Мы привлекаем к себе внимание Финляндии 4 глава

Действия на фронте носили спорадический характер, однако всегда надо было быть начеку. Днем работали русские снайперы, ночью же мы усиливали наблюдение в окопах. Наши бойцы групп наблюдения за ведением огня едва ли спали больше трех часов в сутки. После ночных дозоров мы ходили с красными и воспаленными глазами. "Если бы мама уз-нала, где ее сын, она наверняка приехала бы и забрала его домой",- говорил один из моих товарищей.

Я постоянно стоял в дозоре пару часов пополуночи, а затем, в 5 часов утра, звонили из штаба батальона, требуя отчета о ночных происшествиях. Время от времени всем нам при-ходилось проводить всю ночь в окопах, неподвижно стоя в условиях 45-градусного мороза. Однако мы были молоды и сильны, возбуждение и адреналин делали свое дело.

В конце 1941 года Британская империя объявила войну Финляндии. Финские рыбаки на острове Мэн в Ирландском море, в Индии и в Австралии были интернированы. Мы сожалели об этом, однако понимали, что перед лицом Советского Союза у Великобри-тании не было другого выбора. Годы спустя мы узнали, что Черчилль написал Маннергейму личное письмо о том, сколь огорчен он был такой перспективой. Он не хотел объявлять войну, но ему пришлось это сделать, принимая условия Сталина. "Ребята, теперь мы воюем с джентльменами, - сказал один из солдат, услышав эту новость по радио. - Про-верьте, хорошо ли вы выбриты".

Как-то Швеция обратилась по какому-то поводу за помощью к Финляндии, и амери-канский министр иностранных дел Корделл Хал сказал: "Многие люди в США чувствуют симпатию к этой маленькой, ни в чем не виновной стране. Однако Россия - наш союзник, и мы не можем позволить, чтобы вся наша политика рухнула из-за нашей помощи Финлян-дии". Нашим войскам так и не удалось нарушить железнодорожное сообщение между Мурманском и внутренними районами страны, хотя в 1942 году армейское командование и подготовило решающий удар по этой дороге. Америка пригрозила тогда немедленно объя-вить войну Финляндии. Этот план так никогда и не был осуществлен.

Кярости Гитлера, на протяжении всей войны Маннергейм отказывался участвовать в наступлении на Ленинград. В этом было различие в стремлениях финнов и немцев: немцы вели

 

Часть I. Путь к свободе | 31

 

 

кампанию против Советского Союза, тогда как мы вели вой­ну за возвращение захваченных у нас земель.

Многие люди с тех пор задавали вопрос о том, стоило ли переносить линию фронта столь далеко на восток. Со страте­гической точки зрения, старую финскую границу защищать было невозможно, а потому многие высказывались за то, что конечной целью нашего наступления должны быть обшир­ные водные пространства на востоке. Были и такие, прежде всего среди молодой интеллигенции, кто мечтал о присоеди­нении к Финляндии русской восточной Карелии, население которой говорило по-фински. В целом же финны относились к боевым действиям как к войне за независимость, как к про­должению Зимней войны.

Летом 1941 года мое отношение к жизни изменилось. Я впол­не "освоился" на войне: к счастью, я не знал, сколь долго эта война продлится. Я научился жить одним днем, радоваться самому малому в тяжелейших условиях и ценить дружбу, под­вергнувшуюся тогда серьезным испытаниям.

 

| 32

 

 

Люди и лошади

В нашей батарее было четыре орудия, каждое из которых обычно тащили четыре лошади. Кроме того, у нас были ло­шади санитарной службы и пара верховых. Почти все наши люди были сельскими жителями и всю свою жизнь провели рядом с лошадьми. Они понимали их и относились к ним, как к друзьям.

Всем фермам Финляндии пришлось отдать армии лучших своих лошадей, как правило, безвозмездно. Лошадям прихо­дилось очень тяжело, особенно в том, что касалось фуража. Зимой, когда заканчивалось сено, мы крошили на куски тол­стые листы сырой целлюлозы и смешивали их с водой, полу­чая нечто, похожее на серую грязь. Чтобы хоть как-то разно­образить их рацион, мы добавляли размоченные в воде газе­ты. Когда лошадей привязывали к деревьям, очень скоро они обгрызали с них всю кору. Обычно лошади все время нахо­дились на улице, даже когда температура падала ниже 40 гра­дусов. Но у природы свои лекарства: гладкая короткая шерсть превращалась в густую и косматую.

Однажды нам пришлось безо всякой дороги тащить ору­дия около двадцати километров через лес, болота и горис­тую местность на вершину горы для решающего удара по русской железной дороге. Группа крепких солдат шла впе­ред и топорами и пилами расчищала путь среди деревьев.

Когда мы достигли склона горы, дальнейшее продвиже­ние вперед показалось невоз-можным. На каждое орудие при­ходилось по четыре сильные лошади, однако они ничего не могли сделать. Шесть лошадей смогли протащить одно ору­дие лишь немного вверх по длин-ному и крутому склону. Даже связанные вместе восемь лошадей не могли тащить одно лег­кое артиллерийское орудие. Нам нельзя было опаздывать. Группа солдат стала толкать сзади, в то время как восемь человек встали сбоку от лошадей и начали изо всех сил хлестать их березовыми прутьями. Это было душераздирающее зрелище. Глаза лошадей расширились от ужаса, их морды были в пене. Казалось, ребята страдали не меньше, чем ло­шади, из-за того, что они были вынуждены делать.

Нам удалось поднять орудие. Когда лошадей распрягли, они рухнули на землю, задыхаясь от изнеможения. Одна ло­шадь умерла от разрыва сердца.

Нам пришлось трижды повторить этот маневр, прежде чем все орудия были подняты на вершину горы. Теперь солдаты готовили огневые позиции, тогда как группа наблюдения за ведением огня поспешила вперед к позициям пехоты. Когда плотный туман рассеялся, стало очевидно, что батарея рас­положилась на совершенно открытом месте. Как только мы начали стрелять, русские сразу же обнаружили наши пози­ции и стали наносить по нам артил-лерийские удары. Скали­стый рельеф не мог защитить нас. Лошади отчаянно заржа­ли. Сол-даты пытались повалить их на землю, чтобы их не убило. И все же много лошадей осталось лежать на этой горе. По иронии судьбы вскоре финны вновь получили необхо­димое количество лошадей в качестве военных трофеев.

У моей тети Сойнту была небольшая ферма недалеко от Олккалы. В жизни у нее было много трагедий и разочарований. Лошади и немецкие овчарки были ее лучшими друзьями. На большой дороге, проходившей через ее ферму, она постави­ла большой знак с цитатой, которую она приписывала Карлу Великому: "Чем больше я узнаю людей, тем больше ценю со­бак". Чуть ниже располагался другой знак: "Осторожно -собака!".

Сойнту отправила на фронт большое количество лошадей. Через несколько месяцев после окончания войны она полу­чила известие о том, что одна из ее кобыл находится в товар­ном вагоне, прибывшем в Вихти. Сойнту жила тогда на фер­ме одна со своим молодым сыном, старым работником, един­ственной духовной пищей которого была гадальная книга, и набожной экономкой, литературные аппетиты которой впол­не удовлетворяли библейские ци-таты из публиковавшихся в газетах некрологов. А их было в то время предостаточно.

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 33

 

Когда лошадь вводили в ворота, эта маленькая группа лю­дей стояла во дворе фермы. Ее не было здесь почти три года. Она подошла прямо к моей тете и ткнулась мордой ей в щеку и в руку. Сойнту обнаружила, что лошадь плачет так же, как и все вокруг. Через некоторое время лошадь подошла к дому, медленно обошла вокруг него и принялась обнюхивать другие строения. Наконец она прошла через открытые ворота конюшни к своему стойлу и там остановилась.

Когда фронт перестал перемещаться и началась позиционная война, мы приступили к строи-тельству специального жили­ща - корсу. Это был врытый в землю блиндаж с крышей из трех или четырех слоев бревен, покрытых тяжелыми камня­ми и землей, чтобы он смог выдержать, по крайней мере, пря­мое попадание среднего артиллерийского снаряда. Металли­ческая сетка вок-руг трубы дымохода должна была помешать русским солдатам бросать туда ночью ручные гранаты. Не­много дневного света проникало через небольшое наклонное отверстие. Чем ближе корсу было к передовой, чем более низ­кой и незаметной должна была быть его крыша. Небольшая зигзагообразная траншея вела к передовой линии окопов.

Чрезвычайно студеной зимой 1943 года мы почти четыре месяца окапывались возле замерзшей реки Салмийоки, впа­дающей в Онежское озеро. Болото отделяло нас от русских. Мы не могли стоять в корсу в полный рост, поскольку было невозможно выкопать его дос-таточно глубоко. Пол был обычно залит водой, и нам приходилось использовать кам­ни и ящики, чтобы добраться до своих коек. Дюжина муж­чин жила в комнате три на пять метров.

Местность была открытая, и, несмотря на то, что время это считалось довольно мирным, русские снайперы причи­няли нам немало хлопот выстрелами из своих винтовок с опти-ческим прицелом. Мой товарищ-офицер был ранен в плечо, и война на этом для него закон-чилась. Мы получили из штаба полка строгий приказ всем часовым надевать в окопах касс-ки. Однако нашим дозорным, наблюдавшим за ведением огня, было очень трудно услышать посторонние звуки сквозь свист ветра в их касках; поэтому, когда ситуа­ция казалась спо-койной, они всегда их снимали.

Однажды к нам прибыл полковник, чтобы проверить пе­редовую линию окопов. Я сопровождал его группу; мы выш­ли из корсу, и нам предстояло проползти около тридцати метров по траншее до нашего наблюдательного пункта. Я прошептал сержанту: "Немед-ленно позвони дозорному, пусть наденет каску". Когда мы достигли поста, полковник сказал: "Замечательно, что рядовой в каске". "Да, полковник, я по­лучил приказ надеть ее как можно быстрее", - ответил сол­дат. Полковник бросил на меня испытующий взгляд.

Приближалось Рождество, и семейным разрешили уехать до­мой. Мы же, группа холостяков, праздновали его в нашем корсу в Салмийоки. Несмотря ни на что, мы были полны на­дежд. По собственному почину солдаты тщательно убрали корсу, подвесили к потолку рождественскую елку, поскольку пол был покрыт водой, расстелили на столе га-зеты и поста­вили на нем присланные из дома свечи.

В середине дня, когда еще было светло, военный капел­лан принес каждому из нас по книжке рождественских пес­нопений. Мы прилежно выслушали читаемые на Рождество отрывки из Библии; вечером мы развернули присланные из дома посылки и обменялись угощением. Даже армейская кух­ня угостила нас на этот раз вкусной едой и выделила каждо­му по сто граммов шнапса.

После полудня говоривший по-фински русский офицер, так называемый "политрук", призвал нас по мегафону сдаться "победоносной советской армии" и не позволять больше Маннергейму и его сторонникам нас использовать. "Прихо­дите к нам, у нас есть хлеб!" - кричал он. Один из наших сде­лал из картона мегафон и ответил ему, перечислив по пунк­там все наше рождественское меню. Диалог закончился без­вредной пулеметной стрельбой с обеих сторон.

Мы взялись за руки и пожелали друг другу счастливого Рождества. Слегка разочаро-ванный, один из солдат попро­сил: "Может быть, лейтенант немного почитает?" Я прочи­тал рождественскую историю по листку, который вручил нам капеллан. Затем еще один парень предложил спеть вместе. "Какую песню вы хотите больше всего? - спросил я. - Хоро­шо, мы можем начать с первой и так дальше". С внутренним благоговением пропели

Часть I. Путь к свободе | 34

 

мы все рождественские гимны, от первого до последнего. На улице было совершенно темно, и нам пришлось усилить дозоры в окопах. Когда дозорный воз­вращался, он снимал свой маскхалат, садился и присоединялся к пению, в то время как другой надевал его одежду, брал винтовку и уходил на пост.

Никогда, ни до, ни после, я не испытывал такого чувства. В полночь я пошел с обыч-ной проверкой по окопам. Далеко слева я услышал два выстрела, прозвучавших с секун-дным интервалом, затем еще три коротких выстрела. Такие же оче­реди продолжали раз-даваться снова и снова, приближаясь к нам все ближе. Когда они достигли нашего сек-тора, один из солдат произвел точно такие же выстрелы. Затем стрельба сдвинулась вправо и через некоторое время затихла вдали. Это было рождественское приветствие внутри нашей диви­зии. На стороне русских было тихо, молчали и наши амери­канские пушки, выпущенные Bethlehem Steel Corporation. Один из солдат спросил: интересно, а думают ли сейчас в окопах противники о предстоящем праздновании Рождества в Виф-лееме?

В нашей батарее все мы были примерно одного возраста. В основном это были спокойные и несколько медлительные сы­новья фермеров и лесников, призванные в возрасте восемнад­цати лет. Лишь немногие были женаты. Атмосфера в этом достаточно однородном коллективе была на удивление дру­жеская, хотя в некоторых армейских подразделениях и были определенные проблемы с дисциплиной, поскольку стало ка­заться, что война уже никогда не закончится. Все жаловались на еду, которая иногда была столь плоха, что английские и немецкие солдаты устроили бы забастовку, если бы их за­ставляли это есть.

Чудаковатые и странные люди были в каждом подразделе­нии, однако товарищи обычно не третировали их, а защища­ли. Один из солдат в группе обслуживания батареи оказался довольно бестолковым. Было непонятно, как он вообще попал на военную службу, одна-ко, при всем при- том он умел обра­щаться с лошадьми. Год спустя он получил свой первый от­пуск, что означало двухдневную поездку домой по железной дороге, два дня дома и два дня на обратную дорогу. Он про­пустил свою станцию, а затем пропустил ее снова, возвраща­ясь обратно; в результате дома он пробыл лишь два часа.

После этого другой солдат, живший в том же округе, по­просил назначить их следующий отпуск в одно и то же время, чтобы он мог помочь своему другу попасть домой. Ког­да же настало время, этот конюх подошел к нам и торже­ственно сказал: "Какая необыкновенная удача! Хаапакоски получил отпуск в точности тогда же, когда и я, и мы сможем поехать вместе!" Солдаты знали, что если бы на него обра­тили внимание врачи, его отослали бы домой. Но они знали также, что в таком случае подумали бы о нем женщины, и хотели спасти его честь. Если бы после войны он вернулся наполовину помешанным, всегда можно было бы обвинить в этом войну.

Никто из солдат не отличался особой набожностью и не стремился высказывать свои сокровенные мысли и чувства. Однако они очень редко (если вообще когда-либо) насмеха­лись над христианской верой: унаследованная от предков традиция глубоко укоренилась в них. Впрочем, один из на­ших конюхов был очень религиозен. Каждый вечер он читал Библию, в то время как остальные играли в карты. Если кому-то случалось в это время выругаться, на него тут же прикри­кивали: "Ну-ка, не сквернословь, ведь он читает Библию!"

Рийконен был немного постарше нас - добрый и спокой­ный парень с берегов Ладоги. Однажды он пришел ко мне и командиру батареи, Аскалу Викману, в офицерскую палат­ку. "Я только что получил приглашение на свадьбу", - мед­ленно сказал он. "Да, мы понимаем, что ты хочешь поехать, однако это зависит от обстоятельств", - ответили мы. Рийко­нен протянул нам красиво оформленную открытку и сказал: "Это моя собственная свадьба". "Конечно, в этом случае ты можешь отлучиться еще на несколько дней", - сказали мы. "Да, однако я никогда не предлагал этого, и мы никогда не говорили с ней о свадьбе. Я даже не знаю, хочу ли я жениться на этой девушке. Но она-то точно хочет. Я не знаю, что мне делать". Мы согласились, что он должен поехать в город Сортавалу на Ладоге, где жила эта девушка. "Рийконен, помни, что ты всегда можешь отказаться, если будешь неуверен, даже несмотря на приглашение", - добавили мы.

Неделю спустя Рийконен вернулся на фронт и с добродуш­ной улыбкой на лице пришел к нам в

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 35

 

палатку для отчета. "Как все было?" - спросил я его. "Свадьба состоялась. Видите ли, когда я приехал в Сортавалу, на двери уже висела прекрас­ная медная табличка с выгравированным на ней именем "Рийконен". А затем девушка подарила мне прекрасный аккордеон. Поэтому я счел за лучшее жениться".

В нашей группе наблюдения за ведением огня служил де­ревенский парень Невала с за-падного побережья. Он любил дурачиться, но был сообразительнее многих. В начале вой­ны, когда мы получали провиант с немецких складов, иног­да туда входило небольшое количество кислого красного вина. Оно было дурного вкуса, и его было слишком мало, чтобы доставить удовольствие, а потому солдаты однажды решили, что будут отдавать свои доли Невале. Он напивался и в знак благодарности ходил на руках кругами по палатке и пел. Все были до-вольны.

Когда нам требовались гвозди и другие материалы для со­оружения корсу и фор-тификационных сооружений, нам го­ворили, что их нет в наличии. Никто в это не верил, потому что в штабе дивизии происходило постоянное строительство. Свои потребности были и у фронта, и у штабов, и между ними велись непрерывные тяжбы. Невала попросил разрешения от­правиться "на разведку" и пошел, взяв с собой лошадь и сани. Достигнув штаба дивизии, он обнаружил стройку с запасом гвоздей и других стройматериалов. Он познакомился и не­принужденно побеседовал со всеми встречными и вернулся на линию фронта со всеми необходимыми для строительства материалами к великой радости товарищей.

 

 

| 36

 

 

Крах

 

В 1942 году я был принят в Технический университет и, не­смотря на войну, страстно хотел учиться. Единственное, что я мог делать самостоятельно, - изучать такие теоретические пред-меты, как математика, зачастую по ночам, сидя при све­чах в нашем корсу. Наконец, в феврале 1944 года мне удалось получить двухдневный отпуск для сдачи экзамена. Я чувство­вал себя уве-ренно: после всего пережитого я уже ничего не боялся.

Когда после двухдневного пути поезд приближался к вок­залу Хельсинки, вдруг завыли сирены тревоги. Поезд оста­новился, пассажиры выскочили из него и залегли вдоль же­лезно-дорожной насыпи. Бомбы взрывались по всему горо­ду. Здание вокзала окутало пламя. Это был сильнейший воз­душный налет, который когда-либо обрушивался на этот город; в нем участвовали сотни бомбардировщиков.

Было два часа утра, когда атака закончилась и поезд смог прибыть на окутанный дымом вокзал. Вокруг него носились пожарные машины с включенными сиренами. Я шел домой по тротуару, покрытому битым стеклом. В соседний с нашим шестиэтажный дом попала бомба, его фасад обрушился. Ули­ца была усеяна ваннами, мебелью и остатками роялей. Многие окна в на-шем доме были выбиты. Быстро, насколько мог, я поднялся в нашу квартиру на третьем этаже; дома никого не было. Я спустился в подвал и нашел там отца и мать, между ними лежала раскрытая Библия. Это была странная встреча.

Прошел слух, что Технический университет разрушен. У меня была слабая надежда, что удастся встретиться с про­фессором до возвращения на фронт, однако шансов на это почти не было, поскольку город снова эвакуировали. Ког­да на следующее утро я пришел в универ-ситет, я увидел, что от него остались лишь стены. Дым поднимался над руина­ми того, что было прежде лабораторным корпусом. Мой отпуск закончился, и вечером я сел в поезд, направлявший­ся на восток.

Через два дня я был снова со своими товарищами, однако мысленно по-прежнему находился в столице, со своими ро­дителями. Вскоре мы услышали о двух новых налетах, в которых приняло участие до девятисот самолетов. Всего же русские сбросили на Хельсинки 20 тысяч бомб. Лишь очень эффективная противовоздушная оборона спасла город от полного разрушения.

Во время длительной окопной войны недели и месяцы мало отличались друг от друга. Ко-роткие рейды в ночное время, попытки взять пленных, непрерывные ночные дозоры и веч­ное ожидание отпуска - такова была общая картина нашей рутинной жизни. Война продолжалась уже три года. Не было никаких признаков ее окончания. Если бы мы имели полное представ-ление о событиях, мы бы знали, что именно в это время в войне наметился окончательный перелом.

В начале весны 1944 года немецкий фронт в Восточной Ев­ропе начал отодвигаться назад, и мы заметили, что что-то меняется. Активность русских на нашем участке резко воз­росла. Тем временем наступила настоящая весна и наша ба­тарея заняла позицию на берегу знаменитого канала имени Сталина, соединяющего Онежское озеро с Белым морем. На его строительстве погибло четыреста тысяч заключенных. Многие из лагерей до сих пор стояли здесь, окру-женные за­борами из заостренных бревен, покрытых сверху колючей проволокой. По углам стояли вышки часовых. Перед моим мысленным взором проходили все эти тысячи людей, рыв­ших канал, с трудом державшихся на ногах, - таких же лю­дей, как и я, но лишенных всякой надежды.

Передовая линия наших окопов проходила всего лишь в паре метров от края канала. Рус-ские взорвали все плотины, и лишь небольшая струйка воды текла по его дну. Наш пункт наблюдения за огнем был под небольшим выступом, покры­тым закамуфлированными брев-нами. Мы наблюдали через узкую щель под этими бревнами. Зигзагообразная траншея ве­ла к

Часть I. Путь к свободе | 37

 

нашему корсу, расположенному в двадцати метрах сзади.

