 |
Средства создания комического на других уровнях языка в рассказах «Сатирикона»
|
|
|
|
В произведениях комических жанров языковая игра создается с использованием потенциала разных уровней языка. Особенно тесно взаимодействие единиц разных языковых уровней проявляется в пародии: обыгрыванию подвергаются характерные особенности речи первоисточника - излюбленные автором речевые клише, синтаксические конструкции, которые пародист наполняет новым содержанием, в результате чего возникают неожиданные смыслы.
В структурно-смысловой организации произведений разных комических жанров используются универсальные приемы создания языковой игры, реализующиеся на основе общекомических механизмов (контраста, повтора, преувеличения), что объясняется общностью эстетической природы этих текстов: в них языковая игра используется для создания комического эффекта, являющегося одним из жанрообразующих признаков этих произведений, их текстовой универсалией. Общность приемов языковой игры в произведениях разных комических жанров обусловлена также тем, что авторы используют средства одной языковой системы определенной эпохи. Кроме того, творчество писателей «Сатирикона» находится в русле литературных традиций (Гоголь, Салтыков-Щедрин, Чехов, Дорошевич и др.). Отбор лексико-фразеологических средств создания языковой игры объясняется, с одной стороны, индивидуальными текстовыми смыслами, концептуальным содержанием конкретных произведений, а также специфическими чертами языковой личности писателей, а с другой стороны, - общностью художественно-эстетических позиций писателей - активных сотрудников журнала «Сатирикон». Наряду с этим для каждого жанра отмечаются наиболее употребительные приемы. Для фельетона и памфлета характерны приемы, способствующие созданию сатиры и сарказма: оксюморон, антифразис, антитеза, обыгрывание интертекста. Жанру пародии свойственны такие приемы, как доведение до абсурда путем преувеличения и создание парадокса.
|
|
|
У каждого писателя существуют индивидуальные приемы создания языковой игры, наблюдается специфика в отборе лексико-фразеологических средств. Для творческой манеры Тэффи характерно неожиданное употребление слова, его семантическое преобразование, переосмысление, создающее эффект комического шока и передающее парадоксальность обстоятельств и ситуаций, в которых оказываются герои ее рассказов. В отличие от Тэффи Аверченко активно использует языковую игру, созданную преимущественно приемами, в основе которых лежат различного рода трансформации фразеологизмов (двойная актуализация, замена компонента, расширение компонентного состава, контаминация и др.). В прозаических произведениях С. Черного в реализации языковой игры примерно в одинаковой степени участвуют как лексические, так и фразеологические средства.
В использовании игровых приемов выявлены некоторые закономерности, связанные с тем, что жанры ориентированы на разные способы отражения действительности. В юмористическом рассказе реализация языковой игры тяготеет к изобразительному коммуникативному регистру. Для жанра фельетона и памфлета характерен информативный коммуникативный регистр. Особенности разных способов восприятия и представления действительности оказывают определенное влияние на отбор языковых средств. В юмористическом рассказе преобладает лексика, участвующая в создании иронических, негативно-оценочных характеристик персонажей: как Антей (Тэффи); комариные мощи, меркантильный Адонис, сорокалетняя трепетная лань, клещ (С. Черный), поэтому в рассказе языковая игра часто реализуется с помощью таких приемов, как антифразис, оксюморон, метафора, сравнение и др. Здесь активно используются лексика и фразеология с процессуальной семантикой, характеризующие повседневные события и ситуации, в которые попадают герои.
|
|
|
В фельетоне и памфлете активнее используется иноязычная, общественно-политическая лексика и фразеология, которые обыгрываются в контекстном окружении: делегировали, пленарное заседание, Совнархоз, коммунистическая ячейка; шкуры, племя; перманентно провалиться со стыда сквозь землю (А. Аверченко); по казенным реляциям в «Известиях» (С. Черный). Особенностью фельетона являются иронические перифразы: страна красной лучины (С. Черный), пролетарский «буревестник» (А. Аверченко). С. Черный образует перифраз семидневный Одиссей как собирательный образ зарубежных писателей Г. Уэллса и Б. Шоу, побывавших в Советской России с кратковременным визитом. В фельетоне языковая игра, как правило, создается в результате противопоставления книжной и разговорной лексики, нарушения синтагматической сочетаемости слов.
В сатирических произведениях в создании языковой игры преобладают лексические средства, а также интертекстуальные элементы: двумя буревестниками больше; Не все евразийские парнасцы безмолвствовали (С. Черный)[44, c.78]; Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет международная комиссия (А. Аверченко)[42, c. 32]. В фельетоне и памфлете языковая игра создается обыгрыванием фразеологии, характеризующейся ярко выраженной экспрессивностью: заткнули за пояс, утерли нос, скатертью дорога, нечистая сила (А. Аверченко)[42, c. 55]. Неоднократный повтор фразеологизма способствует усилению его экспрессивности, что создает сатирический эффект.
Для жанра пародии характерно наличие тесных смысловых связей с текстом-источником, что оказывает влияние на отбор и обыгрывание языковых средств. В пародии языковая игра реализуется с использованием точечных цитат - имен исторических лиц, их слов и выражений, ставших крылатыми. Пародийный эффект создается в результате соединения лексико-фразеологических средств, возникших в языке в разные исторические эпохи: Жена Цезаря, видевшая зловещий сон, просила мужа не ходить в сенат. Но друзья его сказали, что неприлично манкировать обязанностями из-за женских сновидений (Тэффи). В жанре пародии писатели используют приемы, основанные на механизме доведения до абсурда и создания парадокса.
|
|
|
Особый интерес представляет ономастическое пространство текста. В романе А. Аверченко «Шутка Мецената» имена героев - друзей Мецената - вступают в смысловое взаимодействие с прозвищем поэта Шелковникова, с появлением которого начинается развитие сюжета. Первая часть романа называется именем этого героя - «Куколка», а вторая часть - «Чертова кукла». В вертикальном контексте корневой повтор Куколка → Чертова кукла, создавая динамически выраженную градацию, способствует усилению негативной окрашенности, изменению коннотативной семантики в повествовательной структуре произведения. Семантизация названия частей произведения осуществляется в начале романа:
А вы чего же, сударь, стоите. Присели бы. А лучше всего, скажу я вам, не путайтесь вы с ними. Они - враги человеческие. А на вас посмотреть - так одно удовольствие. Словно куколка какая.
Ур-ра! - заревел Новакович. - Устами этой пышной матроны глаголет сама истина. Гениально сказано: «Куколка»! Мы сейчас окрестим вас этим именем. Да здравствует Куколка![42, c. 65]
В контексте всего романа происходит метафорическое переосмысление имени героя: возникшее в речи няни на основе ассоциации поэта с херувимом и воспринимавшееся героями как характеристика истинной сущности поэта - пассивной управляемой куклы в руках умелого кукловода, постепенно прозвище превращается для героев, затеявших игру, в другое, грубо-просторечное с однокоренным компонентом кукла - ФЕ чертова кукла (‘бранное выражение в адрес кого-либо’). Устойчивый оборот занимает сильную позицию названия второй части романа, а также неоднократно употребляется в речи героев.
Таким образом, языковая игра, являясь важным способом актуализации текстового смысла в художественном произведении, участвует в создании сигналов адресованности. В вертикальном контексте языковая игра определяет авторскую тактику, представляющую собой комплекс приемов, используемых автором при создании текста и реализующих его стратегию, а также организует смысловые вехи текста.
|
|
|
октября 1803 года в харьковской газете «Южный край» был опубликован рассказ Аверченко «Как мне пришлось застраховать жизнь». Это был слабый вариант позднейшего остроумного рассказа о назойливом коммивояжере, который получил название «Рыцарь индустрии».
В этом рассказе мы видим «непотопляемого» коммивояжера Цацкина, предлагающего приобрести любые товары и доводящего случайных клиентов до состояния безумия. Он любыми возможными и невозможными способами пытается уговорить людей застраховаться в его фирме.
Фамилия Цацкин получает от автора на основе метафорического переноса, она говорит сама за себя. Ведь из бесчисленного множества реальных фамилий Аверченко выбирал «говорящие».
Как мы убеждаемся, Цацкин борется до последнего, лишь бы добиться своего и получить наибольшую выгоду, как будто «цацкается», нянчиться, уговоривает, приводит различные доводы. Отсюда и фамилия - Цацкин.
В романе А. Аверченко «Шутка Мецената» имена героев - друзей Мецената - вступают в смысловое взаимодействие с прозвищем поэта Шелковникова, с появлением которого начинается развитие сюжета. Первая часть романа называется именем этого героя - «Куколка», а вторая часть - «Чертова кукла». В вертикальном контексте корневой повтор Куколка → Чертова кукла, создавая динамически выраженную градацию, способствует усилению негативной окрашенности, изменению коннотативной семантики в повествовательной структуре произведения. Семантизация названия частей произведения осуществляется в начале романа:
А вы чего же, сударь, стоите. Присели бы. А лучше всего, скажу я вам, не путайтесь вы с ними. Они - враги человеческие. А на вас посмотреть - так одно удовольствие. Словно куколка какая.
Ур-ра! - заревел Новакович. - Устами этой пышной матроны глаголет сама истина. Гениально сказано: «Куколка»! Мы сейчас окрестим вас этим именем. Да здравствует Куколка![42, c.32].
В рассказе «Широкая масленица» мелкий Кулаков, умоляет хозяина гастрономического магазина одолжить ему «на прокат» фунт зернистой икры для украшения стола: «Что съедим - за то заплачу. У нас-то ее не едят, а вот гость нужный на блинах будет, так для гостя, а?» [42, с. 25].
А когда явился гость, Кулаков все боялся того, что тот его объест. Он предлагает пришедшему и грибки, и селедку, и кильку, только бы не притронуться к икре. Но гость заметил ее: «…Зернистая икра, и, кажется, очень недурная! А вы, злодей, молчите!
|
|
|
Да-с, икра… - побелевшими губами пролепетал Кулаков…» [42, с. 27]. Как не пытался Кулаков предложить какое-нибудь другое блюдо, ничего из этого не выходило. Приятель настаивал на том, что хочет лишь икры. И тогда Кулаков словно сошел с ума, взбесился, его жадности не было границ, точно так же, как и не было границ невежества гостя, поедавшего икру ложками.
«- Куш… кушайте! - сверкая безумными глазами, взвизгнул хозяин. - Может, столовая ложка мала? Не дать ли разливательную? Чего же вы стесняетесь - кушайте! Шампанского? И шампанского дам! Может вам, нравится моя новая шуба? Берите шубу! Жилетка вам нравится? Сниму жилетку!..
И, истерически хохоча и плача, Кулаков грохнулся на диван. Выпучив в ужасе и недоуменье глаза, смотрел на него гость, и рука с последней ложкой икры недвижно застыла в воздухе» [42, с. 27]. В данном рассказе герой Кулаков получает свою фамилию на основе противопоставления: Кулаков-мелкий.
Чиновник Трупакин, герой рассказа «Волчья шуба» носит фамилию,которая напоминает слово, неплохо характеризующее его (имея свой капитал, он ни о чем больше не заботится, он - личность бессмысленная, «мертвая душа». Отсюда и фамилия.
И вот герой совершает благородный поступок, одолжив бедному пианисту Зоофилову старую шубу для поездки в дальнее турне. «Лучше пусть она живую душу греет, чем даром лежит» [42, с. 120]. Расчувствовавшись от собственного жеста, «человеколюбец» сделал его лейтмотивом своей жизни, а вездесущая молва навеки связала успех пианиста с великодушным «меценатом».
В этих рассказах очень ярко и правдоподобно описывается жизнь обывателей, горожан, которые давно забыли о существовании нравственности, о гуманности и доброте, о гостеприимстве, вежливости и такте. Герои эгоистичны, надменны, лицемерны, думают только о собственной выгоде, забывая о человечности по отношению к другим.
Обнажая пошлую сущность обывательского сознания, Аверченко не ограничивается бытовыми зарисовками, вторгаясь в сферу социально-политическую. Рассказ «Виктор Поликарпович» затрагивает извечную тему ревизора и «гибкого» закона делающего какую-либо ревизию бесполезной и абсурдной. Расследую дело о незаконном портовом сборе в городе, где «никакого моря… нет», суровый ревизор резко «меняет курс», когда речь заходит о причастности к нему столичного сановника:
«Его превосходительство обидчиво усмехнулся:
Очень странно: проект морского сбора разрабатывало нас двое, а арестовывают меня одного.
Руки ревизора замелькали, как две юрких белых мыши.
Ага! Так, так… Вместе разрабатывали?! С кем?
Его превосходительство улыбнулся.
С одним человеком. Не здешний. Питерский, чиновник.
Д-а-а? Кто же этот человек?
Его превосходительство помолчал и потом внятно сказал, прищурившись в потолок:
Виктор Поликарпович.
Была тишина. Семь минут нахмурив брови, ревизор разглядывал с пытливостью и интересом свои руки…
И нарушил молчание:
Так, так… А какие были деньги получены: золотом или бумажками?
Бумажками.
Ну, раз бумажками - тогда ничего. Извиняюсь за беспокойство, ваше превосходительство. Гм… гм…» [42, с. 71-72].
Итак, забыв об обманутых людях, о несправедливости, о жажде кого-нибудь наказать, ревизор пресмыкается перед вышестоящим по должности Виктором Поликарповичем, не смея пойти против его воли.
Как тут не вспомнить гоголевских «борзых щенков»?!
А вот портрет обывателя эпохи надвигающихся социальных катаклизмов:
«Однажды беспартийный житель Петербурга Иванов вбежал бледный, растерянный в комнату жены и, выронив газету, схватился руками за голову.
Что с тобой? - спросила жена.
Плохо! - сказал Иванов. - Я левею» [42, с. 92].
Это портрет из рассказа «История болезни Иванова».
Оказывается «левение» героя началось после прочтения газеты:
«С чего это у тебя, горе ты мое?! - простонала жена
С газеты. Встал я утром - ничего себе, чувствовал все время беспартийность, а взял случайно газету…
Ну?
Смотрю, а в ней написано, что в Минске губернатор запретил читать лекцию о добывании азота из воздуха…» [42, с. 92 - 93].
Жена не знала, что делать. Пыталась и молочка предложить, за доктором послать, и пристава позвать. Но «было слышно, как Иванов, лежа на кровати, левел». На следующий день Иванов опять взял газету и еще больше «полевел».
Позвали пристава:
«Пристав взял его руку, пощупал пульс и спросил:
Как вы себя сейчас чувствуете?
Мирнообновленцем! <…>
… А вчера как вы себя чувствовали?
Октябристом, - вздохнул Иванов. - До обеда - правым крылом, а после обеда - левым…
Рм… плохо! Болезнь прогрессирует сильными скачками…» [42, с. 93 -94].
Следуя традициям Чехова и Салтыкова-Щедрина, Аверченко вскрывает всю абсурдность обывательского сознания, особенно отчетливо проявляющегося в кризисные моменты истории.
В рассказе «Робинзоны» мы наблюдаем историю двух людей, спасшихся с тонущего корабля. Один из них - интеллигент Павел Нарымский, другой - бывший шпик Пров Иванов Акациев. Не успели они доплыть до острова, как Пров принялся за свои служебные обязанности:
«- Ваш паспорт!
Голый Нарымский развел мокрыми руками:
Нету паспорта. Потому.
Акациев нахмурился:
В таком случае я буду принужден…
Нарымский ехидно улыбнулся:
Ага… Некуда!..» [42, с. 83].
Акациев «застонал от тоски и бессилия» он не понял еще, что здесь, на необитаемом острове его власть потеряла свою значимость. Он, сам ничего не предпринимая для дальнейшей жизни на острове, надоедал Нарымскому. Тот уже построил дом, ходил на охоту, добывал пищу, не обращал на Акациева внимания. А Акациев приставал со своими вопросами:
«- А вы строительный устав знаете?..
Разрешение строительной комиссии в рассуждении пожара у вас имеется?..
Вы имеете разрешение на право ношение оружия?..
Потрудитесь сдать мне оружие под расписку хранения впредь до разбора дела…» [42, с. 84].
С каждым днем Акациев придумывал новые и новые незаконные действия совершаемые Нарымским.
Однажды Нарымский отплыл так далеко, что ослабел и стал тонуть. Пров Акациев спас его:
«- Вы… живы? - с тревогой спросил Пров, наклоняясь к нему.
Жив. - Теплое чувство благодарности и жалости навернулось в душе Нарымского. - Скажите… Вот вы рисковали из-за меня жизнью… Спасли меня… Вероятно, я все-таки дорог вам, а?
Пров Акациев вздохнул, <…> и просто, без рисовки ответил:
Конечно, дороги. По возвращении в Россию вам придется заплатить около ста десяти тысяч штрафов или сидеть около полутораста лет.
И, помолчав, добавил искренним тоном:
Дай вам Бог здоровья, долголетия и богатства» [42, с. 86].
Фамилия Акациев произошла от слова «акация» - колкого дерева, но благоухающего весной. Как и дерево акация, герой ведет себя двояко: спасает жизнь для того, чтобы штрафовать Нарымского.
Аверченко издевался над жандармами и околоточными, чиновниками - взяточниками и либералами - говорунами, высмеивал лицемерие, ханжество, людские пороки. Делал он это размашисто, ядовито, свежо и в какой-то мере поверхностно. Похоже, он сам это чувствовал. В рассказе «Быт» он показывает писателя и редактора Аркадия Тимофеевича, т.е. себя, чьи книжки с удовольствием читает некий цензурно-политический чин, который традиционно накладывает причитающийся штраф за публикацию «недозволенного». А уж с околоточным, что приносит ему предписания, и вовсе «тепло, дружба, уют»:
«- За что это они, Семен Иванович?
А вот я номерок захватил. Поглядите. Вот, видите?
Господи, да что же тут?
За что! Уж они найдут, за что. Да вы бы, Аркадий Тимофеевич, послабже писали, что ли. Зачем так налегать… Знаете уж, что такая вещь бывает - пустили бы пожиже. Плетью обуха не перешибешь.
Ах, Семен Иванович, какой вы чудак! «Полегче, полегче!» Итак, уж розовой водицей пишу. Так нет же, это для них нецензурно.
Да уж… тяжелая ваша должность. Такой вы хороший человек, и так мне неприятно к вам с такими вещами приходить… Ей-богу, Аркадий Тимофеевич.
Ну, что делать… Стаканчик чаю, а?» [42, с. 181 - 182].
Участвуя в создании иронического повествования, комический эффект усиливается упоминанием деятельности переписчицы. Метафора конторская Мессалина ассоциируется у читателя с реальным историческим лицом - Мессалиной, женой римского императора Клавдия, которая славилась своим распутством. Однако определение конторская (ср. с узуальной фразеологической единицей канцелярская крыса «чинуша, бюрократ, формалист»), а также сравнение заурядной и никому не известной Ольги Игнатьевны с вошедшей в историю развратницей резко снижает книжность метафоры и усиливает ироническую окрашенность контекста. Комичность описания деятельности переписчицы заключается в том, что глаголы со значением «работать» в авторском повествовании не употребляются, а у глагола стучать появляется отрицательная оценочная коннотация («создавать видимость работы»).
Одним из оригинальных приемов, который неоднократно использовался автором для осмеяния отрицательных сторон жизни, является художественная деталь, заменяющая многословные описания. Такой деталью служат «говорящие» фамилии, в основе которых используются художественные средства.
Писатель обращается в своих рассказах к различным художественным средствам, прежде всего, тропам. Именно использование языковых средств позволило автору отразить в «говорящих» фамилиях героев пошлость и несправедливость общества.
Речь героев А. Аверченко, С. Черного, Тэффи отразила сложные процессы, протекавшие в политике, культуре, экономике 20-30-х годов XX века. В это время исчезали целые пласты лексики, старые понятия, зато появилось много новых слов, новых речевых конструкций. Писатели мастерски вводят элементы просторечия и делают их главными для характеристики героев и ситуаций. Повествование окрашено словом героя - косноязычного человека, простака, попадающего в различные курьезные ситуации. Слово автора свернуто. Центр художественного видения перемещен в сознание рассказчика. Основной стихией повествования стал языковой комизм, формой авторской оценки - ирония, жанром - комический сказ. Эта художественная структура стала канонической для сатирических рассказов «Сатирикона».
|
|
|
