Политическая культура и социализация

Коммунистические режимы имеют тенденцию не только к авторитаризму, но и к его перерастанию в тоталитаризм. Когда коммунисты приходят к власти не в результате выборов, а благодаря одержанной в войне победе (именно так случилось в Китае), для эффективного правления требуется направить значительные усилия на то, чтобы добиться поддержки народа самому режиму и целям, которые он преследует. Затем приходит черед взлелеянной ленинизмом идее "политической опеки": при социализме партия выступает в роли просвещенного авангарда, но для построения коммунизма необходимо, чтобы "революционной сознательностью" прониклись и рядовые граждане. Для выполнения этой задачи требуются масштабные социальные проекты, предусматривающие разрушение (или трансформацию) традиции и внедрение иных, социалистических, ценностей.

Проект создания "нового социалистического человека" осуществлялся в маоистском Китае с необыкновенным усердием и основательностью. Насколько удачно проходил процесс политической социализации в эту эпоху? Практически невозможно просчитать, сколь глубоко на деле, а не на словах проникались китайцы революционными ценностями, хотя множество биографических и

автобиографических сведений позволяет сделать вывод о том, что режим одержал лишь внешнюю, поверхностную победу. Ему удалось, например, трансформировать традиционную для стиля китайского публичного дискурса приверженность к гармонии и поиску взаимоприемлемых решений в коммунистическую риторику, проникнутую идеями классовой борьбы. Так, в период "культурной революции" рядовые граждане, легко овладев трескучей идеологической фразеологией, умело использовали ее для достижения личных целей - сводили счеты с начальством и врагами, приклеивая им грозные политические ярлыки [12]. "Политпросвещение" также обошлось без радикальной смены приоритетов и ценностей: китайцы просто приспособились к изменившимся обстоятельствам и проводили кампании критики и самокритики как новоявленные политические ритуалы.

Коммунистические лидеры пытались, впрочем, не только переломить традицию, но и использовать ее в своих целях. Наиболее красноречивый пример этого - традиционное понятие "морального государства". Как уже упоминалось выше, конфуцианство, на протяжении многих столетий бывшее официальной идеологией императорского Китая, определяло легитимность власти моральными категориями. Рядовые граждане, естественно, будут следовать примеру своего доблестного и добродетельного императора, "патриарха", который служит образцом высоких нравственных качеств. В эпоху Мао Цзэдуна не эффективное исполнение своих обязанностей, а именно добродетель (переосмысленная в соответствии с коммунистической идеологией) ставилась во главу угла и служила главным критерием отбора руководящих кадров. Да и преемники Мао не отказались от этих официально установленных норм: как и прежде, и лидеры, и рядовые члены партии призваны "служить народу". "Моральной пригодностью" занимать руководящие должности объясняется, кстати, то, почему лидеры КПК усматривают в коррупции серьезнейшую угрозу самому существованию партии.

Поскольку "высокая мораль" является традиционной для Китая культурной ценностью, полезно проследить судьбу этой категории в трех различных китайских политических системах. Весьма репрезентативное исследование общественного мнения, проведенное в 1993- 1994 гг. в КНР, Гонконге и на Тайване, помогает классифицировать воздействия, оказываемые системами на понятия морали и нравственности. На рис. 9.2 приведены сравнительные данные по КНР, Гонконгу и Тайваню: их жители отвечали на вопрос о том, в какой мере можно и следует доверять руководителям выработку решений, касающихся жизни общества. В каждом пункте положительный ответ респондентов указывает на готовность передать руководителям обширные властные полномочия. Второй и третий пункты выражают эту готовность в понятиях, присущих традиционной для Китая системе культурных ценностей ("высокая мораль" и "патриархальность"). Особо впечатляющими можно признать следующие выводы. Во-первых,

китайцы, сформировавшиеся в социальном плане под властью коммунистического режима, значительно отличаются от китайцев, которые находились в более либеральных условиях Гонконга и Тайваня: в целом, жители КНР в большей степени склонны жертвовать гражданскими свободами и передавать право политических решений руководителям. Во-вторых, готовность граждан "континентального Китая" вручать своим лидерам значительный объем властных полномочий возрастает в том случае, когда вопрос формулируется в понятиях традиционного культурного ряда. Приятие авторитарной власти гражданами КНР можно среди прочего объяснить и тем, что режим использовал культурную традицию. В-третьих, основная разница существенно уменьшается при сопоставлении с гражданами Гонконга и Тайваня не всех жителей КНР, а лишь горожан. Обнаруживается, что их

политические ценности имеют очень много общего с ценностями людей, сформировавшихся при некоммунистических режимах. Это позволяет сделать вывод о том, что на "разум и душу" граждан КНР сильное воздействие оказывает та более обширная среда, в которой и происходит соревновательная социализация: китайцы-горожане более образованны и лучше обеспечены материально, нежели китайские крестьяне. Не последнюю роль играет и то обстоятельство, что первые подвергаются большему влиянию со стороны внешнего мира и живут в условиях большей открытости - чаще общаются с гражданами других государств, имеют больше возможностей получать информацию не только по официальным каналам политической социализации.

Для рядовых граждан КНР к числу важнейших черт отличия эпохи Мао от последующих относится то, что теперешние усилия по политической социализации не столь масштабно-всеобъемлющи и радикальны и проводятся совсем иными методами. Провозгласив важнейшими приоритетами режима экономический рост страны и повышение благосостояния каждого ее гражданина, преемники Мао отвергли фундаментальное положение, прежде определявшее пути политической социализации. В соответствии с установками Мао рядовой гражданин КНР благодаря политическому просвещению мог подвергнуться качественному изменению, независящему от тех изменений в экономике страны, которым "классический" научный коммунизм отводил первостепенную роль. Например, в период "большого скачка" Мао доказывал, что, хотя сельская экономика не в силах обеспечить материальное изобилие - базу коммунистической утопии, китайского крестьянина можно заставить думать и действовать по-коммунистически. Мао был убежден и в том, что интенсивная "реформа мышления" способна расширить кругозор китайской интеллигенции и вскоре после того, как коммунисты возьмут власть, приобщить ее к достижению тех целей, которые ставит перед собой режим. Преемники Мао в сфере политической социализации ставили перед собой иные и намного более скромные задачи. Как будет показано в следующем разделе, они перестали требовать от народа активной поддержки и участия в решении этих задач, не говоря уж о том, чтобы граждане "проникались сердцем" ценностями режима. Как правило, теперь лидеры Китая довольствуются тем, что их граждане не противодействуют режиму.

Лидеры КНР, возглавившие страну после смерти Мао, преследовали в сфере политической социализации большинства граждан самые минимальные цели. Они сводились к пассивной поддержке компартии как единственной организации, способной привести страну к решению экономических задач, стоящих перед ней. Если раньше к рядовым гражданам обращались с призывами "бороться с ревизионизмом и своекорыстием", то теперь официальные власти всячески поощряют и частных лиц, и целые районы обогащаться (и тем самым обогащать государство). Почти повсюду вдохновляющие примеры "истинно

революционных действий", столь характерные для маоистской пропаганды, сменились другими, побуждающими развивать частное предпринимательство. Упор делается на личное благосостояние и материальное стимулирование, и это означает, что компартия полностью отказалась от той нормативной системы, которую навязывала прежде. Изменилась и "стилевая манера" социализации - она стала гораздо менее напористой и навязчивой. Оставлены попытки радикально преобразовать образ мышления "среднего китайца". Нет сомнения, объясняется это (по крайней мере, частично) тем, что призывы обеспечить собственное благосостояние находят несравненно более сочувственный отклик, нежели призывы ставить на первое место интересы коллектива и государства. Отказ от агрессивной политической социализации - это и составная часть сознательно проводимой политической либерализации, направленной на решение экономических задач, и "побочный продукт" либерализации экономической.

Этот аспект следует рассмотреть более подробно. Как следствие экономической политики, нарушившей глухую изоляцию Китая, руководители страны потеряли способность контролировать доступ к информации так, как это было при Мао. Рядовые граждане, благодаря тому что Гонконг, даже став одной из провинций КНР, сохранил свободные и критически настроенные СМИ, получили широкую возможность через газеты, книги, теле- и радиовещание и Интернет узнавать о событиях в своей стране и об их разнообразной трактовке. В июне 1998 г. китайцы из выступления президента Соединенных Штатов на пресс-конференции, которую телевидение в прямом эфире показывало на всю страну, услышали об однозначно-критическом отношении Америки к сложившемуся в КНР положению в области прав человека. Но подобные проявления политической либерализации нельзя счесть лишь неизбежным "побочным продуктом" экономической реформы - это и следствие определенного политического курса. Преемники Мао сознательно сделали свой выбор, допустив, чтобы их граждане получали широкий спектр противоречивых оценок и мнений. В результате официозные СМИ утратили свое прежнее значение, а в Китае начался настоящий информационный бум: если в 1978 г. в стране выходило менее 900 журналов и 200 центральных и провинциальных газет, то в 1996 г. их количество подскочило до 8 000 и 1 000 соответственно. Следует, впрочем, отметить, что прозвучать могут далеко не все оценки и мнения. Хотя большая часть новых изданий старается не затрагивать политические темы, взамен предлагая своим читателям новости из мира спорта, моды, музыки, жизни кинозвезд, а научно-популярные журналы оперативно знакомят их с дискуссиями ученых по вопросам экономики, юриспруденции и политики, китайские лидеры все еще сохраняют за собой право запрещать публикации, которые, по их мнению, звучат оппозиционно по отношению к власти коммунистической партии.

Новые содержание и стиль политической социализации со всей очевидностью проявляются и в сфере образования. В наследство от Мао его преемникам досталась система, предназначенная для того, чтобы прививать учащимся коммунистические ценности, и никоим образом не соотносящаяся с новыми приоритетами, в частности, с экономическим ростом. В период "культурной революции" структуры среднего и высшего образования были объявлены "элитарными" и полностью преобразованы. Выпускников средних школ направляли на заводы или в сельские коммуны, где им в течение нескольких лет предстояло перенимать "трудовой опыт масс" и получать "рабочую закалку". Вступительные экзамены в высшие учебные заведения были заменены рекомендациями низовых партийных руководителей, которые давали их лишь тем, кто в достаточной мере продемонстрировал "политическую зрелость" и "революционную сознательность". Преследование университетской профессуры и компрометация самого понятия "профессионал" привели к тому, что в процессе обучения политика стала вытеснять специальные знания, а высшие учебные заведения больше заботились не о высокой квалификации своих выпускников, а об их "политической грамотности". Было упущено целое десятилетие. Люди, которые во время "культурной революции" не смогли получить полноценного высшего образования, которых миллионами отправляли в деревню "на перековку", составили "потерянное поколение". В конце 70-х годов, осознав, что модернизация экономики невозможна без специалистов и уважения к профессиональному опыту, китайские лидеры распорядились вернуться к системе приемных экзаменов в высшие учебные заведения и восстановить в них традиционные методы преподавания.