Стоял тихий, теплый день. Сильно пекло солнце. Вдруг внутри корсу отчаянно задребезжала консервная банка, при­вязанная к шнуру сигнализации. Я схватил винтовку и побежал на наб-людательный пункт. Стоявший на посту Невала был возбужден, насколько это было воз-можно при его спо­койном характере. Он попросил меня посмотреть как можно дальше направо. Совершенно ясно было видно, как русские бесшумно карабкаются по крутому борту канала и прибли­жаются к нашим окопам. Пехота не могла их видеть, посколь­ку на-ша траншея располагалась как раз над бортом канала. Невала же мог видеть их сбоку; он был настороже, несмотря на искушение поваляться на солнце.

По всей видимости, ночью русские прятались в руинах взорванной плотины. Я немедленно сообщил батальонному командиру, который был поражен этим известием, так как вокруг все было тихо. Поскольку из-за близкого расстояния открыть артиллерий-ский огонь было невозможно, а мы на­ходились в единственном месте, откуда можно было увидеть небольшую часть склона, я попросил разрешения использо­вать минометы. Моментально мы дали координаты позиции, находившейся в опасной близости от окопов пехотинцев. После нескольких корректировок нам удалось добиться пря­мого попадания снарядов. Огонь застал русских врасплох, среди них началась паника.

Через некоторое время русские послали санитарную ко­манду, чтобы забрать убитых и раненых. Мы все еще сохра­няли наводку для стрельбы, и я приказал произвести новые залпы. Носильщики скрылись в дыму. Это зрелище глубоко запечатлелось в моей памяти и долгие годы мучило меня. Но я уверен, что поступил бы точно так же, если бы вновь ока­зался в подобной ситуации. По всей видимости, русские гадали, каким образом мы рас­крыли их маневр. Надо думать, они заметили наш наблюда­тельный пункт, воз-вышавшийся над краем обрыва. Вскоре они выдвинули вперед орудие, практически унич-тожившее наш пункт. Невала и я спаслись, вжавшись в дно ямы. В кон­це концов мы выб-рались оттуда, с ног до головы в песке.

Этот эпизод и целая серия ему подобных свидетельство­вали о том, что русские хотели проверить, насколько крепка финская оборона. Они знали, что скоро финны будут вынуж­дены оставить Восточно-карельский фронт.

Теперь нам приказали передвинуться в Повенец, небольшой, разрушенный бомбежками портовый город на северо-восточной оконечности Онежского озера. Это был самый вос-точ­ный аванпост Карельского фронта. Наблюдая за заливом с и топленными кораблями, мы избрали пунктом корректиров­ки огня здание разрушенного отделения милиции. Од-нако мы оставались здесь совсем недолго.

В четырехстах километрах южнее, на Карельском перешейке, русские в тот момент на-чали свое главное наступление, бросив в бой 31 дивизию, 660 танков и 1500 самолетов. Они совершили прорыв сразу во многих местах. Вероятно, никог­да за эти пять лет мы не были столь близки к тому, чтобы потерять всю страну. Всей Лапландской дивизии было при­казано совершить марш-бросок на перешеек.

Ночью я получил приказ к пяти часам утра покинуть наблюдательный пост и по возможности - без потерь. Обвалившиеся окопы в голом поле не обеспечивали достаточ-ной защиты, и вскоре наша небольшая группа оказалась под ближним артиллерийским огнем. Один за другим мы выскакивали, бежали по полю и, вконец измученные, достигали основной батареи. Мы присоединились к колонне, направ­лявшейся в Карху-мяки и Петрозаводск, столицу Восточной Карелии. Тем из нас, кому не удалось попасть на поезд, пришлось идти пешком. Через несколько дней марша настала наша очередь гру-зиться в товарные вагоны. По плану мы должны были несколько дней отдохнуть, прежде чем прибыть и пункт назначения. Однако ситуация оказалась столь отчаянной, что нам приказали немедленно занять новые позиции. Маннергейм пишет в своих мемуарах, что огонь русской артиллерии во время этой попытки прорвать фронт был сильнее, чем под Сталинградом. На каждом километре этого участка фронта одновременно вели огонь до 400 русских орудий. Противник превосходил нас по численности в шесть раз. Один финский полк иногда противостоял трем атакующим дивизиям. До тысячи низко летя-щих самолетов непрерывно бомбили наши позиции.

