций о том, что имеет в виду собесед­
ник, интерпретатор решает, как обращаться с его действиями —
в частности, как на них реагировать.

2. В центре внимания — интерпретации, даваемые собесед­
ником. Интерпретации же не заготавливаются раз и навсегда. В
зависимости от последующих событий, действие может быть пе­
реинтерпретировано. Так, сначала высказывание может быть
воспринято как шутка, а затем переинтерпретироваться как
угроза всерьез. Интерпретации-значения развиваются и меняют­
ся по ходу взаимодействия людей.

Итак, этнометодологические исследования можно связать с анализом обыденных действий, оцениваемых как "методы, ис­пользуемые членами общества для визуализации этих действий, для того чтобы сделать их воспринимаемыми и постигаемыми разумом и пересказываемыми с всевозможными практическими целями,— т.,е. регистрируемыми в качестве организации обыч­ных видов повседневной деятельности" Garfinkel 1967, VII]. Важ­нейшем свойством этой деятельности является то, что мы можем ее понять изнутри в той степени, в какой она нам близка как чле­нам этого же общества. Цель исследования — объяснение того, как наблюдаемые действия реализуют методы практического действия, в ориентации на практические обстоятельства, на инту­итивное, неформальное знание социальных структур, на раз­мышление в рамках "практической социологии". При этом выяв­ляются формальные свойства обычных действий, без ухищрений анализатора, а как бы изнутри реальных обстоятельств в качест­ве реальных же постоянных преобразований этих обстоятельств [Garfinkel 1967, VIII].

Гарфинкель подчеркивал, что обычное понимание, пред­полагающее (как обычно бывает) внутреннее течение интерпрс-тативных операций во времени, само представляется как струк­тура операций. Причем не один метод понимания, а бесконечно различные методы понимания должны стать объектом для соци­олога-профессионала [Garfinkel 1967,31].

Иначе говоря, этнометодологическое исследование — вы­яснение того, как собеседники строят смысл совместными усили­ями: как они взаимодействуют и как реципиент реконструирует смысл, который автор речи стремился передать.

Этнометодология одновременно и теория, и практическое исследование процедур, входящих в социальную понимае-мость,то, что выходит далеко за рамки простой социологии, по­крывая весь спектр человеческой деятельности [Widmer 1986, 138]. Она ставит задачу не только вычленить понятия, используе­мые в речи, но и выявить интерпретативные процедуры, в резуль­тате которых мы понимаем, кто таков говорящий, в чем состоит ситуация, каково положение дел, каковы наши намерения и на­мерения наших собеседников [Sandig 1986, 14].

10*

 

7.3. Этнография речи и этносемантика

Когда говорят об этнографии речи, прежде всего указыва­ют исследование Д. Хаймза [Hymes 1962], где этот метод характе­ризовался как установление того, кто говорит, что говорит, в ка­кой форме, обращаясь к кому и в каких ситуациях. Конечно, при этом не надеялись выявить правила точного ответа на эти вопро­сы: "Если бы сообщения были вполне предсказуемыми на осно­вании знаний о культуре, не было бы никакого смысла говорить что-либо вообще. Но когда человек выбирает некоторое сообщение, то он выбирает его из множества альтернатив. Зада­ча этнографа речи — в том, чтобы конкретизировать, каковы со­ответствующие альтернативы в данной ситуации и каковы по­следствия выбора одной из них" [Frake 1964, 260-261].

Как указывал сам Д. Хаймз, термин "этнография коммуни­кации", или "этнография речи" должен указывать на необходи- мую сферу исследования и стимулировать исследование этногра­фическое в основе своей, но коммуникативное по охвату матери­ала и по типу "структурированной сложности" [Hymеs 1974, 3]. Это исследование языка, взятого не как абстрактная форма или как абстрактный коррелят общества, но как помещенное в дина­мику и в структуру коммуникативных событий. Задача состоит в том, чтобы исследовать коммуникативные форму и функцию в неразрывной взаимосвязи [Hymes 1974, 5]. Сюда относятся четы-ре аспекта: 1) компоненты коммуникативных событий, 2) отно­шения между компонентами, 3) возможности и состояние компо-нентов, 4) деятельность того целого, которое образовано в ре­зультате всего этого [Hymes 1974, 9]. Таким образом, этнография речи — одновременно лингвистика, открывающая основания эт­нографии, и этнография, открывающая языковое содержание в отношении к знанию и к способностям употреблять это знание (компетенцию) людей, общества которых мы исследуем [Hymes 1974,116].

Можно выделить три стадии развития "этнографии речи", из которых третья еще не завершена [Hymes 1983, 221]:

1. Установление структурирования вербальных средств, помимо грамматики, а также представление о том, что роль и

значение языка зависят от культуры; исследование "социального устройства" языка (развитие идей Э. Сепира и Р. Якобсона).

2. Полевые исследования, посвященные непосредственно
проблемам структуры и функций речевых средств.

3. Решение нескольких задач: 1) выход за пределы собира­
ния отдельных фактов, на просторы сравнительно-типологичес­
кой работы, когда возникает необходимость в уточнении терми­
нологии и параметров описания, с целью уложить факты в обоб­
щенную концепцию; 2) применение такой обобщенной кон­
цепции к нашему собственному обществу— в рамках проекта
развития социальной теории, 3) приложение принципов критиче­
ской, рефлексивной перспективы — т. е. обновление исследова­
тельской практики.

Как "формулирование дескриптивных теорий говорения в качестве системы культуры или части культурных систем" пони­мают это же исследование Р. Бауман и Дж.Шерцер [Bauman, Sherzer 1974,6]. Для того, чтобы строить такие теории, необходи­мо сформулировать, по крайней мере, на правах эвристики, а позже— в качестве полноценных теорий,— каков арсенал средств, с помощью которых можно понять организацию говоре­ния в общественной жизни, выяснить релевантные аспекты гово­рения, взятого как система культуры. Эти авторы считали исход­ным пунктом такого исследования понятие речевого коллектива, определяемого в терминах общего или взаимодополнительного знания и способности (компетенции) членов этого коллектива продуцировать и интерпретировать социально приемлемую речь. Такой коллектив представляется как организация из разнород­ных элементов: ведь знание и способность (т. е. доступ к ресур­сам говорения и контроль над ними) неравномерно распределе­ны между членами его. Продуцирование и интерпретация речи поэтому переменны и взаимодополнительны относительно этого коллектива, то есть не гомогенны и не постоянны [Bauman, Sher­zer 1974,6].

Этнограф речи ищет поэтому средства, которыми распола­гают члены этого коллектива: а) разновидности языка и иных ко­дов и подкодов, использование которых считается речью в этом коллективе, а распределение которых составляет языковой ре-

пертуар членов коллектива, б) обычные (конвенциональные) ре­чевые акты и жанры речи, которыми располагают члены коллек­тива, в) набор коммуникативных норм, принципов, стратегий и ценностей, организующих продуцирование и интерпретирование речи, — главные правила говорения, которыми располагает кол­лектив [Bauman, Sherzer 1974, 7]. Итак, задача этнографа речи — идентифицирование и анализ динамических взаимоотношений между элементами, составляющими "исполнение" (performance). Эта задача решается с целью построить "дескриптивную теорию говорения как системы культуры в конкретном обществе" [Bau­man, Sherzer 1974,7].

Иными словами: этнография говорения— описание раз­личных употреблений речи в рамках различных видов деятель­ности в различных же обществах [Levinson 1979, 369]. Это иссле­дование дополняет традиционные методы — как в этнографии, так и в языкознании. Например, когда изучают нормы поведе­ния, ценности и схемы восприятия у китайцев, то стремятся выя­вить различия в логических процессах между "азиатским" мыш­лением и "западным", выявить различия в социальных процессах между азиатскими и западными культурами. Это — более обыч­ная, скорее этнологическая постановка задачи. Исследование ре-чи при этом бывает ограничено экскурсами в словарный состав и в грамматику, когда устанавливают пробелы или избыток средств в рамках грамматических или лексических свойств соот­ветствующего языка. Этнология языка может посмотреть на многие вещи свежим взглядом, проинтерпретировав свои наблю­дения над говорением, например, в терминах стратегий дискурса, различных у разных этносов,— а не в терминах различных "мышлений" [Young 1980, 219].

В свете когнитивного подхода интерес представляет такой поворот темы: что должен знать говорящий, чтобы уместным об­разом общаться, находясь в конкретном речевом коллективе? И как он приобретает это знание? Именно в этом, по [Saville-Troike 1982, 2-3], вопрос о коммуникативной компетенции, относимый к ведомству этнографии коммуникации. В фокусе внимания та­кой дисциплины находится речевой коллектив, пути, которыми структурирована и организована в этом коллективе коммуника­ция (как система коммуникативных событий), а также направле-

ния взаимодействия этих систем с другими системами культуры. Главная задача — методика сбора и анализа эмпирических дан­ных о том, как передается общественно значимое значение. Глав­ная задача этнография говорения, если ее сформулировать в ког-нит

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: