 |
Между Римом и Византией 2 страница
|
|
|
|
Но различия были, и как раз в области большой стратегии. Вашингтон не собирался отказываться от большой стратегии однополярного мира с единственным гегемоном — США, а Путин не только в статье, которую мы анализировали, но уже и в официальных документах (Концепция внешней политики РФ, 2000) зафиксировал цель своей собственной большой стратегии: Россия — великая мировая держава, участвующая в установлении нового мирового порядка. Таким образом, налицо было совпадение целей в стратегиях разных субъектов, а это всегда является основой для конфликта.
«Медовый месяц» с Соединенными Штатами закончился быстро — в декабре того же 2001 года, когда США в одностороннем порядке вышли из Договора по ПРО, который был краеугольным камнем стратегической стабильности. Путин говорил об этом с Бушем на встречах в Любляне и Генуе летом, во время визита в Штаты осенью, разъяснял последствия, пытался втолковать, что это решение разрушит ядерный баланс и похоронит концепцию взаимного сдерживания и что он — Путин — должен будет ответить. Президент России выражал сожаление, но США вышли из договора бесповоротно и без учета аргументов российской стороны.
Я уверен, что именно в том декабре Путин понял, что с Западом России не по пути, хотя «медовый месяц» с Европой длился чуть дольше — до 2003 года. Стало ясно, что Запад по собственной воле не пустит Россию в «клуб великих держав» и что за так раздражавшим Евгения Примакова «менторским» тоном Вашингтона по отношению к России стоит не личная позиция того или иного президента США, а их большая стратегия создания однополярного мира с США в качестве единственного гегемона, когда фактически весь мир объявлялся «зоной стратегических интересов США». И это стало для Путина поводом, чтобы снова задуматься о большой стратегии, притом что цель ее оставалась прежней: возвращение России признанного статуса великой державы и ее непосредственное участие в формировании нового — многополярного и более справедливого — мирового порядка. Однако понимание того, что Запад не видит Россию своей равноправной частью, еще не означало отказа от западной — то есть по происхождению римской — большой стратегии как образца. В смене образца сыграли роль другие факторы.
|
|
|
Что же заставило Путина отказаться от западного паттерна в формировании своей большой стратегии? Первоначальным импульсом, скорее всего, стало разочарование Западом, осознание того, что Запад эгоистичен и никогда не допустит Россию как равноправного партнера к формированию новой архитектуры международного порядка. Но это, хоть и принципиально важные, — эмоции. Что касается большой стратегии, то в рамках западного паттерна следовало начать подготовку к симметричному ответу. То есть в рамках западной — римской — стратегии надо было готовиться к тому, чтобы вернуться в число мировых держав вопреки желанию Запада — «продавить» Россию в первый эшелон государств. Тут невольно вспоминается опыт Петра Великого (в симпатиях к нему Путин неоднократно признавался), который не только «прорубил окно» (подчеркну: не открыл дверь, а «прорубил окно») в Европу, но и силой заставил тогдашний Запад считаться с интересами России. Однако тут же возникает вопрос: какой ценой? Во-первых, путем прямого военного столкновения, а во-вторых — ценой невероятного перенапряжения всех сил страны и фактически репрессий. В целом схожим путем шел к статусу мировой державы спустя двести с лишним лет Сталин — и тоже ценой страшного перенапряжения на грани гибели всей страны и репрессий.
Такой путь Путин считал неприемлемым. Сначала по умолчанию, а потом и открытым текстом президент России заявлял, что хочет модернизировать страну и вернуть ей статус мировой державы без репрессий и без перенапряжения сил, которого народ может просто не выдержать. Однако при этом Путин не мог не осознавать слабость России. Симметрично противостоять Западу в начале нулевых годов Россия была не в состоянии. Из того, с чем Запад не мог не считаться, оставалось только ядерное оружие. И оно было едва ли не единственным аргументом. Впрочем, уже предшественник Путина пытался разыграть эту карту, пусть и весьма безалаберно: в военной доктрине 1995 года упор делался как раз на стратегические ядерные силы и была впервые сформулирована возможность нанесения первыми ядерного удара в случае исчерпания других ресурсов для сохранения независимости и суверенитета России. Такого даже СССР себе не позволял.
|
|
|
В том состоянии, в котором Путин принял Россию — расколотость общества, оккупированная и разрушенная экономика, деморализованная и плохо вооруженная армия, — реализация большой стратегии в рамках западного паттерна означала столкновение с Западом «лоб в лоб», то есть начало «горячей» войны с высокой вероятностью (как раз учитывая слабость России) быстрого перехода в стадию ядерного конфликта. Не думаю, что Путин хоть на секунду рассматривал такой вариант как возможный, хотя бы потому, что он вообще человек не очень воинственный. С другой стороны, дела могли сложиться таким образом, что иного выхода и не оставалось бы. А мы помним отношение Путина к тому, что может случиться глобальная ядерная катастрофа, в которой погибнет весь мир: «Зачем нам мир, если в нем не будет России? »
Здесь я хочу сделать одно допущение, которое не смогу доказать, но которое поможет объяснить отказ Путина от западной стратегической модели и поиск им альтернативных образцов. Я понимаю, что Путин не мог в то время прочесть книгу Рене Жирара «Завершить Клаузевица», которая вышла только в 2007 году и стала для этого философа и богослова своего рода завещанием. Но я вполне могу предположить, что Путин увидел в трактате Клаузевица «О войне» — базовом для понимания большой стратегии Запада — то же, что увидел там Рене Жирар: «Возможный конец Европы, конец западного мира и мира в целом»[19]. Этот апокалиптический вывод Жирар сделал из того концепта «абсолютной войны», на который указал, но от которого ушел Клаузевиц. Для того чтобы увидеть «формулу апокалипсиса» в книге Клаузевица, достаточно прочесть ее из дня сегодняшнего как актуальный, а не исторический текст, не утешая себя просвещенческой верой в то, что «худшего можно еще избежать и что “сдерживание” будет неизменно торжествовать»[20]. Напомню, что писал Клаузевиц: «Война является актом насилия, и применению его нет предела; каждый из борющихся предписывает закон другому; происходит соревнование, которое теоретически должно было бы довести обоих противников до крайностей». То есть в условиях «чистой», «абсолютной» войны до полного взаимоуничтожения. «Дайте в руки воюющим ядерное оружие, — «завершает» Клаузевица Рене Жирар, — и не будет больше не только самой этой группы, но и целой планеты»[21].
|
|
|
Есть у Клаузевица в начале первой главы место, где он пытается доказать (сам испугавшись бездны, в которую заглянул), что в реальной жизни «абсолютная» война невозможна, но в XXI веке мы понимаем, что это не так. «Совершенно иная картина, — пишет этот великий стратег почти двести лет назад, — представляется в том случае, когда мы от абстракции перейдем к действительности. < …> Мы представляли себе одну сторону такой же, как и другая. Каждая из них не только стремилась к совершенству, но и достигла его. Но возможно ли это в действительности? Это могло бы иметь место лишь в том случае:
1) если бы война была совершенно изолированным актом, возникающим как бы по мановению волшебника и не связанным с предшествующей государственной жизнью;
2) если бы она состояла из одного решающего момента или из ряда одновременных столкновений;
3) если бы она сама в себе заключала окончательное решение, то есть заранее не подчинялась бы влиянию того политического положения, которое сложится после ее окончания».
Ну так нам в XXI веке нетрудно представить себе эти «условия апокалипсиса» выполненными. Если: 1) роль волшебника исполняет искусственный интеллект; 2) решающим моментом становится взаимный — то есть одновременный — ядерный удар; 3) после него никакой политики уже не будет, то есть это именно «окончательное решение». Для всей планеты.
|
|
|
Если предположить, что Путин именно в таком апокалиптическом свете воспринимал возможный ядерный конфликт между Россией и США и при этом понимал, что симметричный — в логике западного, римского паттерна — ответ Западу неизбежно приведет к этому конфликту, то он должен был искать альтернативу. А для этого в свою очередь нужно было выйти не только из западного паттерна, но и за границы западной ментальности — осознать новую идентичность. Возможно, евразийскую, но это будет позже.
О том, когда Путин разочаровался в Западе, спорят до сих пор и будут спорить. Кто-то говорит, что еще в 1990-х, кто-то — что в 2014–2015 годах. Мне кажется, что этот момент для Путина наступил в декабре 2001-го. Тогда, когда США, не реагируя (! ) на аргументы Путина, вышли из договора по ПРО. Хотя не исключено, что и раньше, ведь Штаты не скрывали своего желания выйти из договора, нарушая тем самым баланс ядерных сил и в перспективе делая Россию не только слабой, но и уязвимой, а то и беззащитной. Так что я не знаю, что на самом деле увидел Буш-младший в глазах Путина (говорил, что душу), но догадываюсь, что сам Путин в глазах американского президента увидел войну. А не дружбу, сотрудничество и единство, которые были лишь на словах. И как только Путин понял, что война — «горячая», «холодная», экономическая, кибернетическая, информационная, гибридная или иная — это лишь вопрос времени, именно время стало для него главным ресурсом и главной задачей. Нужно было время для того, чтобы изменить баланс сил и достичь цели. Поэтому начало возвращения России на мировую арену в качестве ведущего игрока прошло под лозунгами князя А. В. Горчакова (1798–1883): «Россия сосредотачивается», и П. А. Столыпина (1862–1911): «Дайте Государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России».
Дело было за малым. Надо было выбрать другую — вне рамок западного паттерна — большую стратегию, чтобы остановить гегемонистские устремления США и при этом вернуть Россию в клуб великих держав. Но начать надо было с другого — с самоопределения. Отказавшись от западного уклона, следовало восстановить равновесие внутри себя. И простой перенос активности на Восток (Китай, Индия), как предлагали многие авторитетные политики и эксперты, не решал эту проблему, так как менял один уклон на другой — западный на восточный. Для того чтобы маятниковая дипломатия принесла стратегический успех, нужно было сначала найти центр тяжести. И тут я сделаю еще одно предположение, которое необходимо для придания теме метафизического и даже отчасти религиозного измерения. Общеизвестен тот факт, что в самом начале своего пути верховного правителя России Путин посетил в известной всему православному миру Псково-Печерской лавре прозорливого старца отца Иоанна (Крестьянкина). Известно также, что Путин провел в келье отца Иоанна много времени. Менее известен тот факт, что после долгой беседы невероятно уставшим выглядел именно отец Иоанн, а не Владимир Путин. Это значит, что говорил в основном старец, а не президент. А раз так, то мы можем предположить, что среди прочего Путин мог спросить у отца Иоанна совета (а зачем еще православные люди ходят к старцам? ) как раз насчет того, в какую сторону лучше вести Россию — на Запад или на Восток? Если Путин спросил об этом отца Иоанна, то из того, что известно о взглядах старца, можно предположить, что он посоветовал не водить Россию ни туда, ни туда. Божественный замысел о России и ее призвании заключается в ней самой. Так что надо прекратить качаться то на Запад, то на Восток и обрести духовное равновесие, став обеими ногами посреди России и сделав ее центром тяжести и, соответственно, точкой равновесия мира. А сделать это можно только опираясь на двухтысячелетнюю традицию православия, то есть на традиционные ценности.
|
|
|
О содержании той знаменательной первой беседы с отцом Иоанном Владимир Путин когда-нибудь расскажет сам. Или не расскажет. Но факт остается фактом: разочаровавшись в Западе, то есть будучи обманутым им, Путин не повел страну на Восток. Сохраняя традиционную для России многовекторную дипломатию, Путин решил «вернуться домой», в Россию, и оглядеть мир с этой оптикой. Именно утверждение России в центре Евразии (на языке классической геополитики — хартленда) придало ее положению устойчивость и сбалансированность. На самом деле Путин, уйдя от всяческих уклонов и «переделывания» страны, утвердил Россию в самом центре перекрестка между Западом и Востоком, Севером и Югом.
Интересно отметить, что утверждение Путиным России в ее евразийской самости (евразийском доме) не вызвало широкого отклика у российской интеллектуальной элиты (речь даже не о насквозь прозападной «интеллигенции»), за единичными исключениями. И это несмотря на то, что изменение геополитического позиционирования России было отмечено не только в риторике и повестке, но и в официальных документах.
Давайте посмотрим на то, как менялись формулировки внешнеполитических задач в «концепциях внешней политики Российской Федерации» на протяжении полутора десятков лет. Помня при этом, что Путин всегда лично принимает участие в подготовке таких стратегически важных документов и сам делает последнюю редакцию. В Концепции внешней политики, подписанной Путиным летом 2000 года, отражен как раз тот подход в рамках западного паттерна, а котором я писал выше. С одной стороны, «не оправдались некоторые расчеты, связанные с формулированием новых равноправных, взаимовыгодных, партнерских отношений России с окружающим миром, как это предполагалось < …> в 1993 году». Причем эта ситуация описывается в формате «новых вызовов и угроз национальным интересам России». А далее указывается конкретный «адрес» этой угрозы: «Усиливается тенденция к созданию однополярной структуры мира при экономическом и силовом доминировании США. При решении принципиальных вопросов международной безопасности ставка делается на западные институты и форумы ограниченного состава…».
Что же предполагается сделать, чтобы противостоять указанной угрозе в 2000 году? Ответить симметрично, то есть, несмотря на встречное движение (давление) Запада, ставится задача: «Обеспечение < …> прочных и авторитетных позиций в мировом сообществе, которые в наибольшей мере отвечают интересам Российской Федерации как великой державы». Приходится признать, что стремление вернуть Россию в разряд мировых держав на фоне движения США (и Запада в целом) к мировой гегемонии напоминает движение двух поездов навстречу друг другу по одним и тем же рельсам. Кстати, в Концепции внешней политики 2000 года еще указывается, что «Россия будет добиваться сохранения и соблюдения Договора от 1972 года об ограничении систем противоракетной обороны — краеугольного камня стратегической стабильности».
Однако в последующих редакциях Концепций внешней политики формулировки, по которым можно обнаружить скрытые параметры большой стратегии Путина, меняются. Во-первых, уже в 2013 году исчезает определение России как «мировой державы». И это, конечно, симптоматично. Разумеется, Путин — и это показывает вся история последних 20 лет — не отказался от своей цели, сформулированной еще 30 декабря 1999 года накануне прихода к власти. Просто большая стратегия начала меняться, но об этом ниже. А пока вернемся к текстам Концепции внешней политики. Отмечу, что поменялось формулирование геополитического положения России. Это к вопросу о возвращении в свой «евразийский дом», поиске центра тяжести и, соответственно, равновесия. Уже в Концепции внешней политики в редакции 2013 года появляются новые концептуальные формулировки: «Внешняя политика России… характеризуется последовательностью и преемственностью и отражает уникальную, сформировавшуюся за века роль нашей страны как уравновешивающего фактора в международных делах и в развитии мировой цивилизации». Следует признать, что два этих характерных изменения — исчезновение «мировой державы» как цели и подчеркивание уравновешивающей роли России в мире — говорят о том, что в указанный период Путин не только вышел за рамки западного паттерна и даже западной ментальности, но уже нашел новый исторический образец, на который можно было опереться для реализации своей большой стратегии.
Но сначала еще о двух моментах, которые отразились в Концепциях внешней политики в редакциях 2000, 2013 и 2016 годов. Во-первых, подтверждая сказанное выше, хочу отметить, что в Концепции внешней политики 2000 года речь при формулировании вопросов безопасности на нашем континенте идет о двух субрегионах — евроатлантическом и азиатско-тихоокеанском. И хотя Россия упоминается один раз как крупнейшая евразийская держава, получается (при такой дихотомической структуре континента), что она вынуждена сделать выбор и примкнуть либо к евроатлантическому Западу, либо к азиатско-тихоокеанскому Востоку. Об этом я писал в январе далекого 2003 года, подводя итоги внешнеполитического 2002 года[22]. Россия должна была отказаться от подобного ложного выбора и стать самостоятельным центром тяжести. Уже в Концепции внешней политики 2013 года кроме указания на историческую роль России как уравновешивающего фактора появляется свое собственное место нашей страны в геополитической структуре континента: речь идет о «евроатлантическом, евроазиатском и азиатско-тихоокеанском пространствах». Таким образом, утверждается срединное положение России в трехчленной структуре континента как центра равновесия.
