Лексико-фразеологические средства создания комического в речи рассказчика-героя Зощенко

 

Феномен Зощенко объясняется тем, что Зощенко долгое время считали популярным, общедоступным юмористом, более того - «смехачом», чуть ли не зубоскалом. И только люди, охватившие советскую реальность во всей её сути, увидели в нём глубокого сатирика и сравнивали его с Гоголем. Признавалось добросовестными литературоведами и новаторство Зощенко, создавшего свой - «зощенковский» - рассказ, где самобытно, по-новому соединились и преобразовались общеизвестные элементы данного жанрах [20, с. 34]. Рассказ, в котором явился новый герой-рассказчик, заместивший как бы полностью самого автора. Именно этот небывалый ранее в литературе герой и сделался сразу знаменитым «зощенковским типом», считавшим себя, безусловно «человеком культурным, полуинтеллигентным» и изъяснявшимся на комично изуродованном языке. А сконструированный, вернее, сотворённый Зощенко рассказ был той «ракетой», которая вывела этого героя на орбиту всероссийского читательского успеха.

Зощенко принял Октябрьскую революцию как должное. Морализаторство его, к которому он был склонен, не носило гражданского характера, он звал людей жить мирно в коммунальных квартирах, не обсуждая правомерность существования самих этих квартир. Кроме того, он писал рассказы, фельетоны и небольшие повести, и каждый описанный им случай можно было объявить нетипичным. Власти спохватились, только когда увидели, что, в отличие от других, Зощенко как раз и достиг того, чего требовали идеологи социалистического реализма. Именно он и создал настоящий образ нового человека. И этот новый человек был представитель не того мещанства, которое мешает «нам» идти вперед, а того, которое идет вперед и нас туда же насильно волочит.

Поскольку форма сказа открывает широкую дорогу причудливым смешениям разных диалектных сфер разговорно-бытовой речи с различными элементами речи письменной [21 c. 120], стилистические смещения являются довольно продуктивным комическим средством.

Но при всей несомненной общности интонации ранних и последующих рассказов, на первых порах сказ Зощенко носил еще тот обобщенный характер, при котором единственно обязательной и по существу определяющей его чертой являлась «установка на устную речь рассказчика» (Б. Эйхенбаум), «ориентация на устный монолог повествующего типа» (В. Виноградов), присутствие самой беседы с воображаемым слушателем. Герой Зощенко к этому времени еще не самоопределился ни индивидуально, ни социально, сказ же выступал поначалу как особая форма обращения к читателю, как художественная имитация монологической речи, организующей повествование.

«Сказ делает слово физиологически ощутимым - весь рассказ становится монологом, он адресован каждому читателю - и читатель входит в рассказ, начинает интонировать, жестикулировать, улыбаться, он не читает рассказ, а играет его. Сказ вводит в прозу не героя, а читателя. Здесь - близкая связь с юмором. Юмор живет словом, которое богато жестовой силой, которое апеллирует к физиологии, - навязчивым словом. Таков сказ Зощенко, и поэтому он юморист», - писал Ю. Тынянов [22, c.115].

Вместе с тем уже в ранних произведениях молодого писателя сказ, не выполняя еще своей последующей сатирической функции, вносил особый, глубоко субъективный тон очевидца и участника событий.

В дальнейшем же функции сказа у Зощенко заметно усложняются. Сказ все более явно превращается в средство самохарактеристики рассказчика.

Сказ в «Рассказах Синебрюхова» еще не служит активному обличению героя, интонация робкого недоумения ощущается за ним очень отчетливо.

В языке Синебрюхова причудливо переплелись просторечие и «благородная» лексика, «интеллигентские» обороты и употребляемые кстати и некстати излюбленные словечки героя. Столкновение этих разнородных элементов создает особую, неопределенно-сказовую интонацию, за которой проступает комический облик простоватого неудачника. Несмотря на внешнее прикрепление к определенному лицу, свой общий, неконкретизированный характер сказ еще почти не утратил, прикрепление же его к лицу бывалому в известной мере даже оправдывало сложность, «эклектичность» языка Синебрюхова.

То, что рассказ велся от лица сильно индивидуализированного повествователя, дало основание литературоведам определить творческую манеру Зощенко как «сказовую». Академик В.В. Виноградов в исследовании «Язык Зощенко» подробно разобрал повествовательные приемы писателя, отметил художественное преображение различных речевых пластов в его лексиконе [3, c.49].

Форму сказа использовали Н. Гоголь, И. Горбунов, Н. Лесков, советские писатели 20-х годов. Вместо картинок жизни, в которых отсутствует интрига, а порою и всякое сюжетное действие, как было в мастерски отточенных миниатюрах-диалогах И.Горбунова, вместо подчеркнуто изощренной стилизации языка городского мещанства, которой Н. Лесков добивался посредством лексической ассимиляции различных речевых стихий и народной этимологии, Зощенко, не чураясь и этих приемов, ищет и находит средства, наиболее точно отвечающие складу и духу его героя.

Зощенко зрелой поры шел по пути, проложенному Гоголем и Чеховым, не копируя, однако, в отличие от многочисленных обличителей 20-х годов, их манеры [23].

К. Федин отметил умение писателя «сочетать в тонко построенном рассказе иронию с правдой чувства» [24, c. 56]. Достигалось это неповторимыми зощенковскими приемами, среди которых важное место принадлежало особо интонированному юмору.

В середине 30-х годов Зощенко слегка перестраивает свое творчество. Меняется не только стилистика, но и сюжетно-композиционные принципы, широко вводится психологический анализ. Даже внешне рассказ выглядит иначе, превышая по размерам прежний в два - три раза. Зощенко нередко как бы возвращается к своим ранним опытам начала 20-х годов, но уже на более зрелом этапе, по-новому используя наследие беллетризованной комической новеллы. Уже сами названия рассказов и фельетонов середины и второй половины 30-х годов («Нетактично поступили», «Плохая жена», «Неравный брак», «Об уважении к людям», «Еще о борьбе с шумом») достаточно точно указывают на волнующие теперь сатирика вопросы. Это не курьезы быта или коммунальные неполадки, а проблемы этики, формирования нравственных отношений. В комической новелле и фельетоне второй половины 30-х годов грустный юмор все чаще уступает место поучительности, а ирония - лирико-философской интонации [25, c. 254].

Теперь у писателя и гнев, и веселье редко вырываются наружу. Больше, чем прежде, он декларирует высокую нравственную позицию художника, отчетливо выявленную в узловых местах сюжета - там, где затрагиваются особо важные и дорогие сердцу писателя вопросы чести, достоинства, долга [26, с. 175].

Отстаивая концепцию деятельного добра, М. Зощенко все больше внимания уделяет положительным характерам, смелее и чаще вводит в сатирико-юмористический рассказ образы положительных героев. И не просто в роли статистов, застывших в своей добродетели эталонов, а персонажей, активно действующих и борющихся («Веселая игра», «Новые времена», «Огни большого города», «Долг чести»).

В военные и послевоенные годы М. Зощенко не создал произведений, существенно углубивших его собственные достижения предшествующей поры. Но многое из написанного в грозовые годы войны с благодарностью воспринималось читателем и имело положительный отклик в критических статьях и рецензиях. Ю. Герман рассказывал о трудном походе наших боевых кораблей в Северном Ледовитом океане в годы Великой Отечественной войны. Кругом вражеские мины, навис густой рыжий туман. Настроение у моряков далеко не мажорное. Но вот один из офицеров стал читать только что опубликованную во фронтовой газете зощенковскую «Рогульку» (1943 год) [27, c. 78].

«За столом начали смеяться. Сначала улыбались, потом кто-то фыркнул, потом хохот сделался всеобщим, повальным. Люди, дотоле ежеминутно поворачивавшиеся к иллюминаторам, буквально плакали от смеха: грозная мина вдруг превратилась в смешную и глупую рогульку. Смех победил усталость... смех оказался сильнее той психической атаки, которая тянулась уже четвертые сутки». Рассказ этот был помещен на щите, где вывешивались номера походного боевого листка, потом обошел все корабли Северного флота.

В созданных М. Зощенко в 1941-1945 годах фельетонах, рассказах, драматических сценках, сценариях, с одной стороны, продолжена тематика довоенного сатирико-юмористического творчества (рассказы и фельетоны об отрицательных явлениях жизни в тылу), с другой (и таких произведений большинство) - развита тема борющегося и побеждающего народа.

К. Чуковский заметил, что Зощенко ввел в литературу «новую, еще не вполне сформированную, но победительно разлившуюся по стране внелитературную речь и стал свободно пользоваться ею как своей собственной речью» [29, с. 36]. Высокую оценку творчеству Зощенко давали многие его выдающиеся современники - А. Толстой, Ю. Олеша, С. Маршак, Ю. Тынянов и другие.

Опубликованные в 1922 году «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» привлекли всеобщее внимание. На фоне новеллистки тех лет резко выделилась фигура героя-сказчика, тертого, бывалого человека Назара Ильича Синебрюхова, прошедшего фронт и немало повидавшего на свете. М. Зощенко ищет и находит своеобразную интонацию, в которой сплавились воедино лирико-ироническое начало и интимно-доверительная нотка, устраняющая всякую преграду между рассказчиком и слушателем.

В «Рассказах Синебрюхова» многое говорит о большой культуре комического сказа, которой достиг писатель уже на ранней стадии своего творчества: «Был у меня задушевный приятель. Ужасно образованный человек, прямо скажу - одаренный качествами. Ездил он по разным иностранным державам в чине камердинера, понимал он даже, может, по-французски и виски иностранные пил, а был такой же, как и не я, все равно - рядовой гвардеец пехотного полка» [30, с. 32].

Порой повествование довольно искусно строится по типу известной нелепицы, начинающейся со слов «шел высокий человек низенького роста». Такого рода нескладицы создают определенный комический эффект. Правда, пока он не имеет той отчетливой сатирической направленности, какую приобретет позже. В «Рассказах Синебрюхова» возникают такие надолго остававшиеся в памяти читателя специфически зощенковские обороты комической речи, «как будто вдруг атмосферой на меня пахнуло», «оберут как липку и бросят за свои любезные, даром, что свои родные родственники», «подпоручик ничего себе, но сволочь», «нарушает беспорядки» и тому подобное. Впоследствии сходного типа стилистическая игра, но уже с несравненно более острым социальным смыслом, проявится в речах других героев - Семена Семеновича Курочкина и Гаврилыча, от имени которых велось повествование в ряде наиболее популярных комических новелл Зощенко первой половины 20-х годов.

Произведения, созданные писателем в 20-е годы, были основаны на конкретных и весьма злободневных фактах, почерпнутых либо из непосредственных наблюдений, либо из многочисленных читательских писем. Тематика их пестра и разнообразна: беспорядки на транспорте и в общежитиях, гримасы быта, плесень, спесивое помпадурство и стелющееся лакейство, и многое, многое другое. Часто рассказ строится в форме непринужденной беседы с читателем, а порою, когда недостатки приобретали особенно вопиющий характер, в голосе автора звучали откровенно публицистические ноты.

В цикле сатирических новелл М. Зощенко зло высмеивал цинично-расчетливых или сентиментально-задумчивых добытчиков индивидуального счастья, интеллигентных подлецов и хамов, показывал в истинном свете пошлых и никчемных людей, готовых на пути к устроению личного благополучия растоптать все подлинно человеческое («Матренища», «Гримаса нэпа», «Дама с цветами», «Няня», «Брак по расчету»).

В сатирических рассказах Зощенко отсутствуют эффектные приемы заострения авторской мысли. Они, как правило, лишены и острокомедийной интриги. М. Зощенко выступал здесь обличителем духовной окуровщины, сатириком нравов.

Комического эффекта Зощенко часто достигал обыгрыванием слов и выражений, почерпнутых из речи малограмотного обывателя, с характерными для нее вульгаризмами, неправильными грамматическими формами и синтаксическими конструкциями («плитуар», «окромя», «хресь», «етот», «в ем», «брунеточка», «вкапалась», «для скусу», «хучь плачь», «эта пудель», «животная бессловесная», «у плите» и так далее). В следующем разделе мы обратимся к анализу языковых средств создания комического в рассказах Зощенко.

Использовались и традиционные юмористические схемы, вошедшие в широкий обиход со времен «Сатирикона»: враг взяток, произносящий речь, в которой дает рецепты, как брать взятки («Речь, произнесенная на банкете»); противник многословия, сам на поверку оказывающийся любителем праздных и пустых разговоров («Американцы»); доктор, зашивающий часы «кастрюльного золота» в живот больному («Часы»).

Зощенко - писатель не только комического слога, но и комических положений. Стиль его рассказов - это не просто смешные словечки, неправильные грамматические обороты и речения. В том-то и состояла печальная судьба авторов, стремившихся писать «под Зощенко», что они, по меткому выражению К. Федина, выступали просто как плагиаторы, снимая с него то, что удобно снять, - одежду. Однако они были далеки от постижения существа зощенковского новаторства в области сказа. Зощенко сумел сделать сказ очень емким и художественно выразительным. Герой-рассказчик только говорит, и автор не усложняет структуру произведения дополнительными описаниями тембра его голоса, его манеры держаться, деталей его поведения. Однако посредством сказовой манеры отчетливо передаются и жест героя, и оттенок голоса, и его психологическое состояние, и отношение автора к рассказываемому. То, чего другие писатели добивались введением дополнительных художественных деталей, Зощенко достиг манерой сказа, краткой, предельно сжатой фразой и в то же время полным отсутствием «сухости».

Сначала Зощенко придумывал различные имена своим сказовым маскам (Синебрюхов, Курочкин, Гаврилыч), но позднее от этого отказался. Например, «Веселые рассказы», изданные от имени огородника Семена Семеновича Курочкина, впоследствии стали публиковаться вне прикрепленности к личности этого персонажа. Сказ стал сложнее, художественно многозначнее.

Круг действующих в сатирических произведениях Зощенко лиц предельно сужен, нет образа толпы, массы, зримо или незримо присутствующего в юмористических новеллах. Темп развития сюжета замедлен, персонажи лишены того динамизма, который отличает героев других произведений писателя. Как ни странно, но в сатирических рассказах Зощенко почти отсутствуют шаржированные, гротескные ситуации, меньше комического и совсем нет веселого.

Однако основную стихию зощенковского творчества 20-х годов составляет все же юмористическое бытописание. Зощенко пишет о пьянстве, о жилищных делах, о неудачниках, обиженных судьбой.

Таким образом, следует подвести определенный итог. Феномен Зощенко объясняется тем, что писателя долгое время считали популярным, общедоступным юмористом. Он пользовался безусловным успехом и любовью у тех самых «уважаемых граждан» и «нервных людей», которых изображал в своих рассказах с их психологией, поступками. Повествование довольно искусно строится по типу известной нелепицы. Такого рода нескладицы создают определенный комический эффект. Зощенко сумел сделать сказ очень емким и художественно выразительным, но посредством сказовой манеры отчетливо передаются и жест героя, и оттенок голоса, и его психологическое состояние, и отношение автора к рассказываемому. То, чего другие писатели добивались введением дополнительных художественных деталей, Зощенко достиг манерой сказа, краткой, предельно сжатой фразой и в то же время полным отсутствием «сухости». В следующем разделе мы подробнее рассмотрим, с помощью каких приемов Зощенко сумел создать свой неповторимый писательский слог.

Среди фонетических средств создания комического в речи рассказчика-героя Зощенко следует отметить.

Среди лексических средств создания комического необходимо выделить метафору.

Метафора в рассказах Зощенко имеет целью выражение субъективных ощущений переживаний героя: «у меня в желудке постоянно что-то там булькает при быстром движении. Фельдшер говорит: «Это у вас пища играет. А мне, знаете, не легче, что она играет» («Муж») [30, c. 94], «Буржуям, дескать, не житье, а малина», «Родственники, конечно, вижу, колбасятся по квартире» («Богатая жизнь») [30, c. 101], «…заглянул в бильярдную. Хотелось посмотреть, как там, как говорится, шарики катают», «Так, что в смысле пользы это уж, как говорится, бабушкины сказки» («Веселая игра») [30, c. 104], «…жизнь диктует свои законы» («Лимонад») [30, c. 103], «…берет меня какая-то неясная тревога» («Жертва революции») [30, c. 108], «Летит под пропеллером двухместная колбаса, на которой, облокотившись, летит заведующий 10-й радиокухней со своей кассиршей Есиповой» («Через сто лет»)[30,c.41-42]. Важное место в тексте рассказов Зощенко занимают эпитеты («образное, художественное определение») [31, с. 908], «слова, определяющие предмет или действие и подчеркивающие в них какое-либо характерное свойство, качество» [32, с. 490].

Эпитеты служат для выражения эмоциональности и оценочности: «Давеча, знаете, какая скучная история», «Рост у меня, извините, мелкий, телосложение хлипкое», «Открой,- говорю,- курицын сын», «…я беспартийный мещанин», «…а я ядовито говорю» («Муж») [30, c. 94], «…какие удивительные переживания», «И лицо было желтое и нездоровое, со многими мелкими морщинками под глазами («Богатая жизнь») [30, c. 101], «Слов нет - игра интересная. Она занятная и отвлекает человека от всевозможных несчастий», «…то увидел очень смехотворную картину», «снова полез под гомерический хохот собравшихся», «удивляетесь, что бывают такие горячие игроки и встречаются такие малосимпатичные рыжеватые мужчины» («Веселая игра») [30, c. 104], «Но это было в молодые, крепкие годы», «А желание было горячее» («Лимонад») [30, c.103], «…сказал Иван Филиппович тараканьим голосом» («Крестьянский самородок» [30, c. 105].

Функционально близко к метафоре сравнение - «синтаксически расчлененный словесный образ, в котором изображаемый предмет сопоставляется с другим предметом по одному или нескольким признакам» [33, c. 64], «сопоставление двух явлений с тем, чтобы пояснить одно из них при помощи другого» [33, с. 65]. Сравнения в рассказах Зощенко экпрессивны, осложняются ассоциативностью. Данный троп отличается преобладанием эмоционально-оценочного начала.

Типичные структуры сравнений для рассказов Зощенко - союзные, которые строятся при помощи союзов «как» («Тут меня, знаете, как поленом по башке ударило» («Муж») [30, c. 94], «И пьяный отец, который во время речи мотался, как пшеничный колос от ветра, торжественно пошел дальше» («Не пущу») [30, c. 100]), союза «будто» («Руку, будто кто водит за локоть» («Крестьянский самородок») [30, c. 105]), союза «что» («Приму я ее под руку и волочусь, что щука» («Аристократка») [30, c. 109]).

Зощенко нередко: «Новый светло-коричневый костюм висел на нем мешком» («Богатая жизнь»).

Итак, метафора, сравнение и эпитет выделяются эмоциональной насыщенностью и явно выраженной оценочностью и экспрессивностью, которые служат для выявления авторского мировосприятия.

Речь рассказчика М. Зощенко изобилует стилистическими смещениями. Они основываются на принципе эмоционально-стилевой контрастности. В речи рассказчика на доминирующем вульгарно-просторечном фоне постоянно встречаются иностилевые вкрапления: общекнижные элементы, элементы научных, официально-деловых и публицистических стилей речи, «осколки» высокого стиля и т.п.: «А хозяин держится индифферентно - ваньку валяет» («Аристократка») [30, с. 109].

Следует отметить, что в речи героев М. Зощенко встречаются речевые ошибки, связанные с нарушением лексической сочетаемости как в свободных словосочетаниях, так и во фразеологических оборотах: «Молоденькая дамочка, хорошенькая из себя. Черненькая брунеточка» («На живца») [30, с. 123], «Очень великолепно. А то я сама хотела вам это предложить» («Счастливый путь») [30, с. 131], «И пища жирная, и уход внимательный, и на весах вешают, и скука между тем» («Чудный отдых»)[30, с. 139],«И сразу как-то она мне ужасно понравилась» («Аристократка»)[30, с. 110],«Поскольку он сам на себя не надеялся, создавая слабые, мало высокохудожественные книги» («Бедная Лиза») [30, с. 148],«В этом году в Зимнем дворце разное царское барахлишко продавалось» («Царские сапоги») [30, с. 183],«Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали» («Нервные люди»)[30, с. 169],«И, наконец, слег человек, прямо скажем, без задних ног» («Мелкота») [30, с. 119], «В этой бане каждый день кражи воруют» («Рассказ о банях и их посетителях») [30, с. 179], «Я там живу совершенно одиноко. И мы там будем продолжать наше чувство» («Романтическая история с одним начинающим поэтом») [30, с. 183].

Использование просторечных форм типа «евоный», «ихний» и т.п. также можно отнести к грамматическим средствам, хотя в полном смысле это - лексико-грамматические средства.

В речи героев М. Зощенко, выступающих в качестве рассказчиков, преобладает вульгарно-просторечная лексика. По мнению И. Мандельштама, просторечные выражения типа «нахрюкался», «урезал» и т.п. сами по себе комичны [34, с. 254]. На наш взгляд, это не совсем так, поскольку необходимо учитывать ситуацию и обстоятельства говорения, а также образ того, кто употребляет данные слова и выражения. В речи рассказчика обилие вульгарно-просторечной лексики создает комический эффект именно потому, что герой претендует на образованность, интеллигентность: «Родственники так и жрут эти продукты без устали. Нэпман Горбушкин тоже, конечно, не отстает - шамает» («Спешное дело») [30, с. 32], «Дайте хоть пожрать. С утра, говорит, не жравши по такой канители» («Свадьба») [30, c. 57], «Я пиджачишко накинул, похряпал на дорогу», «Руки,- говорит,- свои я не хочу пачкать о ваше хайло», «не вы ли сперли мои дамские часики», «Потому что не брал я ихние часики» («Жертва революции») [30, c. 143].

Достаточно много у М.Зощенко слов, являющихся неологизмами. Они играют заметную роль в комическом сказе. Новые слова рассказчик создает различными способами, чаще всего - морфологическим: «Может, помните - негры к нам приезжали. В прошлом году. Негритянская негрооперетта» («Душевная простота») [30, с. 19].

Иногда рассказчик перетолковывает уже известное слово, вкладывая в него другое значение: «Увидела комиссия разную требуху в квартире - кастрюли и пиджаки - и горько так вздохнула» («Пушкин») [30, c. 30].

Нередко сигналом комического сказа служит прием неточного словоупотребления. В речи рассказчика обнаруживается своеобразное недоосмысление литературной лексики и фразеологии, характеризующее процесс усвоения чужого, как бы «иностранного» языка [23, с.74.]: «А тут черт дернул Васю с барышней на трамвае ехать. И, главное, как сложилось все дефективно!» («Часы») [30, с. 116].

В речи рассказчика претерпевает изменение и фразеология русского языка. Герой «кроит» ее по своим меркам и понятиям, и комизм возникает из-за нарушения устойчивых, ставших обязательными и привычными, связей слов. Деформация фразеологизма может происходить в результате замены одного из компонентов фразеологизма, из-за пропуска слов и так далее: «Ну, старушка, божий цветочек, в слезы» («Брак по расчету») [30, с. 97], «Так нет, навалилось тут на меня, прямо скажу, за ни про что все такое» («Чертовинка») [30, с. 258].

К так называемым грамматическим, а точнее морфологическим, средствам мы отнесли случаи, когда автор целенаправленно неправильно использует грамматические категории с целью создания комизма.

Встречаются случаи нарушения грамматических норм: «Посетитель почтенный, седой - купит и подарит после. Только и делов!» («Монастырь») [30, с. 118], «Это, говорит, каждый гражданин настрижет веревок - польт не напасешься» («Баня») [30, с. 28], «Прямо, говорит, товарищ докторша, рубашкупеременил, а другое,извиняюсь,не трогал»(«Операция») [30, с.50],«Мой знакомый поэт очень, между прочим, хвалил ихнюю европейскую чистоту» («Западня») [30, с. 59],«...бежит ко мне ихний швейцар» («Жертва революции») [30, c. 143], «У ей шуба, - снова сказал Вася, - и калоши, а я отдувайся за всех...» («Любовь») [30,с.70], «Скинул я с телеги ейное имущество и гляжу, что будет» («Жених») [30, с.72], «Ложи, - говорю, - взад!» («Аристократка») [30, с.125], «У меня, - говорит, - привычки такой нету - швабры в чай ложить. Может, это вы дома ложите, а после на людей тень наводите» («Стакан»)[30, с. 143], «Ежик-то, уважаемая Марья Васильевна, назад положьте!» («Нервные люди») [30, с. 169], «А ты чего это? Деньги требоваешь за проезд. С родного дяди! Ты не махай на меня руками... не махай, не делай ветру перед пассажирами» («Не надо иметь родственников»)[30, с. 178], «Опоздал, - говорит, - черт такой, так и станови свой кулич на землю» («Пасхальный случай»)[30, с. 49], «Не могу тебе, сопляку, заплатить. Лучше пущай сойду!» («Не надо иметь родственников»)[30, с. 179], «Как не хочут! Хочут, да стесняются» («Преступление и наказание»)[30, с.68],«Родственники начали успокаивать, дескать, об чем речь» («Мелкота»)[30, с. 118].

Поскольку герой-рассказчик малограмотен, речь его спонтанна и необдуманна, грамматические сигналы комического сказа основаны на использовании диалектно-просторечных форм, на различных нарушениях и ошибках в области морфологии и синтаксиса: «Эта пудель, холера ей в бок, и мене ухватила за ноги» («Честный гражданин») [30, с. 48].

Б.Ю. Норман отмечает, что Зощенко использует в своих рассказах элементы языковой игры [35, с. 55]. Например, склонение несклоняемых существительных писатель употребляет для речевой характеристики отдельных персонажей (показа их недостаточной образованности): «Подаю банщику веревку - не хочет. - По веревке, - говорит, - не выдаю. Это, говорит, каждый гражданин настрижет - польт не напасёшься» («Баня») [30, c. 28]

Следует отметить, что к стилистическим фигурам относятся анафора, эпифора, параллелизм, антитеза, градация, инверсия, риторические вопросы и обращения, многосоюзие и бессоюзие, умолчание и так далее [33, с. 59].

Исследовав речь рассказчика-героя в произведениях Зощенко, в работе остановимся на наиболее ярких, на наш взгляд, средствах комического, таких как каламбур, алогизм, избыточность речи (тавтология, плеоназм), употребление слов в непривычном значении (использование просторечных форм, неправильное употребление грамматических форм, создание непривычного синонимического ряда, столкновение просторечной, научной и иностранной лексики), так как они являются наиболее употребляемыми.

Среди излюбленных речевых средств Зощенко-стилиста - каламбур, игра слов, основанная на омонимии и многозначности слов.

О каламбурах писалось много. Несмотря на наличие значительной литературы, нельзя сказать, чтобы понятие каламбура было уже объяснено до конца.

Обратимся к определению каламбура: «Каламбур - игра слов. Калам6yp - один из типов острот. Это острота, возникающая на основе использования собственно языковых средств» [36, с. 47].Основным признаком каламбура считается естественность и целеустремленность. «Наиболее общие признаки каламбурной остроты» таковы: «Принцип контраста, естественность и целеустремленность, остроумие и истинность самой мысли» [37, с. 167-168].

В «Словаре русского языка» С.И. Ожегова дается следующее определение: «Каламбур - шутка, основанная на комическом использовании сходно звучащих, но разных по значению слов» [31, с. 219]. В «Словаре иностранных слов» под редакцией И.В. Лехина и профессора Ф.Н. Петрова читаем: «Каламбур - игра слов, основанная на их звуковом сходстве при различном смысле» [38, с. 141]. Б.Ю. Норман отмечает, что «в рамках одного предложения сочетаются слова, «противопоказанные» друг другу, это и создает основу для речевого парадокса» [35, c. 67].

Исследователь упоминает каламбур, как фигуру речи, вид языковой игры, основанной на столкновении в одном контексте формально одинаковых, но по существу разных слов (или разных значений одного слова) [38, c. 86-87].

Каламбур [фр. calembour] - игра слов, основанная на нарочитой или невольной двусмысленности, порожденной омонимией или сходством звучания и вызывающая комический эффект, например: «Несусь я, точно так; // Но двигаюсь вперед, а ты несешься сидя» (К. Прутков) [19, c. 432].

При каламбуре смех возникает в том случае, если в нашем сознании более общее значение слова заменяется его буквальным значением. В создании каламбура главную роль играет умение найти и применить конкретный и буквальный смысл слова и заменить его на то более общее и широкое значение, которое имеет в виду собеседник. Это умение требует известного таланта, которым и обладал Зощенко. В целях создания каламбуров он пользуется сближением и столкновением прямого и переносного значений чаще, чем сближением и столкновением нескольких значений слова: «Вот вы меня, граждане, спрашиваете, был ли я актером? Ну, был. В театрах играл. Прикасался к этому искусству» [30, с. 71].

В данном примере, выписанном из рассказа «Актер», рассказчик, употребляя слово «прикасался» использует его в переносном, метафорическом значении «был сопричастен с миром искусства». Одновременно «прикасался» имеет и значение неполноты действия.

Часто в каламбурах Зощенко проявляется двойственность в понимании смысла: «Я с этой семьей находился прямо на одной точке. И был им как член фамилии» («Великосветская история»), «Я хоть человек неосвещенный» («Великосветская история») [30, с.92].

В речи рассказчика Зощенко многочисленны случаи замены ожидаемого слова другим, созвучным, но далеким по значению.

Так, вместо ожидаемого «член семьи» рассказчик говорит член фамилии, «человек непросвещенный» - человек неосвещенный и так далее.

: «А голому человеку куда номерки деть? Прямо сказать - некуда. Карманов нету. Кругом - живот да ноги. Грех один с номерками. К бороде не привяжешь» («Баня»)[30, c.28], «- Что ты, батюшка! - сказал он.- Я два года солому жрал - ожидал покупки» («Беда») [30, c. 116], «инженер человече­ских душ» («Бедная Лиза») [30, c. 126], «клоп рысью бежит - от света спасается» («Бедность») [30, c. 124], «Скажем, недвижимое имущество - висит шуба на вешалке» («Брак по расчету») [30, c. 97], «…заглянул в бильярдную. Хотелось посмотреть, как там, как говорится, шарики катают» («Веселая игра») [30, c.75], «У меня вот тоже недавно чемоданчик унесли, не доезжая Жмеринки» («Воры») [30, c. 83], «- Какие ужасные ужасти!» («Дамское горе») [30, c. 137], «Ах, до чего все-таки американцы народ острый!» («Диктофон»), «- Куда, -???? с cc прашивает,- ругаться? В какое отверстие?» («Диктофон») [30, c. 132], «Взял он бабу себе здоровую, мордастую, пудов на пять весом. Вообще повезло человеку» («Жених») [30, c. 45], «в свое время был отмечен судьбой - я был жертвой революции. Я, уважаемый товарищ, был задавлен революционным мотором» («Жертва революции») [30, c. 142], «Он тихим, как у таракана, голосом читал свои крестьянские стишки» («Крестьянский самородок») [30, c. 105].

Следующим лексическим средством речевого комизма является алогизм. Алогизм (от «a» - отрицательная приставка и греч. logismos - разум) - 1) отрицание логического мышления как средства достижения истины; иррационализм, мистицизм, фидеизм противопоставляют логике интуицию, веру или откровение - 2) в стилистике намеренное нарушение в речи логических связей с целью стилистического (в т. ч. комического) эффекта [19, c. 112].

В литературно-художественных произведениях так же, как и в жизни, алогизм бывает двоякий: люди или говорят несуразное, или совершают глупые поступки. Однако при ближайшем рассмотрении такое деление имеет только внешнее значение. Оба случая могут быть сведены к одному. В первом из них мы имеем неправильный ход мыслей, который вызывается словами, и эти слова вызывают смех. Во втором - неправильное умозаключение словами не высказывается, но проявляет себя в поступках, которые и служат причиной смеха.

Для действующего субъекта разоблачение обычно наступает только тогда, когда он испытывает последствия своей глупости на собственной шкуре. В жизни алогизм, - пожалуй, наиболее часто встречающийся вид комизма. Неумение связывать следствие и причины оказывается очень распространенным и встречается чаще, чем можно было бы думать. Кант считал, что во всем, что должно возбуждать громкий смех, «должно быть нечто, противное разуму» [30, с. 178].

Основная особенность техники создания словесного комизма у Зощенко - это алогизм. В основе алогизма как стилистического приема и средства создания комического лежит отсутствие логической целесообразности в использовании различных элементов речи, начиная с речи и заканчивая грамматическими конструкциями, словесный комический алогизм возникает в результате несовпадения логики рассказчика и логики читателя.

В «Административном восторге» (1927) разлад создают антонимы, например: «Но факт, что забрела [свинья] и явно нарушает общественный беспорядок» [30, с.138].

Беспорядок и порядок - слова с противоположным значением. Кроме подмены слова, здесь нарушена сочетаемость глагола нарушать с существительными. По нормам русского литературного языка «нарушать» можно правила, порядок или иные нормы.

«Сейчас составим акт и двинем дело под гору». Очевидно, в рассказе «Сторож» (1930) имеется в виду не под гору, (т.е. «вниз»), а в гору («вперед, улучшить положение дел»). Антонимическая подмена в - под создает комический эффект.

Разлад и разнобой возникает так же за счет употребления нелитературных форм слова. Например, в рассказе «Жених» (1923): «А тут, братцы мои, помирает моя баба. Сегодня она, скажем, свалилась, а завтра ей хуже. Мечется и брендит, и с печки падает» [30, с. 217].

Брендит - нелитературная форма от глагола «бредить». Вообще, следует отметить, что нелитературных форм в рассказах Зощенко множество: «брендит» вместо бредит («Жених», 1923) [30, с. 77] «голодуют» вместо голодают («Чертовщинка», 1922) [30, c. 29], «лягем» вместо ляжем («Гиблое место», 1921) [30, c. 99], «хитровой» вместо хитрый («Гиблое место») [30, c.99], «промежду прочим» вместо между прочим («Материнство и младенство») [30, c. 72], «вспрашиваю» вместо спрашиваю («Великосветская история») [30, с. 92], «вздравствуйте» вместо здравствуйте («Виктория Казимировна») [30, с. 103], «цельный» вместо целый («Прожилимыс ним цельный год прямо-таки замечательно» «Великосветская история») [30, с. 92], шкелет вместо скелет («И идет он весь в белом, будто шкелет какой» «Виктория Казимировна») [30, с.103], «текет» вместо течет («Руки у меня и так-то изувечены - кровь текет, а тут еще он щиплет» «Великосветская история») [30, с.93].

Зощенковский рассказчик-герой комичен потому, что он просто необразованный человек, невежа. Вероятнее всего, зощенковский герой-рассказчик - это малограмотная личность, поверхностно усвоившая разные языковые клише и употребляющая их как «к месту», так и «не к месту». Именно употребление «не к месту» характеризует алогизм мышления рассказчика и инициирует комический эффект.

В воспоминаниях о Зощенко К. Чуковский писал о языке персонажей зощенковских рассказов: «Алогизм, косноязычие, неуклюжесть, бессилие этого мещанского жаргона сказывается также, по наблюдениям Зощенко, в идиотических повторах одного и того же словечка, завязшего в убогих мозгах.

Нужно, например, зощенковскому мещанину поведать читателям, что одна женщина ехала в город Новороссийск, он ведет свое повествование так:

«…и едет, между прочим, в этом вагоне среди других такая вообще(!) бабешечка. Такая молодая женщина с ребенком.

У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет.

Она едет с ним в Новороссийск. У нее муж, что ли, там служит на заводе.

Вот она к нему и едет.

И вот она едет к мужу. Все как полагается: на руках у нее малютка, на лавке узелок и корзинка. И вот она едет в таком виде в Новороссийск.

Едет она к мужу в Новороссийск. А у ней малютка на руках…

И вот едет эта малютка со своей мамашей в Новороссийск. Они едут, конечно, в Новороссийск…»(«Происшествие») [30, с. 40 - 41].

Слово Новороссийск повторяется пять раз, а слово едет - девять раз, и рассказчик никак не может развязаться со своей бедной мыслишкой, надолго застрявшей у него в голове» [16, с. 36].

Если Чуковский, приведя зощенковскую цитату, обращает наше внимание на косноязы

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: