Теория и эксперимент (А. Тэшфел)

Другим вызовом атеоретизму американской традиции являются идеи английского исследователя А. Тэшфела. Будучи, как и С. Московичи, одним из идеологов и разработчиков программы «европейского подхода» в социальной психологии XX в., А. Тэшфел сосредотачивает свое внимание как на критике существующего положения дел в этой области знания, так и на предложении конструктивной перспективы. Эти две части работы А. Тэшфела требуют своего раздельного рассмотрения.

Первая часть представлена в программной статье «Эксперименты в вакууме», опубликованной в уже упоминавшемся томе «Контекст социальной психологии» (СНОСКА: Сокращенный перевод этой статьи также можно прочитать в книге «Современная зарубежная социальная психология. Тексты» (1984)). Здесь также проводится мысль о необходимости «спасения» социальной психологии на путях ее большего включения в анализ социальных проблем. Хотя содержание статьи больше касается проблем методологии, чем собственно теории, она также представляет большой интерес как симптом «европейской» критики. Основной пафос работы — защита социально-психологического эксперимента от его неправильного толкования, осуществляемая с серьезными ссылками на работы Мак-Гвайра. Именно МакГвайру принадлежит критика социально-психологического эксперимента за то, что он оказался практически сведенным к манипулятивному исследованию в лаборатории, в то время как целесообразнее использовать этимологически более корректное значение слово «экспериментальный» — «проверяющий», «пробующий» и т.д.

Тэшфел соглашается с этим доводом, но констатирует, что, к сожалению, в большинстве современных социально-психологических исследований эксперимент остается именно «манипулятивным исследованием в лаборатории». Этот методологический крен связан с общим пониманием предмета социальной психологии, с теоретическими исходными принципами, принимаемыми исследователями. С точки зрения Тэшфела, большинство теорий в социальной психологии — это теории об индивидуальном, или межличностном, поведении. Все примеры сводятся к тому, что социальное поведение есть адаптация общих механизмов поведения к условиям, порожденным тем фактом, что оно совершается в окружении других людей. Поэтому, несмотря на четкие формулировки в учебниках, указывающие на то, что социальная психология является наукой о социальном поведении, что поведение детерминировано социальными факторами и «зависит» от социального контекста [Тэшфел, 1984, с. 230], на практике ввиду некорректного понимания самих социальных факторов и самой сути детерминации социальная психология рассматривает социальное поведение в пресоциальной, или даже асоциальной, перспективе.

Тэшфел отмечает чрезвычайно важную характеристику большинства существующих социально-психологических теорий, а именно тот факт, что в них переход от индивидуального поведения к социальному совершается без учета качественной специфики группы. Это порождает такую простую схему: сначала рассматриваются отношения индивида с индивидом в диаде, затем отношение индивида с небольшим числом индивидов, наконец, незаметно осуществляется переход к взаимоотношениям между группами. «Существующее положение исходит из того, что индивид — единица анализа. Он реагирует на других, другие реагируют на него, и ничего нового не происходит», — справедливо констатирует Тэшфел. При таком подходе напрашивается аналогия с игрой в пинг-понг, где мячики-индивиды, конечно, сталкиваются друг с другом, но при этом не претерпевают никаких изменений ни под влиянием друг друга, ни под влиянием стола... Основной причиной такой принципиальной методологической слабости исследований является убеждение в том, что «несоциальные законы поведения индивида служат генотипической основой социальной психологии» [там же, с. 241]. По мысли Тэшфела, эксперименты лишь отражают существующие теоретические предпосылки. Цели, которые ставятся перед экспериментами, весьма ограничены: проверить гипотезы, сформулированные на основе несоциальных теорий, собрать данные, заботливо очищенные от социального контекста, так, чтобы они были релевантны гипотезам. Отсюда и неудовлетворенность, которая часто рождается несмотря на весьма квалифицированно проведенное исследование. Ограниченность его результатов, по существу, задана молчаливо принимаемой схемой: начинаем с предположений, полученных в повседневной жизни, применяем могучую экспериментальную и статистическую технику, наконец, получаем, что «то, что мы полагали верным, верно». Если посмотреть на перечень примеров и иллюстраций, приведенных Тэшфелом, то становится ясным, что этот суровый приговор современной социальной психологии тоже достаточно недвусмысленно адресован американской традиции. Но многие из этих аргументов, как мы видели, не так уж чужды и отдельным американским авторам. Поэтому тенденция здесь схвачена верно, но вряд ли водораздел проходит по линии «американская традиция» — «европейская традиция». Подобно тому как в американской социальной психологии можно услышать немало голосов против существующей традиции, среди европейских коллег можно встретить немало ее последователей. Но если отвлечься от этого географического аспекта анализа, с критикой, высказанной Тэшфелом по существу дела, очевидно, вполне можно согласиться. Основной вывод, который делает Тэшфел, заключается не в том, что эксперимент не является адекватным методом в социальной психологии. Напротив, он (эксперимент) выполняет роль «соломинки», за которую цепляется утопающий. Проблема состоит в том, что проведение социально-психологического эксперимента недопустимо в социальном вакууме, причиной чего является неудовлетворительное качество соответствующих теорий.Поэтому, приступая к изложению своей позитивной программы, Тэшфел сосредотачивает свое внимание на более общих проблемах развития социальной психологии, главной из которых, по его мнению, должна стать проблема «социальных изменений», причем ее специфический аспект — отношение между Человеком и Социальным Изменением. Нетрудно видеть, что здесь вновь содержится апелляция к социологии. Проблема социальных изменений — одна из центральных проблем социологии XX в.: ее иногда называют показателем новой парадигмы в социологии [Штомпка, 1996]. В то время как 50—60-е годы прошли в американской социологии под знаком «парадигмы системы», «равновесия», «гомеостазиса», позже на роль новой парадигмы наряду с «парадигмой конфликта» активно выдвигается «парадигма социального изменения».