Достигнув железнодорожной станции Иматра, мы услышали впереди непрерывный

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 38

 

 

грохот. Атмосфера была зловещей. Никто не сомневался в поражении Германии, но что же будет с нами? Британская империя находилась в состоянии Войны с нашей стороной, как и русские, Америка разорвала с дипломатические отношения. В ряде подразделений на перешейке началась паника, некоторые солдаты бежали на запад. В лесу мы нат-кнулись на стадо коров, брошенных мест­ными жителями, которые бежали с прибли-жением русских.

Наша группа корректировки огня поспешила на линию фронта в деревню Ихантала; здесь и решилась моя судьба. Во всеобщей суматохе, среди непрерывно взрывающихся сна­рядов я попал под военный автомобиль: мне раздавило ле­вую руку, сломав две кости. Нижняя часть руки повисла под углом, соединенная с остальной рукой лишь кожей. Боль была почти невыносимой. Я взглянул на моих товарищей, таких же молодых ребят, как и я. Быть может, я должен был почув­ствовать некоторое облегчение, но вместо этого меня охва­тило острое чувство вины, мне казалось, что предаю их. Ведь сколько лет мы делили друг с другом все наши тяготы. Я ре­шил, что должен скоро вернуться!

В то время как меня доставили в пункт первой помощи, мой заместитель, молодой лейтенант, получил приказ про­должать продвигаться с солдатами на передовую линию пе­хоты. Когда они прибыли на место расположения пехоты, ее там не оказалось. Они попали прямо в ловушку и были окру­жены русскими. Через несколько минут лейтенант погиб. Был убит и мой отчаянный юный связной Олли Руйкка из Лап­ландии. Все это зас-тавило меня глубоко страдать. Позже наши солдаты обнаружили одного из офицеров моей группы, без­различно сидящего на камне; он больше не мог выносить ко­лоссального напряжения. Этот офицер умер несколько лет спустя в сумасшедшем доме.

Когда через несколько месяцев я встретил нашего коман­дира батареи, Аскала Викмана, он сказал, что мое увечье, вне всякого сомнения, было для меня последним шансом вер­нуться с войны живым.

Со станции скорой помощи я с пересадками отправился в госпиталь Пори на Западном побережье. Я не мог поверить в то, что лежу в просторной палате и наблюдаю за моло-день­кими медсестрами в белых и голубых одеждах. Я все время думал о своих товарищах - как они там справляются? Мощ­ное наступление русских продолжало развиваться с той же силой. Наши противотанковые ружья были бессильны про­тив их огромных танков, но-

сивших имена Климента Воро­шилова и Иосифа Сталина.

Конечной целью русских было присоединение Финляндии к Советскому Союзу. Если бы нам не удалось остановить их теперь, очень скоро они подняли бы свой красный флаг над Хельсинки. Лишь у немцев было необходимое для нас воо­ружение и продовольствие; однако, приняв их условия, Фин­ляндия не могла бы заключить с Советским Союзом сепа-ратного перемирия.

Финское руководство знало, что если мы немедленно не завершим войну, то подпишем себе смертный приговор. Но если бы мы раньше попытались заключить с Советским Союзом сепаратный договор, немцы и русские могли попросту устроить бойню на нашей земле. Однако у нас не было никаких шансов на проведение переговоров о перемирии и в то время, когда фронт стремительно продвигался вперед.

Встретившись с этой, казалось, неразрешимой проблемой, президент Ристо Рюти принял самое трудное решение в своей жизни и от своего имени как президент Финляндии признал требования Германии. Он обещал, что ни он, ни любое назначенное им правительство не вступит с Москвой ни в какие сепаратные переговоры. Благодаря этому обещанию немцы дали нам новые противотанковые ружья, в наши порты были попущены транспорты с зер-ном, и финской армии в конце концов удалось остановить наступление русских. Наши потери были огромными, но у русских - во много раз больше.

Русская армия уже подтягивала подкрепления, когда, как это часто бывало в нашей истории, вмешались международ­ные события. Стремясь первым из союзников войти в Берл­ин, Советский Союз перебросил свои войска в Централь­ную Европу. С Финляндией решили разобраться потом. Ста­нин изменил свой прежний план ее полного включения в состав СССР.

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: