 |
Глава 26. Что есть и чего могло бы не быть
|
|
|
|
Гермиона вскочила со стула, но все равно не сумела подхватить Северуса и предотвратить падение. К счастью, он упал на пол, а не угодил в один из котлов.
— До чего же ты упрямый человек, — сказала она, баюкая его голову, пока слезы стекали по ее щекам и капали на его. — Это выводит манипулирование на совсем иной уровень.
— Это не манипулирование, черт возьми, — выдавил он, дыхание его сбилось, — а возмещение ущерба.
— Зачем тогда ты устроил на меня засаду?
— Засаду? — он выглядел оскорбленным. — Если бы я не обратился к тебе на твоей территории, разве ты дала бы мне возможность и время высказать все, что я хочу?
Гермиона вздохнула, но тут же быстро продолжила:
— Так как ты планируешь исполнять условия договора, если в это же время ты обязан преподавать в Хогвартсе?
— Договор со школой нужно, безусловно, соблюдать, однако в июне я смогу уйти на все четыре стороны.
Она насухо вытерла его лицо от своих слез и в изумлении воззрилась на него.
— Но Северус, так нельзя. Если Хогвартс действительно единственное место в Европе, где ты можешь работать, то тебе просто нельзя уходить.
— Я не могу продолжать жить вот так, — просто сказал он.
— Скажи честно: что ты надеешься получить?
Гермиона почувствовала прикосновение магии к его коже и вздрогнула, тут же вспомнив то время, когда не она, а он отдавал приказы.
— Тебя, — ответил он сразу. — Я схожу с ума. Каждое эссе, которое я проверяю, каждое зелье, которое варю, каждая статья в журнале, которую читаю, — все напоминает о тебе. Каждый раз, когда я срываюсь на какого-нибудь студента, я слышу твой голос, который отчитывает меня. Каждую ночь в течение этого года я не мог заснуть, потому что думал, что ты презираешь меня, и я это заслужил, — он ненадолго замолчал. — Я не могу вернуть тебе то, чего лишил тебя, поэтому отдал себя в твои руки, — еще одна короткая пауза, — хотя думал, что больше никогда этого не сделаю.
|
|
|
«Потому что он уже сделал это однажды, так ведь?»
«Он ненавидит чувствовать себя бессильным».
— Я не Волдеморт, и ты это знаешь, — возразила она, и большая волна возмущения схлестнулась с сочувствием.
— Да, — напряженно ответил он. — Но мне также известно, что, возможно, ты будешь склонна отомстить за себя.
«Ох, Северус…»
Она отвела несколько чернильно-черных прядей от его глаз.
— Почему я так тебе нужна?
— Потому, невыносимая ты ведьма, — сказал он и, схватив ее руку, прижал к своей груди, где бешено билось сердце, — что по необъяснимой причине я люблю тебя.
— И это твой единственный мотив? Не потому, что перепихнуться со мной — легко и просто?
— Моя дорогая леди Насмешница, вы самая тяжелая и сложная женщина, которую я когда-либо знал.
У Гермионы вырвался смешок, но она тут же нахмурилась.
— С тобой очень трудно, но, тем не менее, интересно. Ты невыносимая, умная, способная на сострадание женщина, — добавил он, — и рядом с тобой мне хочется стать лучше.
Гермиона выдохнула, чувствуя, как сжалось сердце.
— Правды ради замечу, что, вероятнее всего, я не стану лучше, — сухо продолжил он. — И думаю, стоит так же отметить, что я едва ли когда-нибудь стану милым.
— Вздумай ты вести себя мило, я бы тебя не узнала, — шмыгнув носом, слабо пошутила она. — Но ты, конечно, понимаешь, что мне тяжело поверить, что, кроме любви, тебе ничего от меня не нужно. Я всегда была для тебя марионеткой, ты всегда дергал за ниточки — даже тогда, когда перестал требовать причитающееся тебе или в тот вечер, когда пригласил меня на ужин…
— Но я ведь прислушивался к тебе. Что еще я мог сделать? Как еще я мог показать, что хотел, — он сглотнул, — хотел того, что невозможно получить по этим чертовым договорам.
|
|
|
— Ты мог бы сказать мне правду.
— Когда я это сделал, — холодно ответил он, принимая сидячее положение, — ты убежала. Поэтому удивительно ли, что я оттягивал этот момент до тех пор, пока у меня уже не осталось выбора?
— А еще ты говорил, что все люди порочны, поэтому удивительно ли, что, обжегшись на молоке, я теперь дую на воду?
— Гермиона, — неловко начал он.
— И меня не волнует, что ты говорил: моего согласия у тебя не было. Ты мог бы просто заключить со мной сделку, но нет. То, что это не противоречило закону, вовсе не значит, что это было честно. Ты прав насчет зелий, и я сделаю все, чтобы исправить то, что сама же и наворотила, но ты был абсолютно не прав насчет секса.
— В конце концов, я и сам пришел к этому мнению, — сдавленно прошептал он в ответ. — Гермиона…
— Ты знаешь, а ведь я подумала, что ты выследил меня, чтобы шантажировать, — снова перебила она. — Когда ты протянул мне этот договор, я думала, что это я должна подписать его.
Он с шумом втянул воздух, широко раскрыв глаза. Когда он заговорил, его голос был гораздо более резким, чем ей когда-либо доводилось слышать.
— Кажется, я причинил тебе куда больше вреда, чем даже мог подумать.
— Но… Но ты ведь не собирался…
— Нет, — ответил он. — Не имел ни малейшего понятия, чем ты тут занимаешься до тех пор, пока не появился здесь. И мне никогда — никогда — не приходила в голову мысль использовать это против тебя.
— Тогда что ты имеешь в виду под «больше вреда»?
Он ухватил своенравный локон, предательски выбившийся из прически Гермионы и заправил его ей за ухо, проводя пальцами по щеке девушки.
— Я научил тебя видеть недобрые намерения во всем, и ты выучила мои уроки назубок. Может быть, когда ты только пришла ко мне, ты была немного слишком доверчивой, но есть проступки куда как хуже, и мне невыносима мысль, что я приговорил тебя к жизни, полной бесконечных подозрений и цинизма. Тебе стоило бы быть немного наивной.
— Девяностый, — пробормотала Гермиона, чувствуя, что лучше выкинуть его отсюда поскорее, прежде чем она пообещает ему что-то, о чем потом пожалеет. — Это девяностый урок.
— Нет, — ответил он, чуть-чуть приподняв уголок губ. — Это первый урок, которому ты научила меня. Мне просто потребовалось время, чтобы твердо его усвоить. — Северус прикрыл глаза, как будто готовясь к чему-то трудному, и добавил тихо: — Прости меня… пожалуйста. Пожалуйста.
|
|
|
— Не могу. — Гермиона видела, как Северус будто напрягся. Она поднялась и отвернулась. — Это ненормально. В этом есть что-то нездоровое. Я даже не могу с родителями поделиться, рассказать им о том, что произошло. Я думаю… Я думаю, тебе лучше уйти.
— Это приказ? — отрывисто спросил он.
Гермиона кивнула, избегая подтверждать его предположение словами.
Он поднялся, взял руку Гермионы и поднес к губам.
— Это, признаю, справедливое наказание, — пробормотал он в ее пальцы.
«Это правильно. Это разумно. Однажды ты просто забудешь о нем».
— Почему ты никогда не целовал меня? — спросила она как будто просто так, продлевая контакт. — Ты прикасался ко мне везде.
— Поцелуй нельзя взять силой, — ответил он и дезаппарировал.
* * *
Обед закончился. Подарки были развернуты. Поленья в камине тихо потрескивали, навевая на Гермиону воспоминания о том, как она, бывало, засыпала перед искорками в горячей золе, и ее уносили в кровать. Однако на этот раз отец задремал первым, и его похрапывание соперничало с треском прогорающих поленьев.
Мама читала книгу на другой стороне дивана, и ноги отца лежали у нее на коленях. Миссис Грейнджер взглянула на мужа и ласково ему улыбнулась.
— Теперь без этой канонады и заснуть не могу.
Гермиона отложила книгу, которую пыталась читать («Зелья сквозь века») и вздохнула от острой боли, которую вызвала эта сцена.
— Мама… А папа… делал когда-нибудь что-то такое, за что ты думала не сможешь его простить?
— Ну, это сложный вопрос. Почему ты спрашиваешь?
— Это я вслепую иду по минному полю взрослой жизни.
— Хммм, — ответила миссис Грейнджер, и уголки ее губ поползли вверх от этого туманного объяснения. — Не могу сказать, что делал, если не считать, конечно, носков, которые он разбрасывает везде, но всегда мимо корзины.
— Хорошо, — ответила Гермиона, огорчившись по непонятной причине, и отвернулась к затухающему огню.
|
|
|
Несколькими минутами позже Хелен Грейнджер вывела дочь из забытья вопросом:
— Ты что-нибудь знаешь о прабабушке Раисе?
— Ну… Немного. Только то, что она приехала в Англию из Румынии.
— Я тебе никогда не рассказывала, почему она уехала из Румынии? Нет? Ну, слушай. Это довольно интересная история. Когда ей было семнадцать, в нее влюбился один молодой человек и сделал ей предложение. Она ему отказала — она хотела поступить в колледж и стать учителем, а не женой и матерью, а в то время образование было редкостью и его никогда не получали после замужества. Но этого молодого человека было не удержать. Он пошел к отцу Раисы, они все обсудили и договорились о свадьбе.
— Не может быть, — потрясенно воскликнула Гермиона.
— Да. И, как оказалось, отец Раисы вовсе не был доволен тем, что его дочь хочет стать независимой. Раиса в ярости высказала этому молодому человеку, что он не любил ее по-настоящему, а иначе не принуждал бы ее вести такую жизнь, какой она не хотела, жизнь, которая бы ее убила. Это возымело эффект, потому что он ее отпустил. Даже дал ей денег, чтобы она могла уехать из страны теперь, когда стало очевидно, что ее отец просто найдет другого мужчину, с которым свяжет жизнь своей дочери.
Прошли годы, но она все же умудрилась окончить университет, получила степень и стала учительницей математики в школе для девочек в Манчестере.
— Интересно, а что случилось с тем молодым человеком? — задумчиво спросила Гермиона.
— Ну, Раиса ему писала. Сначала письмо, чтобы сообщить, что она прибыла в целости и сохранности. Потом письмо в ответ на его мольбу простить его. И, в конце концов, они стали регулярно писать друг другу письма обо всех своих неудачах и успехах. Она учила его английскому. Он посылал ей фотографии ее семьи.
— Мам, — сказала Гермиона, начиная понимать, что эта история вовсе не какая-то странная семейная байка, — этот молодой человек — это же прадедушка, да?
— Да, в конечном итоге, он им стал. На ее тридцатый день рождения он приехал в Англию, и они поженились в следующем же месяце.
— Почему? А как же ее принципы? Она же просто сдалась ему на милость.
— Она отстаивала свои принципы, дорогая. Она вела такую жизнь, которую и хотела для себя, и вышла за него замуж на своих условиях.
— Но почему? — опять спросила Гермиона. В ее голосе было больше страдания, чем ей того хотелось.
— Она узнала его так близко, что видела: он хороший человек, несмотря на ту серьезную ошибку, которую допустил. И она полюбила его.
— Это только мешает рассуждать здраво, — пробормотала Гермиона.
|
|
|
Ее мать выглядела так, как будто очень хотела спросить, в чем же все-таки дело, но вместо этого мудро вернулась к книге.
Огонь потрескивал. Мистер Грейнджер храпел. Миссис Грейнджер зевала.
Гермиона лихо вскочила со стула, все разумные мысли, все сомнения покинули ее.
— Мне надо идти, — сказала она. — Счастливого рождества и спасибо тебе за все.
— Передавай ему привет от меня, — сказала ее мать.
— Кому? — спросила Гермиона, застигнутая врасплох.
— Мужчине, которого, как ты думаешь, ты не можешь простить, конечно.
Гермиона нахмурилась.
— Неужели это так очевидно?
— Только для тех, кто любит тебя, — великодушно улыбнулась ее мать. — Приведи его как-нибудь к нам, хорошо?
* * *
За пять минут, что Гермиона добиралась от Ричмонда-на-Темзе до ступеней, ведущих к парадному входу в Хогвартс, она еще раз мысленно просмотрела список важных моментов.
«Он признал, что был неправ? Признал. Просил простить его? Просил. Поставил себя на твое место? Еще как. Таким способом, которого я и ожидать не могла. Это мой собственный выбор, без принуждения и манипулирования? Да».
Но когда Гермиона потянула за ручку тяжелой дубовой двери, то обнаружила, что она уже была надежно заперта на ночь. Она тяжело опустилась прямо на снег, дрожа от пробирающего до костей холода и думая, что теперь делать. Вряд ли стоит чарами выпустить несколько шутих, чтобы вытащить из кровати Минерву и весь педагогический состав школы.
— Давай же, Северус, иди сюда! — пробормотала она. — На этот раз твои ночные блуждания по школе не пройдут впустую…
Наверное, это знак того, что приходить ей не стоило. Гермиона уже не была уверена, что поступила правильно, придя сюда, и голова шла кругом от всех этих беспорядочных мыслей. С трудом поднявшись на ноги, она устало отправилась в обратный путь к аппарационной границе, едва ли отдавая себе отчет, что с каждым шагом передвигает ноги все медленнее.
Если она уйдет сейчас, вернется ли когда-нибудь сюда снова?
— Стой!
Он стоял между распахнутых дверей, яркий свет, лившийся из-за спины, только подчеркивал его темную фигуру. Гермиона часто видела, как он ходит широким шагом, но никогда не видела, как он бежит. Она стояла, будто остолбенев, и наблюдала за тем, как профессор Снейп чуть не летит над замерзшей землей.