Тэшфел предлагает свое понимание «изменения», более широкое, чем то, которое принято в социологии. Для него «изменение» — фундаментальная характеристика социального окружения, даваемая не только в терминах преобразования технологических, социальных, политических структур, но и включающая в себя онтогенетический феномен: старение человека изменяет его реакцию на социальное окружение и вынуждает действовать иначе, т.е., иными словами, «изменение» индивида влечет за собой «изменение» социального окружения, и наоборот: «Изменяя себя, индивид изменяет социальную среду; изменяя ее, он изменяется сам» [там же, с. 243]. Подчеркивая такой универсальный характер изменения, Тэшфел связывает его с проблемой выбора человеком определенной линии поведения. Эта способность выбирать новую линию поведения является настолько важной характеристикой социального поведения, что ее никак нельзя сбрасывать со счета в социально-психологических исследованиях. Предсказать социальное поведение можно в условиях стабильности, но в условиях изменения сделать это невозможно.

Вместе с тем современная социальная психология занимается предсказаниями, построенными на «ожиданиях», «оценках», забывая о том, что в ситуации изменения индивид оказывается перед совершенно новым выбором и все прежние «ожидания», «оценки» в этот момент рушатся. Именно поэтому предсказания, основанные на общепринятой экспериментальной практике и не выходящие за рамки существующих теорий, ничего не стоят: «нельзя адекватно предсказывать поведение в мифическом неизменяющемся мире». Поэтому до тех пор, пока социальная психология не обратится к своему собственному предмету — психологическим аспектам социальных изменений, она не сможет преодолеть присущих ей ограниченностей. Хотя Тэшфел и подчеркивает, что он не знает решений этой проблемы, программа социальной психологии обрисовывается им достаточно точно: она должна заниматься взаимодействием социальных изменений и выбора, т.е. исследовать, какие аспекты социальных изменений раскрываются в восприятии индивида как альтернативы его поведения, какова связь между когнитивными и мотивационными процессами, чем в конечном счете детерминированы выборы тех или иных способов поведения.

