 |
Средства создания комического в речи рассказчика-героя Михаила Зощенко на других уровнях языка
|
|
|
|
Б.Ю. Норман в своей книге отмечает: «Синтаксис дает говорящему массу возможностей и поводов для языковой игры» [35, c. 304]. Каждое синтаксическое правило порождает свои речевые «антипримеры» - нарушения, на которые идет говорящий в своем стремлении придать тексту особую экспрессию и тем самым оказать на слушающего дополнительное воздействие» [там же].
Как средство, создающее комизм в рассказе, вызывает интерес столкновение разных стилей. Речь рассказчика повествователя в произведениях Зощенко распадается на отдельные лексические единицы, принадлежащие к различным стилям. Столкновение разных стилей в одном и том же тексте говорит об определенном человеке, малограмотном, нагловатом и смешном. При этом интересно заметить, что Зощенко удалось создать рассказы и повести, в которых почти несовместимые, даже взаимоисключающие лексические ряды могут существовать совсем близко друг к другу, они могут соседствовать буквально в одной фразе или реплике персонажа. Это и позволяет автору свободно маневрировать текстом, предоставляет возможность резко, неожиданно повернуть повествование в другую сторону. В то же время это дает понять, что образ зощенковского героя рассказчика сложный и многогранный. Например: «Шибко так шумят, а немец, безусловно, тихий, и будто вдруг атмосферой на меня пахнуло» («Великосветская история») [30, с. 92], «Князь ваше сиятельство лишь малехонько поблевал, вскочил на ножки, ручку мне жмет, восторгается» («Великосветская история») [там же], «К утру только пошел подчасок к пушечке и зрит» («Виктория Казимировна») [30, с. 104], «Один такой без шапки, длинногривый субъект, но не поп» («Мелкий случай из личной жизни») [30, с. 293].
|
|
|
Предложение, входя в большой контекст, т.е. становясь элементом целого текста, получает дополнительные возможности для своего «игрового» использования. Здесь мы выходим за рамки синтаксиса и вступаем в сферу «сверхсинтаксиса», т.е. лингвистики текста. В самом общем виде производимые человеком тексты можно поделит на монологические и диалогические. Рассказы Зощенко следует отнести к последней категории - текстам, образуемым репликами разных говорящих.
Так как диалог протекает в конкретных условиях и речевая информация, которой обмениваются собеседники, сопровождается иной, то многие слова совсем опускаются. «В диалоге царствует эллипсис, недомолвка, намек» [28, c. 185].
Зощенко позволяет себе «поиграть» с границами предложения (речь идет о парцелляции - от французского слова «частица») - речевая ситуация, когда у высказывания отчленяется или отсекается кусочек, который оформляется как самостоятельное высказывание. Б.Ю. Норман отмечает, что «это явление, свойственное непринужденному общению» [35, c. 45]. Рассказы Зощенко являются ярким примером использования парцелляции для передачи экспрессивного разговора героев. Исследователь пишет о том, что в устной речи установить границы предложения проблематично, в письменном тексте существуют четкие сигналы границ предложения. «Именно эти незыблемые критерии и пытается расшатать говорящий или пишущий. Своей игрой он как бы балансирует на грани возможного, не давая понять: то ли перед нами одно предложение, то ли несколько, то ли самостоятельное целое, то ли его часть» [35, с.167]. Вот примеры из рассказа Зощенко «Свадьба»: «Володька, можно сказать, толком и не разглядел своей невесты. Он, по совести говоря, без шляпки и без пальто ее никогда даже и не видел. Потому все главные события на улице развернулись. Он, не раздеваясь, представлялся. В прихожей. Так сказать, на ходу. Такая ничего себе барышня, аккуратненькая. В зимнем пальто. А в трамвае, конечно, давка. Пихаются. Нет, видит, и пакета не отдает. Или пугается, чтоб не упер. Или еще что. Едут так они две остановки. Три. Четыре. Познакомились. Пошли вместе. И тут Володю Завитушкина волокут на почетное место. И рядом с ним с одного боку сажают девицу. Без всякой шляпки ей даже лучше. Нос не так уж просится наружу», «Володьке бы, конечно, в шутку все превратить. А он очень обиделся» [30, c. 57].
|
|
|
Вводные конструкции как элемент экспрессивного синтаксиса играют важную роль в структуре художественного текста. Несмотря на внешнюю изолированность от основного контекста, с информативной точки зрения они оказываются тесно связанными с содержанием высказывания, выражая различные аспекты субъективного отношения говорящего к сообщаемому, а также организуя коммуникативный контакт говорящего и адресата. Это и позволяет вводным единицам вносить в текст различные эмоциональные оттенки, в том числе - создавать комический эффект.
Следует отметить, что вводные единицы входят в общую систему речевых средств создания комического в тексте, обычно играя вспомогательную роль по отношению к средствам лексическим. В то же время сами синтаксические средства формируют определенное единство, выражая различные оттенки авторской иронии и создавая особую комическую атмосферу.
Комический эффект при использовании вводных конструкций обычно связан с некоторым противоречием между ними и основным контекстом. Такое противоречие может носить логический характер. В частности, с помощью вводного слова может быть актуализирована логическая ошибка в выводе.
С помощью вводного слова также может актуализироваться банальное утверждение, мотивировка которого в последующем контексте позволяет развить комический эффект.
«Моя же бабушка, еще того чище, родилась в 1836 году… Конечно, вряд ли Пушкин мог ее нянчить, тем более что она жила в Калуге, а Пушкин, кажется, там не бывал, но все-таки можно допустить эту волнующую возможность, тем более что он мог бы, кажется, заехать в Калугу повидать своих знакомых («В пушкинские дни. Вторая речь о Пушкине»[30, с. 357], «конечно, Володька Завитушкин немного поторопился», «Володька, можно сказать, толком и не разглядел своей невесты», «он, по совести говоря, без шляпки и без пальто ее никогда даже и не видел», «так сказать, на ходу», «сразу его, как на грех, обступили разные мамаши и родственники, расспрашивают, в каком, дескать, союзе находится» («Свадьба»)[30, c. 45].
|
|
|
Кроме того, подчеркнутая логичность используемых вводных слов может контрастировать с информативным несоответствием перечисляемых фактов, их стилевой и ситуативной разнородностью: «Нами, во-первых, приобретен за 6 р. 50 к. однотомник Пушкина для всеобщего пользования. Во-вторых - гипсовый бюст великого поэта установлен в конторе жакта, что, в свою очередь, пусть напоминает неаккуратным плательщикам о невзносе квартплаты» («В пушкинские дни. Первая речь о Пушкине») [30, с. 274].
Характерным является и указание на традиционность описываемой ситуации. Комический эффект в этом случае усиливается за счет привлечения жизненного опыта читателя: «Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты» («Аристократка») [30, с. 125].
Следует отметить, что сама позиция вводной единицы позволяет ей выделять необходимую информацию, актуализируя неожиданность появления определенной детали или оценки: «Работа оказалась, конечно, трудная и, главное, бестолковая» («Какие у меня были профессии») [30, с. 239].
При этом комичным в некоторых случаях представляется само появление вводной единицы в основном контексте [40, с. 34].
Присоединение с помощью вводной единицы конкретизирующей информации позволяет в некоторых случаях кардинально изменить предполагаемую оценку: «А вещи, действительно, были хотя и ношеные и, вообще говоря, чуть держались, однако, слов нет, - настоящий заграничный товар, глядеть приятно» («Качество продукции») [30, с. 203].
В некоторых случаях проявление иронии связано с восприятием и оценкой описываемой ситуации повествователем или окружающими:
У купца Еремея Бабкина сперли енотовую шубу.
Взвыл купец Еремей Бабкин.
Жалко ему, видите ли, шубы
«Собачий нюх» [30,с. 345].
При этом оценка может отражать типичность поведения героя в определенной ситуации: «Тут хозяева налегли на оставленную продукцию. Сам Гусев даже подробный список вещам составил. И уж, конечное дело, сразу свитер на себя напялил и кальсоны взял» («Качество продукции») [30, с. 204].
|
|
|
Кроме того, вводная конструкция может актуализировать смоделированную самим повествователем комическую ситуацию: «Конечно, другой, менее жизнерадостный человек был бы сильно пришиблен этим обстоятельством. И даже, может быть, у менее жизнерадостного человека кожа покрылась бы прыщами и угрями от излишней мнительности» («Качество продукции») [40, там же].
Одним из характерных приемов при создании комического эффекта является моделирование общения с читателями: «Сто лет проходит, и стихи Пушкина вызывают удивление. А, я извиняюсь, что такое Цаплин через сто лет? Нахал какой!..» («В пушкинские дни. Первая речь о Пушкине») [30, с. 275].
При этом важным для повествователя иногда становится доверительность (даже некоторая интимность) диалога: «Вообще, между нами говоря, в другой раз даже как-то удивляешься, почему к поэтам бывает такое отношение» («В пушкинские дни. Вторая речь о Пушкине»)[30,с. 358]. Возможно также и моделирование читательской реакции на описываемую ситуацию (прогнозирование поведения «дотошного» читателя): «Конечно, читатель может полюбопытствовать: какая, дескать, это баня? Где она? Адрес?» («Баня») [30, с. 28].
Смешение прямой и косвенной речи используется автором умышленно: подобные слова и выражения придают повествованию характер живой разговорной речи: «Ах, так, говорит. Ну, так я играть отказываюсь» («Монтер») [30, c. 72], «Присаживайтесь, говорит, ко мне на одно колено, все легче ехать», «Да нет, говорит, мерси» «- Ну, так, говорит, давайте тогда пакет», «Господи, думает, какие миловидные барышни в трамваях ездиют», «вот, думает, на чем засыпался,-жену уж не могу найти»,«ну, спасибо, думает, если сейчас за стол садиться будут»,«ишь ты, думает, какая. Прямо, думает, недурненькая», «это, кричат, какой-то ненормальный, сукин сын», «ах так, говорит, ну, так это вам выйдет боком», «это, говорят, ничего, бывает» («Свадьба») [30, c. 58].
Исследователь В.В. Брякин в работе «Речевые сигналы комического сказа» пишет о том, что «к экстралингвистическим сигналам сказа мы относим разнообразные, порой далекие друг от друга явления, которые позволяет сблизить их экстралингвистическая основа. Таких явлений не много. К ним, например, относятся пародийные комические совпадения или сближения каких-либо отрезков речи рассказчика с хорошо известными выражениями, что вызывает у читателя комические ассоциации» [26, с. 22].
|
|
|
«- Что ж, говорит, это такое? Ну, пущай он гений. Ну, пущай стишки сочинил: «Птичка прыгает на ветке». Но зачем же средних людей выселять? («Пушкин») [30, c. 30].
Сказочный зачин, построенный без необходимого вступления, когда неумелый рассказчик сразу «берет быка за рога», также является экстралингвистическим сигналом комического сказа: «Вот, братцы мои, придется нам некоторое время обождать с бесплатностью. Нельзя сейчас» («Карусель») [30, c. 30].
К экстралингвистическим средствам следует отнести и описание пейзажа рассказчиком, безграмотным и бездарным в литературном отношении: «А хорошо, товарищи, летом! Солнце пекет. Жарынь. А ты ходишь этаким чертом без валенок в одних портках и дышишь. Тут же где-нибудь птички порхают. Букашки куда-нибудь стремятся. Червячки чирикают. Хорошо, братцы мои, летом» («Бочка») [30, c. 92].
Немотивированное появление в речи рассказчика стихотворных ритма и рифмы является для писателя своеобразным приемом создания комизма: «Прорезали спокойно лаз. Спустились вниз, в окопчики германские. Прошли шагов с полста - пулемет - пожалуйста» («Виктория Казимировна») [30, c. 253].
Таким образом, в комическом сказе понятия речевого сигнала и речевого средства комизма неотделимы. Конкретные комические приемы в качестве речевых сигналов организуют сказовое повествование и являются важным элементом его структуры. Все указанные выше группы речевых сигналов, кроме последней, в равной степени участвуют в организации сказа у М. Зощенко.
|
|
|