— Как ты?.. — начала она, но тут же вспомнила свой последний день в Алхимической лаборатории Гельвеция. — Ты почувствовал, как я зову тебя.
— Ты передумала? — сдержанно спросил он.
— Кажется, сейчас мой разум утратил право голоса.
— Я не причиню тебе зла. Даю слово.
Кивнув, Гермиона взяла его за руки.
— Несмотря ни на что, ты доказал, что можешь быть хорошим человеком.
Он посмотрел на их переплетенные пальцы, и по его лицу нельзя было прочесть то, что он чувствовал.
— Я даже не ожидал… Я даже не думал, что почувствую…
— Я знаю, — сказала она и порывисто прижалась губами к его губам.
Поцелуй был на удивление целомудренным, напоминанием, что отношения их строились в обратном порядке, но в то же время он был гораздо более интимным, чем все, что было между ними ранее. Гермиона никогда не была настолько близка с ним, по крайней мере, она так это ощущала, даже при том, что между их бедрами было добрых полметра воздуха и одежда.
Северус легко погладил ее по щеке — и это едва заметное прикосновение наполнило ее мучительным предвкушением всех открывающихся им возможностей, таких желанных и таких волнующих.
«Неужели теперь каждое прикосновение будет отравлено прошлым?»
— Не знаю, готова ли я… — сбивчиво сказала она, отстранившись.
— Я знаю, — ответил Северус, обнимая ее, оборачивая полы своей рабочей мантии вокруг девушки.
У него, очевидно, не было времени накинуть теплую одежду, и знание этого согревало Гермиону сильнее, чем его роба.
— Что будем делать?
— Пойдем внутрь, если у нас есть хоть капля мозгов.
— Нет, — рассмеялась Гермиона. — Я хочу сказать: что мы будем теперь делать?
— А я хочу сказать, что надо просто прожить этот день. Это было ужасно — пытаться планировать эти три года.
— Ой, — воскликнула она, высвобождаясь из его объятий. — Чуть не забыла!
Гермиона вытащила волшебную палочку и договор.
— Incendio, — сказала она, прикоснувшись ею к пергаменту.
— Чувствуешь разницу? — спросила она, пока ветер уносил прочь остатки пепла.
Он отвел глаза, пожал плечами.
— Едва ли это имеет значение. Я связан с тобой ничуть не меньше.
Одно из его высказываний тут же пришло на ум Гермионе: «Умоляющий ухажер жалок». Теперь она начинала понимать, почему он казался таким неестественно смущенным — и как, должно быть, трудно ему было прийти к ней и умолять.
— Северус, — сказала она, обнимая его за талию, — ты знаешь, что и я связана с тобой так же сильно.
— Хорошо, — сухо ответил он. — А теперь я действительно вынужден настаивать на том, чтобы мы вошли внутрь, иначе некоторые мои жизненно важные органы будут совсем отморожены.
* * *
Северус предложил Гермионе остановиться в гостевых комнатах, где девушка провела первые месяцы своего ученичества, но ей была невыносима мысль о том, что она снова будет там спать. Затем он предложил ей воспользоваться его постелью, а сам хотел трансфигурировать стул в гостиной во что-то более удобное на ночь, но и на это Гермиона только покачала головой.
— Плохие ассоциации, — просто сказала она, и трансфигурировала стул в кровать для себя.
Северус принял это молча и исчез, чтобы принести одеяло.
— Мне никогда не загладить того ущерба, который я причинил, да? — вернувшись, невыразительно сказал он.
Как бы ей хотелось разубедить его — и себя, — но от правды никуда не деться.
— Я не знаю, — сказала Гермиона, думая не только о том, как он реализовывал свое право, но и обо всех его уроках слизеринства, которые она усвоила, даже не осознавая этого.
— Самое худшее в этом самом худшем году без тебя было осознание того, что все это случилось целиком и полностью по моей вине, — сказал он, усаживаясь на ковер спиной к Гермионе, — и что твоя жизнь стала только хуже оттого, что наши с тобой пути пересеклись.
— Не во всем, — ответила Гермиона, дотягиваясь до него со своей временной кровати и беря Северуса за руку.
Они долго сидели в тишине. Гермиона думала о том многом, о чем ей так хотелось расспросить Северуса: «Почему ты вообще предложил мне подписать тот договор? Какое оправдание ему ты нашел для себя? Когда ты, в конце концов, понял, что все это неправильно?» — но она не была уверена, что ей хочется услышать ответы.
— Почему ты подписал сонеты той цитатой из «Фауста»? — спросила она наконец, остановившись хронологически на самой последней попытке манипулировать ею, к тому же на той, которую можно было простить легче всего.
— Она передавала мои угрызения совести и мой стыд лучше, чем я сам мог бы передать.
Гермиона села на кровати.
— Но… Но я думала, что так ты говоришь мне, что я разбила тебе сердце. Я думала, ты хочешь, чтобы я чувствовала себя виноватой.
Закрыв лицо руками, Северус пробормотал:
— Это просто чудо, что сейчас ты здесь.
— Я не понимаю…
— Ты как-то сказала, что я должен перестать олицетворять себя с Фаустом. Поэтому я выбрал слова Гретхен. Гретхен, единственной, кто понимала разницу между верным и неверным, Гретхен, сожалеющей обо всем, что она сделала, и что шло вразрез с ее представлением о морали.
Гермиона глубоко вздохнула, глаза ее расширились. Секунду она обдумывала слова Северуса, а затем сказала:
— Знаешь что? В следующий раз, когда захочешь мне что-нибудь сказать, просто скажи это!
Она видела, как от этой мысли он напрягся.
— Это не в моем характере… — чопорно начал он.
— Я буду счастлива дать тебе пару уроков гриффиндорской тупости, — ответила Гермиона.
Он скривился.
— Подумай о том, как можно будет повеселиться, Северус. Никто не будет знать, что теперь с тобой делать.
— Я с удовольствием поучусь у тебя, — сказал он, и уголки его губ немного приподнялись, — если в результате ты будешь знать, что делать со мной.
* * *
— Надеюсь, ты понимаешь, что все это — исключительно твоя вина, — сказал Гермиона следующим утром, взгромоздившись на удобную кушетку с чашечкой крепкого чая в кабинете Пенелопы.
— Я вовсе не посылала его за тобой. Я просто разбранила его за то, что по его милости вы оба несчастны. Или, вернее, я сказала, что он заслуживает быть несчастным, а ты — нет.
— Как ты его называла? — спросила Гермиона, борясь со смешком, вспоминая слова Северуса о сквернословии и совершенно не представляя, как нечто подобное могло сорваться с губ Пенелопы.
— О, по-разному, — ответила подруга как будто уклончиво, и на лице ее появилось то самое выражение, что и на лице Рона, когда его назначили капитаном факультетской команды по квиддичу. — Это был лучший момент за все время моей работы, если не сказать — за всю жизнь.
— Пенелопа Клируотер! Ты сделала это ради меня или ради себя?
— Ну конечно, ради тебя. — Снова это мечтательное выражение. — И с радостью сделаю это для тебя снова.
— Ты неподражаема, — Гермиона ткнула подругу в бок. — Надеюсь, ты счастлива, что свела меня с самым неподходящим мужчиной.
— Ты злишься на меня?
Вопрос был не из простых, и Гермиона обдумала ответ.
— Нет, — признала она наконец. — Полагаю, я даже благодарна, но это как будто неверно.
— Впервые за долгое время, — мудро ответила преподаватель чар, — то, что верно — неправильно, а то, что правильно — неверно.
* * *
Размышляя о правильном и верном, Гермиона на следующий день отправилась в Ливерпуль, чтобы позаботиться о свертывании своего непродуманно начатого (пусть и из лучших побуждений) бизнеса.
И хотя она по-прежнему считала, что идею продавать зелья магглам можно реализовать, теперь она знала, что избранный ею способ был вовсе не без недостатков. У нее не было никакого запасного плана — не было возможности даже накладывать Obliviate. Не приходилось рассчитывать, что все будет идти гладко и никто не станет задавать неудобных вопросов. Может быть, Северус и был чересчур пессимистически настроен, но все же из-за того, что она всем заправляла одна, все ее дело могло пойти наперекосяк. И если бы Министерству пришлось заметать ее следы, следующим их шагом было бы бросить ее в Азкабан.
Ей не следовало заниматься этим в одиночку. Ей не следовало действовать втихую, у всех за спинами. Ей не следовало вводить в заблуждение Северуса, а она именно это и сделала, пусть и не лгала ему открыто о своих планах. В конце концов, он был честен с ней в ту ночь, три с половиной года назад.
Ее предательство было не таким плохим, как его, Гермиона была уверена в этом. Но все же это было предательство.
Эта мысль сделала ее решение закрыть фирму «Ваше здоровье» легким, хотя она и не уменьшала боли.
По крайней мере, все должно пройти гладко.
Если бы она продавала свои составы в течение еще одного сезона гриппа и простуды, она, в конце концов, добавила бы в свой список клиентов и большие супермаркеты. Возможно, даже большие корпорации начали бы прощупывать почву в надежде купить ее фирму. Люди привыкли бы к Стоп-простуде, это было бы настоящей проблемой.
Но сейчас это было только начало ее компании в мире, где новички часто прогорают — а иногда и под давлением успешного продукта. Это было известно оптовикам. Это было известно рядовым покупателям.
Северусу это известно не было, но ведь он и не был магглорожденным. Это было свидетельством его попыток измениться, думала Гермиона, что, несмотря на свой страх и гнев, он больше не поднимал этой темы с момента той их ссоры.
«Он доверяет мне. Он знает, что я все улажу».
Гермиона написала от руки записку мистеру Гриффину, сказав, что ее бизнес пошел ко дну, и поблагодарив за то, что дал ей шанс. Она написала более формальные письма остальным своим клиентам, надеясь на лучшее, но все же наложив на письма слабое заклинание, чтобы адресаты не чувствовали себя слишком уж расстроенными. И все же она собиралась проглядывать местные газеты на случай, если появятся какие-то признаки волнений из-за прекращения поставок зелий.
«Нужно что-то сделать с полутора тысячами котлов, — раздумывала Гермиона. Она уже отправила все письма, и теперь одиноко стояла посреди склада, — выбрасывать их — просто расточительство».
В конечном счете, она зачаровала их и спрятала в одном из пустующих классов в подземельях, решив найти им применение позже. А затем еще немного поколдовала над зданием и вышла как раз вовремя, чтобы встретить мистера Бикстета, паркующего фургон.
Это было мучительное, неприятное напоминание о том, что, как бы она ни клялась себе, что не изменится, она все-таки скатилась до установки, что есть только победители и побежденные — в то время как Северус всеми силами старался выбраться из этого болота. Гермиона воспользовалась положением хозяина склада — не сильно, не так сильно, как Северус воспользовался ее положением когда-то, но все же.
— Вы уж могли бы мне и пораньше сообщить, что склад вам еще на год не нужен, — проворчал он.
На вид он был все таким же жалким, каким его запомнила Гермиона.
— Я буду платить вам до марта, — ответила она.
— Ага, — мистер Бикстет заметно повеселел.
Когда же он вошел внутрь и увидел свежую краску на стенах, новый бетонный пол и блеск чистоты, то даже улыбнулся.
* * *
Тем же вечером Гермиона отыскала владельца того давно пустующего дома в Хогсмиде, который, по мнению Северуса, мог бы стать отличным домом для зельевара, и сходу его купила.
Сперва она спала там одна, твердо решив не торопить отношения с Северусом. Но, в конце концов, у нее выработалась привычка оставаться в комнатах Северуса на ночь. Она, в любом случае, навещала его каждый вечер, так как не предполагалось, что преподаватели будут шататься по городку в течение семестра. К тому же она привыкла засыпать в его объятиях, прижимаясь к нему спиной, и скучала без него.
— Я ничего не предприниму, — сказал он в первый раз.
— Что, никогда?
Он ответил на ее улыбку усмешкой, но неделя шла за неделей, а его прикосновения вовсе не превратились из ласковых в чувственные.
«Он ждет меня», — поняла Гермиона.
Это проявление заботы заставило ее еще больше беспокоиться об их неясном будущем.
«Не знаю, смогу ли перейти эту черту».
Здесь были две проблемы, и наименьшей из них было отсутствие опыта.
Ее немногочисленные отношения до него всегда начинались по предложению мальчиков. Сперва Антоний Голдштейн, ревенкловец, который очень практично (но совсем неромантично) заметил, что ей следует заняться этим с кем-то, достаточно опытным, чтобы он мог собрать ее девственную кровь для регенерирующих зелий. Вторым был Ли Джордан накануне битвы, и оба они искали утешения. И, наконец, студент из маггловского университета; затем последовало несколько ничем не примечательных свиданий, а потом Гермиона исчезла, полностью пересмотрев свои стереотипы об отношениях между мужчиной и женщиной.
И, конечно же, вся их связь с Северусом была полностью по его настоянию — и его приказу, — а она намеренно не принимала во всем этом никакого участия.
Сейчас же она чувствовала себя с ним легко. Они сидели в кожаных креслах у камина — он принес второе кресло для нее — и проверяли эссе, зачитывая вслух самые вопиющие примеры идиотизма студентов. Спорили над статьями по зельеварению. По выходным работали в лаборатории над проблемными зельями, которые вызывали у пациентов тошноту.
Она не думала о том, что сможет перенести потерю этой странной дружбы, но она боялась, что как только они снова займутся сексом, она поймет, что продолжение отношений невозможно.
И здесь была куда большая проблема.
Не было страха, не было ненависти, не было отвращения к себе. Проблема заключалась в затянувшейся, кипящей злости — не столько из-за секса как такового, полагала Гермиона, сколько из-за огромной власти, которую Северус имел над ней все это время.
И пока Гермиона оставалась в одежде, ей не нужно было думать об этом.
14.02.2010
Глава 27. Равновесие силы
Немногие бывали в подземельях, если только не собирались подвергнуть себя уроку зельеварения, или имели счастье — или несчастье, зависит оттого, как вы на это смотрите, — быть распределенными в Слизерин. Вот почему у Гермионы и Северуса довольно долго получалось хранить в секрете то, что бывшая ученица навещает своего преподавателя каждый день, проникая в замок через мало кому известную дверь, которой Северус пользовался еще в те времена, когда ему нужно было быстро покидать Хогвартс по зову темных сил.
Но портреты никуда ведь не делись. И хотя постоянные обитатели подземелий были на редкость молчаливы, сэр Кэдоган — по причинам, известным ему одному, — оглушительно лязгнул своими доспехами однажды утром, как раз тогда, когда Северус провожал Гермиону.
Минерва выглядела чрезвычайно — и весьма предсказуемо — довольной собой, когда до нее дошли слухи.
— Как приятно оказаться правой, — сказала она, навестив во время выходных Гермиону в ее доме и загнав девушку в угол. — Сколько вы уже встречаетесь?
— Четыре месяца. С рождества.
— И?
— И могу сказать без обиняков, что Северус — самый, — Гермиона выдержала театральную паузу, — саркастичный мужчина, которого я когда-либо встречала.
— Нет, правда, — фыркнула директор. — Что это за слухи?
Гермиона хотела было высказать этой любопытной сплетнице все, что думает, но почувствовала, что настроена по отношению к директору не так враждебно — теперь, когда дилемма относительно Северуса была частично решена. А кроме того, девушка вспомнила, что, в отличие от Альбуса, Минерва всегда по-настоящему заботилась о Северусе.
Поэтому Гермиона сказала:
— Ну ладно. Он не очень-то счастлив в Хогвартсе.
— Да, — согласилась Минерва, тут же посерьезнев. — Он говорит, что пойти ему больше некуда, а я так и не смогла придумать ничего получше.
На самом деле, нечто подобное уже приходило в голову Гермионе, однако она свои мысли о трудоустройстве Северуса держала при себе. Он не согласится, думала девушка и мрачно напоминала себе, что если и согласится, то никогда не узнаешь, продлится ли идиллия больше года и не придется ли потом жалеть.
— Все это предубеждение против него — просто вопиющее безобразие! — добавила Минерва с раздражением, за которым явно угадывалось желание снять баллы со всей Европы. — Он заслуживает больше, чем пожизненное отбывание приговора в этих стенах.
— Да, — медленно произнесла Гермиона, напрасно стараясь заставить себя придерживаться своих принципов.
«Просто невозможно придерживаться принципов, когда речь заходит об этом волшебнике, да?
Но нет, дело не в этом. Просто он постоянно заставляет тебя переоценивать эти принципы».
Следующие слова слетели с губ Гермионы очень быстро:
— А если я скажу, что придумала альтернативный вариант, вы сможете найти ему замену на следующий семестр?
Брови директора взлетели вверх, рот приоткрылся, но с губ не сорвалось ни слова. Однако Минерва быстро пришла в себя и откашлялась.
— Гермиона Грейнджер, тебе все по плечу, — сказала она и добавила, подмигнув: — Я знала, что ты ему подходишь.
* * *
— Сколько взысканий ты назначил сегодня?
— Шесть, — мрачно повторил он, отводя в сторону ветку розового куста. — Поэтому не планируй увидеть меня сегодня между семью и десятью вечера.
— Прекрати, мизантроп ты этакий, — ответила Гермиона, скользнув ладонью ему под локоть. — Ну, как насчет того, чтобы отправить их к Филчу?
— Я назначал такое несметное количество взысканий, пока тебя… — короткая пауза, — не было, — еще одна пауза, — что, в конце концов, он заявил, что не позволит свалить на него еще хоть кого-нибудь.
Казалось, это самый подходящий момент, чтобы предпринять довольно рискованный маневр.
— А что ты скажешь на то, чтобы работать где-то еще?
— Ты же знаешь, что я не могу, — сердито ответил он — раздражение никуда не делось.
— Я заходила днем в кое-какие аптеки — кроме тех, с которыми я уже сотрудничаю, разумеется, — и обнаружила, что многим владельцам магазинов в Европе трудно найти мастера зелий, который мог бы варить сложные заказы. Например, Волчьелычное зелье.
— Неужели ты настолько низкого мнения о моем уме и думаешь, что я не рассматривал эту возможность? Они не будут работать со мной, поверь мне.
— Но они будут работать со мной, — возразила Гермиона. — И как оказалось, я изготавливать Волчьелычное зелье не могу. Мастер зелий, у которого я обучалась, не научил меня — как предусмотрительно с его стороны. Может быть, так он хотел подкатить ко мне, чтобы я взяла его в партнеры?