Нужно отдать должное этой точке зрения: в ней содержится опасение возникновения различного рода редукционизма в социальной психологии. Идея Тэшфела заключается в том, чтобы социальная психология сумела избежать всех трех форм редукционизма (биологического, психологического и социологического), чтобы она «обрела себя», т.е. нашла свой собственный угол зрения на социальное поведение. Для Тэшфела этот угол зрения — исследование психических процессов, сопровождающих, определяющих и определяемых социальными изменениями. Как видно, здесь нет призыва к «социологизации» социальной психологии. Однако та же самая идея у других авторов очень часто превращается в разновидность самого настоящего социологического редукционизма; это происходит в том случае, когда проблема «социального изменения» прямо предлагается социальной психологии в качестве основного и единственного предмета исследования. Упускается тот важный момент, который подчеркнут у самого Тэшфела: социальная психология не должна заменять социологию в исследовании социальных изменений, она должна анализировать психологические аспекты социальных изменений, отражение этих изменений в сознании индивидов, изменение их поведения на основе социальных изменений и т.д. В противном случае может возникнуть опасность интерпретации социальных изменений только в контексте психологии и социологический редукционизм психологического знания обернется психологическим редукционизмом социологического знания. В анализируемой работе акценты расставлены достаточно точно, но известная переоценка значения того факта, что обращение социальной психологии к социологической проблематике само по себе излечит ее от всех болезней, все же просматривается и здесь.Кроме того, встает вопрос: так ли бесспорна сама социологическая идея, которая заложена в концепции социальных изменений? Может быть, есть смысл обратиться к истории социологии и посмотреть, в каком контексте она была разработана там, чтобы определить ее пригодность служить компасом для социальной психологии? Выдвинутая в социологии в начале XX в. идея социальных изменений встала в оппозицию к теории прогресса. Термин «социальное изменение» был первоначально предложен как более «умеренный» и «нейтральный» вместо более радикального термина «прогресс». Социальная природа изменения оказалась по существу проигнорирована, как только эта идея начала разрабатываться в эмпирических исследованиях: социальное изменение растворилось в изменениях технологических, культурных, организационных. Введение в обиход термина снимало вопрос о направленности социальных преобразований, об их характере, что особенно существенно при рассмотрении проблемы на макросоциальном уровне, на уровне глобальных общественных изменений, связанных с радикальной перестройкой политических и экономических отношений. Постепенно термин «социальное изменение» оказался наполненным чисто психологическим содержанием, когда предметом анализа оказались так называемые микроизменения, т.е. изменения в поведении отдельных индивидов. Однако все это продолжало в целом оставаться в рамках теории социальных изменений, что вольно или невольно означало психологизацию общественных отношений. Поэтому если теперь предлагать социальной психологии, хотя и «с обратной стороны», включиться в разработку таким образом понятой проблемы социальных изменений, то вряд ли будет удовлетворено требование, заявленное в декларациях, — повернуться лицом к реальным проблемам общества. Вопрос дальнейшего развития социальной психологии заключается не в том, опираться ли ей на психологию или на социологию (очевидно, она неизбежно будет существовать как пограничная дисциплина), а в том, на какую систему психологических и социологических взглядов ей следует ориентироваться. Сама по себе апелляция к социальным проблемам еще ничего не дает для ответа на этот вопрос. Пример с идеей «социальных изменений» чрезвычайно показателен: если сама социология при решении какого-то вопроса сползает на позиции психологии, то сколько ни цепляться за спасительное слово «социальный», никаких серьезных перспектив для социальной психологии на этом пути найти не удается. Другой разговор, если социальной психологии удастся вычленить в современных социологических подходах те идеи, которые действительно плодотворны. (Кстати, социологические исследования последнего двадцатилетия дают такой материал [см.: Штомпка, 1996].)

В связи с предложенным пониманием основной проблемы социальной психологии Тэшфел разрабатывает две новые социально-психологические теории, которые подобно теории социальных изменений С. Московичи являются знаковыми для «европейского» подхода: теорию межгрупповых отношений и теорию социальной идентичности. И в том, и в другом случае анализ этих теорий — специальная задача, которая выполнена в многочисленных работах (СНОСКА: См., например: Агеев В. С. Психология межгрупповых отношений [Агеев, 1983]; Он же: Межгруповое взаимодействие: Социально-психологические проблемы [Агеев, 1990]; Андреева Г. М. Психология социального познания [Андреева, 2000].). Здесь же важно подчеркнуть, что и в данном случае делается серьезная попытка в противовес многочисленным американским примерам предложить социально-психологическую теорию, качественно иного типа, в значительной степени более социально ориентированную.