Передача от 27 января

Мы продолжаем читать святого Иоанна Кассиана Римлянина во втором томе «Добротолюбия». Переходим ко второму абзацу его слов:

Конец нашей подвижнической жизни есть Царство Божие, а цель – чистота сердца, без которой невозможно достигнуть того конца. К этой цели приковав взор наш, и должны мы направлять наивернейшее течение наше, как по прямой линии, и если хотя несколько помышление наше уклонится от ней, тотчас возвращаясь к созерцанию ее, исправлять его, как по норме какой.

Продолжая разговор о цели и конце подвижничества, напомню тем, кто вдруг по какой-то причине не слушал предыдущую передачу: святой Иоанн Кассиан в первом абзаце рассуждает о разных феноменах духовной жизни, о разных явлениях этой духовной жизни и различает и называет их разными словами. Тактический результат любой деятельности в отношении приобретения любого искомого качества он называет целью. А итог, ради которого все эти маленькие цели и есть, итог всей человеческой жизни, всей человеческой деятельности он называет концом. И, по его мысли, концом является именно жизнь с Богом. Здесь он уже начинает говорить более конкретно о том, что конец подвижнической жизни есть Царство Божие, то есть жизнь с Богом, а цель, по существу, есть чистое сердце. О чистоте сердца мы еще поговорим позже.

В прошлый раз мы говорили, что целью всех элементов подвижнической жизни является стяжание послушания, потому что послушание позволяет человеку научиться жить по воле Божьей. А Царство Божье и есть полное хождение в воле Божьей, когда своей собственной воли у тебя нет, она всецело подчинена, всецело добровольно отдана Богу. Так, чему нас учит орос VI Вселенского Собора (как соотносится воля человеческая и воля Божественная во Христе), и должно быть в каждом человеке в Царстве Божьем. Это некий навык, мы должны добровольно отдать себя в послушание Богу. Это и есть действие нашей любви, это, собственно, и есть любовь. Только это сделает нас действительно блаженными, покойными в Царстве Божьем, только это сделает нас по-настоящему свободными, потому что Бог – единственное, по существу, свободное бытие. Всякий, кто свободно, добровольно отдает себя в послушание Богу, и достигает этой искомой, чаемой свободы. Никаким другим образом достичь свободы невозможно никому и никогда, ни при каких условиях и обстоятельствах. Поэтому человек и учится послушанию, чтобы обрести чаемую свободу сынов Божьих, свободу жизни в Боге, в Духе. Об этом мы говорили в прошлый раз.

Иоанн Кассиан немного иначе расставляет акценты, но говорит, по существу, о том же. Он говорит о том, что никаким образом наше помышление не должно уклоняться от цели, цель же есть чистота сердца, а итог – Царство Божие. Вот к этому должно быть устремлено все.

Если мы вспомним Священное Писание, Господь говорит: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем, всем помышлением, всей крепостью твоей» (см. Мф. 22, 37). То есть каждый человек должен любить Бога всем своим помышлением. Любить, по свидетельству Евангелия, – это творить заповеди Божьи. «Любящий Меня исполняет заповеди Мои» (см. Ин. 14, 15). Поэтому если мысль наша от Бога отклоняется, если мы не стремимся к чистоте сердца (пока мы не будем говорить, что это такое), если не будем всецело помышлять о соединении с Богом, о жизни с Богом в Царстве Божьем, в нас никакой любви к Богу, никакого послушания не будет.

Если помышление наше уже никак не устремляет нас к Царству Божьему, отклоняется, то мы уже не всецело любим Бога, не всей мыслью, мы отклонились в сторону, к чему-то другому направлена наша мысль. Вслед за мыслью к чему-то другому направляется наше сердце. Если мы по-прежнему бездействуем, то следом за сердцем к чему-то иному направляется и наша воля.

В таком случае мы уже не только не любим Бога всецело (стало быть, не соблюдаем Его заповеди), но на самом деле любим что-то другое, не Бога. Мы вкладываем во что-то другое наше сердце, нашу мысль и нашу волю. Мы уже не можем Его волю творить совершенно. Мы пытаемся еще творить Его волю, но еще и немного чью-то другую. Причем этой «чьей-то другой» становится в реальности все больше и больше. И человек в конце концов большей частью творит чужую волю, и совсем немножко времени остается на то, чтобы исполнить волю Божью.

Но нельзя двум господам служить, как говорит Христос, ибо одному начнешь угождать, а другого возненавидишь. Получается, что на двух стульях не усидеть. Либо ты должен оторвать свою мысль от иного, от чужого и всеми своими мыслями обратиться к Богу и помышлять только о Царстве Божьем, либо должен вступить в противоречие со своим стремлением к богоугождению, к Царству Божьему. И постепенно стремиться к тому, чтобы обустроить здешний быт или достичь славы, денег или комфорта телесного или еще какого-то. Ты уже думаешь о здешнем. А об исполнении воли Божьей, о послушании Богу, о стяжении чистоты сердца и как итога о жизни в Царстве Божьем с Богом ты уже не заботишься. Ты к этому становишься неспособен. Ты уже не хочешь творить волю Божью, уже не любишь Бога, уже не стремишься к Царству Божьему, хотя временами тоска по нему тебя пока еще тревожит. Вот о чем говорит в контексте различения цели и конца Иоанн Кассиан.

Но не только об этом. С этим связано еще и понятие греха. С греческого языка перевод слова «грех» («амарта») означает «промах». С этим словом иногда играют, играют очень нехорошо. Святые отцы, взявшие это греческое слово для обозначения греха, ведь не просто взяли слово, они наполнили его определенным содержанием каких-то духовных реальностей, духовных состояний. Мы пытаемся это слово как-то иначе переосмыслить, пытаемся вернуть его в изначальную этимологическую ретроспективу и сказать, что на самом деле в грехе ничего страшного нет, грех – это просто ошибка, промах. Ведь на самом-то деле от того, что я не попал в десятку или попал в молоко, мир ведь не перевернется, правда? От того, что я плохо стреляю, никому, кроме меня, плохо-то ведь не будет. Да и мне что плохого-то? Это не страшно. Это все равно что сказать: «Болезнь – это вообще смешно». Но насморк и рак очень сильно отличаются не только потому, что от одного умирают, а от другого нет. С точки зрения боли они очень сильно отличаются, страдания все-таки несоизмеримые, хотя и то, и другое называется болезнью. Так и тут люди передергивают. Это вообще характерная черта нашего времени – играть словами и пытаться вырвать слова, особенно святоотеческие, из их духовного контекста.

Когда этим словом отцы обозначали грех и когда изначально еще с древнегреческих времен это слово употребляли именно как ошибку, люди понимали под этим совсем другое, более глубокое и серьезное. Да, грех – это ошибка, это промах. Но в каком смысле промах?

Единственная цель человеческого бытия – это жизнь с Богом. Попасть именно в то место, вернее – в то состояние, в котором ты будешь с Богом. Для этого все твои силы, как у стрелка, должны быть направлены на то, чтобы попасть в эту цель: и глаз должен видеть, и мускулы должны держать лук или ружье совершенно четко, и разум должен действовать так, чтобы делать поправку на ветер, на колебание, на массу стрелы, расстояние и прочее. Ноги должны врасти в землю. Все твое естество подчинено одному: чтобы эта стрела летела в цель. Ты весь собран для того, чтобы попасть в эту цель. И вот ты собираешься и попадаешь в Царство Божье.

Но если ты промахнулся, если попал не туда? Ты не просто промахнулся, ты не попал к Богу, не попал в состояние. А поскольку единственное состояние жизни есть жизнь с Богом, то, промахнувшись мимо Него, ты попал в смерть. И не важно, насколько отклонилась твоя стрела от траектории, ты не попал в Царство, ты не пришел туда, куда и хотел бы прийти, если бы понимал и осознавал четко то, чего хочешь. Потому что итогом человеческого развития, человеческой деятельности становится пребывание в Боге, совершенное блаженство, святость, свобода и любовь, обретаемые в Боге. Ты промахнулся – и попал не туда. А это там, где нет пребывания с Богом.

Поэтому не случайно Господь подчеркивает (начиная с Книги Второзаконие, даже еще с Книги Исход), что Бога надо возлюбить всецело, всем сердцем, всем помышлением, потому что если ты не возлюбил Бога всем помышлением, значит, какая-то мысль у тебя ищет другой любви, ищет другой цели, ищет другого блаженства, другой свободы, другого лакомства. Пусть ищет. Подумаешь, маленькая мыслишка куда-то побежала. Нет, маленькая мыслишка уводит за собой весь разум, весь ум, за ним тащит сердце и волю – и вот ты уже пленен, как это и получилось с Адамом. Всего лишь одна мысль, одно всеянное в Адама слово лишили его жизни. Он же не убил никого, он не извращался какими-то страшными грехами, он просто поверил лжи, маленькой, крошечной лжи. И умер. И все рожденные от него пребывают в смерти. Всего лишь! И это не наказание от Бога, это всего лишь некий естественный ход развития. Если мысль не устремлена к Богу, за ней следует смерть, просто смерть, ибо всё вне Бога есть смерть, как Он есть жизнь. Есть состояние смерти, когда мысль не устремлена к Богу.

Представим себе человека, у которого пятьдесят процентов мыслей устремлены к Богу, а пятьдесят – нет. Он на пятьдесят процентов пребывает в смерти, на пятьдесят процентов – в жизни. Но это состояние нестабильное. Если он в этом состоянии погибнет, то есть жизнь его кончится, то его участь не решена, неизвестно, что с ним будет. Только Бог знает, что на самом деле из его мыслей соответствует его реальному духовному состоянию, а что было просто попыткой спрятать свою подлинную сущность. Никто не знает, кроме Бога, тайн человеческого сердца. Но если он умрет в таком состоянии, оно все равно плохое, оно никак не фиксирует человеческое бытие с Богом, он промахнулся. И мы не знаем, что с этим человеком. Если он в Церкви, у нас есть основания молиться за него и Дух Святой ходатайствует за него воздыханиями неизреченными, и надежда не умирает.

Но если человек не умирает в этот момент, то он пребывает в постоянной динамике, и мысли, влекущие его не к Богу, пытаются заполонить весь ум. Он вынужден бороться с этими мыслями, которые отвлекают его от Бога, иначе он потеряет всякое представление о Боге, саму веру и даже человеческую любовь. Если он не будет сопротивляться мыслям, отвлекающим его от Бога, они утащат с собой весь ум, потом все сердце и всю человеческую волю.

Вот так важно не промахнуться, потому что отклонение стрелы в начале движения микронное, а когда дальше летит стрела, она может отклониться от цели на очень большое расстояние. Так с одной мысли начинается смерть человека. И так важно, чтобы все мысли были верные, чтобы все мысли были подчинены единому: как взять, как достичь, как стяжать это Царство Божье, как войти в это состояние всецелого пребывания в Боге, когда все мысли были бы отданы только Ему.

После такого разговора хотелось бы вернуться к первому абзацу и обратить внимание на вторую половину этого слова:

Так и подвижничество наше имеет свою цель и свой конец, ради которого неутомимо и с удовольствием подъемлем мы все труды, – ради которого не тяготит нас скудость питания постнического, веселит изнеможение от бдений, всегдашнее чтение Писаний с размышлением не знает сытости, и не страшат ни непрестанный труд, ни обнажение от всего и скудость во всем, ни даже ужасы этой безмерной пустыни.

Обратим внимание на форму речи, на форму словоупотребления. Здесь используются антиномичные словосочетания. Подвижник чувствует, что пост его тяготит, и не чувствует, что пост его тяготит; он знает, что эта безмерная пустыня ужасна, и при этом он не страшится этих ужасов; он страдает от скудости, но не унывает от этого страдания. Это противоречивая, удивительно сотканная речь, из которой мы можем сделать вывод, что и его тяготит пост, и его удручает бдение, и ему тяжел труд, и его ужасает пустыня, и одиночество, и страх, и ночь, и жажда, и холод, и голод, все это ему тяжело. Его так же пугают бесы, его так же пугают разбойники, он так же волнуется и переживает от однообразия своей жизни, его тяготят ужасы пустыни и, конечно, одиночество, постоянное, непрестанное, тоскливое, не наполненное никаким развлечением.

Вот, например, преподобный Кирилл Белозерский ушел на озеро с другом своим Ферапонтом. Увидели они красоту и сказали: «Построим здесь монастырь». И построили. Конечно, одиночество, но вы выходите утром – вода, зелень, птицы поют, тут же рыбы, уточки, гуси, кто-то из них даже прикормленный. Там земля плодородная, покопал ее немножко, тут посеял, тут ростки появились, тут прополол, тут еще что-то сделал. Это совсем не то, что пустыня, где ни птиц, ни зверей, ничего, одно и то же: солнце и обрушивающаяся ночь, солнце и ночь… И никакого развлечения, никакого утешения извне даже нет. И все это он знал, все чувствовал. Но при этом все это внутри было срастворено с надеждой, тайной радостью во Святом Духе, что он примет. Что все труды не напрасны. Это как залог, о котором мы уже говорили, который претворяет всю горечь переживаемого в радость. Но горечь никуда не делась.

Мы часто представляем себе подвижников как людей, которые всегда получают от молитвы наслаждение, от труда радость, от бдения восторг. Такого никогда не было. Даже сам преподобный Серафим Саровский сказал, что к молитве надо понуждать себя, принуждать до конца жизни. Это люди, которым все, что они ни делали, было делать трудно: стояние на камне, сидение в маленьком домике, в подвале или жизнь на песке, на солнцепеке. Для них всех это всегда было трудно. Но при этом у них была тайная радость, которая утешала их. Молитва и пост не станут легче, терпение скорбей и ненависти от людей не будет сладким, но все это будет срастворено с радостью, с утешением свыше, поэтому Дух Святой называется Утешителем. Как у мучеников кровь лилась – было больно, но все это утешалось изнутри радостью, надеждой. Поэтому Бог говорит: Бремя Мое легко есть (Мф. 11, 30).