Вожди и другие жители Аляски

 

Летом 1959 года у меня появилась возможность отправиться в Северную Америку. Некоторые финские политики решили принять участие в конференции, которую Бухман организо­вал на одном из островов (Мейкинек) на Великих Озерах. Я поехал туда как переводчик, а потом задержался там на неко­торое время. Путешествие, запланированное на несколько недель, в конце концов растянулось на целых два года.

Это был нелегкий, но полезный опыт. Как и у многих жи­телей Северной Европы, бессознательно у меня сложилось высокомерное отношение к американцам. Я считал их повер­хностными и хвастливыми и не любил их проповедников, которые больше похожи на кинозвезд, борющихся за наши души. Известно, что они мало интересуются литературой, кроме того, у них бывают конфликты на расовой почве. Не составляло никакого труда каждый день по-новому убеждать­ся в этом.

Однако через несколько месяцев мне пришло в голову, что я просто глупец. Я приехал в великую страну и неспособен узнать о ней ничего нового, потому что уверен, что уже знаю о ней все. Я решил отбросить то, что думал и чувствовал рань­ше по отношению к Соединенным Штатам, и попытаться на самом деле использовать все те возможности, которые мне представились, - от самого лучшего и до самого худшего.

Да, здесь были расовые проблемы, нищета, культ долла­ра, - но здесь же была готовность к риску, которой могли поучиться мы, представители скандинавских стран, придаю­щие слишком большое значение фактору безопасности. Я рассказал одному шведу об американце, который вложил все свои деньги в одно деловое предприятие, поставив на карту свою репутацию и все свое будущее, - и достиг успеха. "С теми ресурсами, которые есть у этих американцев, это все ничего не значит", - отрезал швед. "Да, но на первом этапе у него не было столько денег, сколько у вас", - ответил ему я.

Здесь были также коренные жители Америки, которые к тому времени стали головной болью для белой администра­ции. Белые пытались загладить ошибки, совершенные по от­ношению к ним в прошлом, при помощи доллара, но пробле­ма была намного глубже. Сами по себе деньги не могут изба­вить от чувства безнадежности, возникшего у местных жите­лей после их изгнания из родных мест. Широкое распростра­нение среди них полу-чил алкоголизм.

Многие племена были представлены на конференции на острове Мейкинек. Я подружился с одной семьей. Жена бес­покоилась, что ее муж день за днем сидит совер-шенно непод­вижно на берегу большого озера и смотрит вдаль. Разумеется в работе конференции он не участвовал. Она спросила, не мог бы я как-то отвлечь его от этого бесцельного созерцания.

Однажды мы завтракали вместе. Я спросил, чего бы он больше всего желал своему сыну. "Войны", - кратко ответил он. Пытаясь оживить разговор, я поинтересовался, не имеет ли он в виду войну против всего, что есть несправедливого в этом мире, или того, что привело к вырождению его народа. Он покачал головой, не меняя выражения лица. "Я участво­вал во второй мировой войне. Я участвовал в войне в Корее. Война, - это было здорово". Итак, он имел в виду, что война по-настоящему испытывает человека. Для него величие на­рода было в прошлом.

Но встречались и коренные американцы, преодолевшие эти чувства. В течение примерно десяти лет вождь индейского племени "Бродячие Бизоны" в Канаде принимал участие в некоторых акциях MRА и в Северной Америке, и в Европе; я тоже был вовлечен в эту работу. Частью парадной одежды вождя был головной убор с двумя гигантскими рогами бизона. В свои 96 лет он все еще ездил верхом, и без очков мог настрелять много дичи.

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 69

 

 

За несколько лет до его смерти я провел с ним вечер в Дортмунде, в Германии; с нами было еще несколько человек. Он хотел поделиться с собравшимися тем, что ему удалось уз­нать за свою жизнь. "Я не хотел бы оскорбить кого-нибудь, - сказал он,- но белые заве-ли мир в темноту и навязали всем народам свои законы и правила".