Во-вторых, хочу отметить, что уже в 2003 году в той же статье, говоря о сетевой империи, я фактически описал принципы «сетевой дипломатии», а также устройство и преимущества того, что в Концепции внешней политики 2013 года было названо «сетевыми альянсами». А уже после подтверждения этих ключевых понятий в Концепции внешней политики 2016 года они стали предметом рассмотрения в научном сообществе[23]. В этой же статье я увязал сетевые инструменты внешней политики с укреплением суверенитета. Что важно, укрепление суверенитета не только для России, но и для всех ее партнеров (мы еще вернемся к этому положению) в сетевых альянсах: «География отходит на второй план (вспоминаем БРИКС с его разбросом по трем континентам. — А. К. ). Основным становится политическое и экономическое взаимодействие. Что касается “силы”, то одним из принципов функционирования “сети” (в Концепции внешней политики 2013 и 2016 годов — сетевых альянсов. — А. К. ) является взаимо усиление партнеров, своего рода взаимное делегирование силы. < …> Все международные акторы, которые входят в зоны интересов или влияния имперского центра, являются самодостаточными, суверенными членами коммуникационной системы, в повышении самодостаточного веса и качества которых заинтересован имперский центр. < …> Только в том случае, если участники сети обладают самостоятельной ценностью, становится жизнеспособной вся имперская сеть и получает пространство для маневра имперский центр…» Там же в полном соответствии с выводами данной работы я сформулировал, почему для России жизненно важным было это «пространство для маневра»: «Надо помнить, что включение в геополитические и геоэкономические “сети” не является самоцелью. Прежде всего это должно дать России время и ресурсы для восстановления себя как самостоятельного центра силы… Кроме того, включение в различные “сети” будет содействовать укреплению суверенитета России…»
Наконец, в-третьих, хотелось бы указать на одно существенное — возможно, историческое — последствие возвращения России в свой «евразийский дом». Трехчленная меридианная геополитическая архитектура континента[24] помогла России поменять оптику и увидеть Европу как «среднего размера полуостров на западной окраине Большой Евразии». Такая формулировка может вызвать улыбку, но лишь до поры до времени. Давайте взглянем на встречные стратегии Европы и России, которые стали видны буквально в последние десятилетия. Европа, подстрекаемая Соединенными Штатами, активно выстраивала между собой и Россией «санитарный кордон», то есть пояс буферных государств от Балтийского до Черного (на самом деле хотела до Средиземного) моря. Так сказать, отделить «цивилизацию» от «орды». Европоцентричное сознание европейцев создавало иллюзию, что они «отделили» Россию, а на самом деле — «отделили себя».
Россия на этот раз поступила симметрично. Контригра Путина заключалась, во-первых, в том, чтобы создать сетевые альянсы с ключевыми государствами Большой Евразии, особенно на восточном и южном направлениях. Во-вторых, Путин смог — в прямом смысле на контригре с США и их «арабской весной» — не просто вернуть Россию на Ближний Восток, но и получить там серьезное влияние, включая страны Персидского залива. Это уникальный и очень показательный с точки зрения большой стратегии эффект: на Ближнем и Среднем Востоке мы дружим и сотрудничаем со всеми, даже с теми, кто между собой «не дружит». Но главное в другом. Закрепившись в Сирии (и укрепив ее саму), создав особые отношения с Турцией (поддержка Эрдогана против госпереворота) и с Египтом (поддержка Ас-Сиси против последствий «арабской весны»), наладив тесные оперативные отношения с Израилем, Путин фактически создал предпосылки для альтернативного — зеркального — европейскому «санитарного кордона» от Черного моря (включая проливы) до Красного (включая Суэц), отделяющего Европу от Большой Евразии.
Судите сами: Россия приняла пожелавший вернуться домой «авианосец» Крым; на другом берегу Турция; потом Сирия с нашими базами; дальше на юг, не считая замкнутых у моря Ливана и Израиля, Египет. Кстати, не будем забывать, что именно через этот «кордон» мог бы проходить транзитный коридор от Тихого океана до Атлантического, который в противном случае будет проложен через территорию России по суше или Севморпути. Но геополитическая структура Евразии состоит теперь, напомню, не из двух (Евроатлантики и АТР), а из трех субрегионов, включая евразийский. Конечно, это задел на будущее, но Европе уже сейчас стоит вспомнить путинское предложение о едином пространстве от Лиссабона до Владивостока. В обозримой перспективе Европа окажется перед выбором: либо стать заморской колонией для США, либо вступить в стратегический союз с Большой Евразией. Вот так перевернулась шахматная доска. В самом начале XXI века Россия должна была выбирать между Западом и Востоком, а сейчас этот выбор стоит перед Европой, которая тогда нами воспринималась как Запад.
Теперь вернемся к основной теме. Итак, выйдя за границы западного (римского) паттерна как образца для своей большой стратегии, Путин нашел другой источник и тоже — для него лично — недалеко. Это восточная — точнее, по происхождению китайская — стратегия, которая насчитывает несколько тысяч лет и которая была знакома Путину в рамках его занятий — очень серьезных, как известно, в том числе философских — дзюдо (но к дзюдо еще вернемся).
Мое предположение о том, что Путин не понаслышке знаком с китайской военной стратегией, которая одновременно является стратегией власти, точнее — властвования, основывается не только на анализе большой стратегии, но и на конкретных известных эпизодах. Так, например, на ПМЭФ в 2019 году Путин цитировал древнюю китайскую пословицу: «Сидя на вершине горы, наблюдать за схваткой двух тигров»[25]. Эту пословицу мы находим в качестве иллюстрации к одной из стратагем (девятой) из знаменитого древнего трактата «Тридцать шесть стратагем». Важно отметить, что Путин привел эту пословицу в ответ на вопрос о торговой войне США и Китая, контекст которого полностью вписывается в эту девятую стратагему под названием «с противоположного берега наблюдать за пожаром»: «Пусть в стане врага назревает разлад и растет неотступно смута. Нужно держаться от этого вдалеке и ждать, когда наступит крах. Взаимные распри и взгляды, полные ненависти, верный знак того, что враг сам себя погубит»[26]. Еще более характерен смысл этой стратагемы по знаменитой и таинственной «Книге Перемен» («И цзин»): «Главным качеством мудрого и здесь предстают терпение и настойчивость. Иньские черты здесь обозначают деятельную пассивность мудрого, умеющего выждать “благоприятный момент для возведения князей” и не предпринимающего суетных действий…». Это толкование как нельзя лучше резонирует с тем образом Владимира Путина, который известен всему миру. И, конечно, как тут не вспомнить такую категорию современной политики, как стратегическое терпение (она, как кажется, напрямую пришла в современный политический язык из древнего китайского канона).
Раз уж я начал с конкретного примера, приведу еще одну из стратагем власти в Китае в изложении историка, философа, переводчика древних китайских текстов В. В. Малявина: «Власть в Китае проистекает из способности “сделать паузу”, принять ситуацию во всей ее неопределенности и посредством внешней уступчивости, своего отсутствия в деле выказать свою предельную жесткость и непреклонность. Поэтому власти в Китае всегда сопутствует тайна. Политика видимая — это всегда дымовая завеса; она формируется тем самым “церемониалом”, который призван прикрывать “внутренние интересы”»[27]. Здесь про Путина чуть ли не каждая фраза, особенно если воспринимать их в международном контексте. Сделать паузу? Это не из Сомерсета Моэма, который в романе «Театр» советует актеру: «Взял паузу — держи! » У Путина это действительно часть его стратегического арсенала. Я не помню другого политика, про которого все мировые СМИ давали бы такого рода заголовки: «О чем молчит Путин? » Это та черта, которую Путин, скорее всего, почерпнул из восточного (китайского) искусства стратегии через дзюдо: надо дать ситуации проявить себя, увидеть ее — пусть незначительные и малозаметные — изменения, чтобы понять/почувствовать ее динамику, а потом мгновенно реагировать. На самом деле чем позже — тем лучше: ситуация проявит себя, противники приоткроют свои намерения… Сама мягкая манера Путина говорить, его кошачья (для большинства все-таки как у леопарда, хотя леопард не перестает от этого оставаться кошкой) походка дзюдоиста создают тот образ уступчивости, за которым кроются жесткость и непреклонность. Я думаю, многие западные лидеры, которые все живут «вовне», обманутые внешней мягкостью российского президента, натыкались потом на «бетонную стену».
Главное, что Путин нашел в восточной (китайской) стратегии, — иную философию войны и иную философию победы. У меня нет задачи излагать здесь детально китайскую стратегию войны и власти, поэтому я отмечу только те ее параметры, которые, на мой взгляд, не могли не обратить на себя внимания со стороны Путина. Прежде всего повторю, что Владимир Путин не воинственный человек, то есть он не из тех «милитаристов bona fide из числа поклонников ницшеанской “воли к власти”, для которых сам по себе мир, то есть способность людей жить в согласии друг с другом, является “неразрешимой загадкой”»[28]. Путин сам неоднократно говорил о том, что у него — и у России — нет врагов. Есть друзья, есть партнеры и есть, конечно, конкуренты, но с ними желательно не воевать, а договариваться, то есть искать компромиссные, не конфронтационные решения. Важно, что эти слова Путин не раз связывал с философией дзюдо, в основе которой, даже судя по высказываниям основателя этого вида боевого искусства и безусловного авторитета для Путина японского мастера Дзигоро Кано, лежит китайская по происхождению, но также и японская наука (а в данном случае и искусство тоже) стратегии. «Будучи последователем самурайских традиций, доктор Кано в своих теоретических разработках отталкивался от идей дзенского патриарха 17-го века Такуана, изложенных в двух секретных трактатах, переданных основателю школы Кито-рю»[29]. О китайском происхождении джиу-джитсу, из которого выросло дзюдо, говорит и одна из версий появления этой борьбы в Японии: «Первая гласит, что родиной джиу-джитсу является Китай, а проникновение на острова связывается с прибытием в Страну цветущей сакуры монаха по имени Чэнь Юаньбин. Покинув Китай из-за террора со стороны династии Мин, он нашел пристанище в одном из монастырей Эдо. Жил скромно, избегал шума и суеты. Обучал детей знатных вельмож китайской каллиграфии и философии, переводил классиков китайской литературы. Изредка путешествовал, рисовал монотонные пейзажи, но главное — обучил нескольких самураев технике боя, что и послужило распространению джиу-джитсу в Японии»[30]. Обратим внимание на слова «обучал китайской философии и переводил китайских классиков», ведь именно китайские философы и особенно классики были основоположниками китайской науки стратегии.
Даже основные пять принципов дзюдо, применяемые в повседневной жизни, как будто выписаны из древних китайских — и тоже секретных, написанных для властителей и хранившихся в тайных обществах — трактатов по стратегии:
1. Внимательно наблюдай за собой и обстоятельствами собственной жизни; внимательно наблюдай за другими людьми; внимательно наблюдай за всем окружающим.
2. Владей инициативой в любом начинании.
3. Осмысливай полностью, действуй решительно.
4. Знай, когда надо остановиться.
5. Придерживайся среднего между радостью и подавленностью, истощением и ленью, безрассудной бравадой и трусостью.
На самом деле можно ограничиться в нашем очерке раскрытием этих пяти принципов в контексте китайского стратегического паттерна, поскольку Путин наверняка с ними знаком. Возьмем, к примеру, пятый принцип, который звучит для нашего уха наиболее непривычно. Тут речь не просто о том, чтобы избегать во всем крайностей. В конфуцианской традиции, оказавшей большое влияние на искусство стратегии, одним из определений нравственного идеала было «срединность и согласие». В начальных строках древнего китайского трактата «О человеческом существе» сказано: «Самое ценное в человеческой сущности — срединность и гармоничность»[31]. Как раз способность «идти срединным путем», то есть реализовать высшую гармонию и покой духа, была необходимым условием применения стратегии, то есть это одно из основных качеств настоящего мудрого стратега, которое позволяет ему «владеть ситуацией». Согласие, о котором говорят древние китайские философы, имеет и вполне практическое значение, даже в большой стратегии. Идеал согласия — как музыкальная гармония, которая превосходит логику тождества и различия и поэтому исключает конфронтацию. В музыкальной гармонии все звуки — разные, и в то же время все они — одно; нет «плохих» и «хороших» звуков. Более того, музыкальная гармония возможна, только если есть все эти разные звуки. Условием гармонии является разнообразие, следующее законам согласия и срединности. Благородный муж у Конфуция «находится в согласии, но никому не уподобляется». Это один из принципов конфуцианства, который имеет вполне конкретные последствия для сегодняшних больших стратегий России и Китая. Идеальный человек у Конфуция, находясь в согласии, свято ценит свою индивидуальность, идентичность, но при этом ценит и поддерживает разнообразие жизни. То есть это две стороны одной медали: стремление оставаться самим собой и признание такого же стремления других. Это едва ли не краеугольный камень подлинной, без политесов, большой стратегии Путина[32], и здесь Китай является его принципиальным союзником: декларирование права другого быть другим и, как следствие, невмешательство во внутренние дела друг друга, отказ от навязывания друг другу своих моделей существования и своих образов будущего.
|
|
|