Он перестал вышагивать по саду и в изумлении уставился на Гермиону.
— Ты что?.. Ты предлагаешь мне работу?
— Точнее, партнерство.
— Создай связку чар. Я тебе не нужен.
— На самом деле, чары не так уж и хороши, когда дело доходит до действительно мудреных зелий. Я не могу даже помыслить о связке в более чем сотню чар, — призналась девушка. — Выходит, что и от старых методов есть польза. Ну так что скажешь?
— Это просто смешно, — тихо и рассерженно ответил Северус и освободился от ее хватки. — Я, кажется, говорил тебе не…
— Это не жалость, это выгодное дело. Северус, ты только подумай: когда ты не будешь варить зелья на заказ, то сможешь заниматься исследованиями. Мы сможем проводить исследования вместе, если ты считаешь, что мы не пооткусываем друг другу головы. А если нароешь действительно что-то особенно интересное, то сможешь опубликовать статью в «Еженедельнике зельевара». Я узнавала об этом — они не имеют ничего против того, чтобы напечатать твою работу, если это будет действительно что-то стоящее. Ты можешь даже вернуть себе доброе имя, но при любом раскладе ты будешь счастлив. А мне бы этого хотелось. — Она подняла на него блестящие глаза — и почувствовала, как под его каменным выражением лица ее энтузиазм угасает. — Потому что… Если ты не будешь счастлив…
— За исключением Минервы, которую я терплю, — холодно сказал он, — я или недолюбливал или ненавидел своих работодателей. У меня нет желания испытывать судьбу.
Ох, да что же это такое…
— Ты, скорее, не любишь чувствовать, что сила сосредоточена не в твоих руках, — раздраженно ответила она. — Партнерство, слышишь меня? Партнерство. Я даже готова подписать договор об этом, но по причинам, которые кажутся мне очевидными, я бы этого лучше не делала.
Мгновение он выглядел так, будто его застигли врасплох. Затем с подозрением посмотрел на нее.
— Ты что, манипулируешь мною?
— А получается? — спросила Гермиона, чувствуя себя немного виноватой.
Возможно, дело было именно в том, что это было неожиданно, но оказалось, что Северус Снейп действительно умеет смеяться как нормальный человек — сейчас не было и намека на горькие усмешки, которые Гермионе доводилось слышать раньше. Без сомнения, его смех напугал бы студентов больше, чем все, что он когда-либо им говорил, но для Гермионы этот звук был прекрасен.
Северус обнял Гермиону обеими руками и коснулся своим лбом ее лба и носом — ее носа.
— Вот что я получил в обмен на то, что раскрыл тебе слизеринские секреты, — сказал он так мягко, что от звука его голоса по спине Гермионы пробежал холодок.
— Я тебе правду говорю, честно, — сказала она через мгновение, которое ушло на то, чтобы привести в порядок смущенные и смущающие мысли. — Я серьезно думаю, что это хорошая идея.
— Я верю, что ты не станешь меня обманывать,— пробормотал он.
— Ну тогда по рукам?
— Полагаю, от этого дела будет ощутимая… польза.
— Больше никаких болванов. Никаких педсоветов. Никаких взысканий — никогда, — напомнила она, отстраняясь со счастливой улыбкой. — Есть только один рискованный момент: весьма вероятно, что у тебя больше никогда не будет повода на что-нибудь жаловаться.
— Моя дорогая леди Насмешница, — ответил он, взяв Гермиону за подбородок, и поцеловал ее дерзкие губы — легко, осторожно, — это будет просто невыносимо.
* * *
— Еще двадцать дней, — простонал он восемнадцатью днями позже, тяжело опускаясь на стул. — Уверен, это какая-то древняя магия замка, из-за которой последний месяц учебного года тянется в два раза медленнее, чем обычно. А может быть, это студенты теперь стали еще хуже, хотя мне всегда казалось, что хуже уже невозможно.
Гермиона, проходившая мимо с книгой по гербологии из его библиотеки, погладила Северуса по голове с шутливым «ну, ну», и вскрикнула от испуга, когда он вдруг схватил ее за запястье и усадил к себе на колени.
— Не дразни дракона, — проворчал он, а затем прошептал ей на ухо: — Или бедного несчастного профессора.
Гермиона прижалась к его груди, гадая, сделает ли он первый шаг на этот раз, и пытаясь понять, как отнесется к этому сама, однако Северус только обнимал ее за талию.
— Выше нос, — ответила она, когда сердцебиение пришло в норму. — Всего-то двадцать дней осталось, и ты будешь свободен навсегда, а не только на одно короткое лето.
— К этому надо привыкнуть, — тихо сказал он, с горечью добавив: — Я никогда не смогу отблагодарит
|
|
|