Он никого не упрекал и не испытывал жалости к самому себе, но верил, что его народ должен жить иначе. "Во время своих путешествий я понял, сколь много у меня грехов, - ска­зал он. - Я думал раньше, что являюсь хорошим примером, но постепенно начал понимать, что лицемерил. Ведь Бог дал мне понимание, что такое сила духа. У нас, людей, этой силы явно не хватает. Мы никогда на самом деле ее не используем. Где бы мы ни были, с какими бы из Его творений мы ни встре­чались, - всегда мы должны следовать Богу. И когда мы по­ступаем так, всякий страх, замешательство, тревога - все ис­чезает из нашего сознания. Вот что я хотел бы оставить вам в завещание".

Такая вера - пример самого лучшего, что я увидел в Се­верной Америке.

Поздней осенью 1959 года я сидел рядом с Микко Асунтой, - фермером, поэтом и членом парламента от центральной Фин­ляндии, - в маленьком, рассчитанном на трех пассажиров са­молете, летевшем с острова Мейкинек в Вашингтон. Буря помешала полетам рейсовых самолетов, поэтому мы приня­ли предложение одного местного пилота. Самолет летел очень низко над землей, то поднимаясь над холмами, то снова сни­жаясь, при этом его очень сильно болтало. Мое лицо скоро стало пепельно-серого цвета, и я без конца пользовался спе­циальными мешочками.

Асунта, казалось, ничего подобного не испытывал. Он с большим энтузиазмом подсчитывал количество коров на фер­мах, над которыми мы пролетали. Когда стало тем-но, пилот сбился с курса, запас топлива начал подходить к концу. К этому времени Асунта также понял, что ситуация довольно рискованная. Мощным басом он начал петь финский гимн: "Капитан, буря очень сильна, волны огромны, небо темно, - может ли что-нибудь спасти нас?". "Я обычно пел эту песню во время Зимней войны, когда дела шли совсем уж плохо", - сказал он.

Асунта был настоящий финский фермер, упрямый и упор­ный, заслуживающий полного доверия в любых обстоятель­ствах. Во время войны вместе со своим другом он спас свой батальон в самый критический момент. Его сразу же произ­вели тогда в офицеры.

Паули Снеллман и я встретились с Асунтой в финском пар­ламенте несколько лет назад и пригласили его приехать в Ко. Асунта окончил только три класса начальной школы и испы­тывал чувство неполноценности, особенно в присутствии людей с высшим образо-ванием и самоуверенных иностран­цев. В Ко он осознал, что истинная мудрость в политической жизни основывается вовсе не на IQ или хорошо сданных эк­заменах. Он начал понимать, что может помочь кое в чем там, где этого не мог бы сделать кто-либо другой. Результатом этой повой уверенности в себе стало то, что, будучи всего лишь "необразованным" членом консервативной группы в парла­менте, в конце концов он стал председателем парламента.

Был ли Асунта мудрым в дипломатических отношениях, это, видимо, совершенно иной вопрос. Когда он выступил против визита Хрущева в северные страны, в финской прессе поднялся большой шум, и крупнейшая коммунистическая газета напечатала на первой странице карикатуру, на кото­рой Асунта был изображен в виде огромного быка, изверга­ющего пар.

Асунта был патриотом своей страны. После конференции на Мейкинеке мы вместе с ним путешествовали много недель но разным городам восточного побережья. И повсюду нам за­давали вопрос: "А что, Финляндия все еще свободная страна?"

Во время этой конференции один из ее английских участни­ков, Роджер Хикс, написал "манифест", озаглавленный "Идеология и сосуществование". В нем он попытался объяснить американцам проблемы, связанные с холодной войной. Ос­новное внимание в манифесте было уделено моральным цен­ностям; в нем подвергались критике самодо-вольный материализм и политическая и нравственная слепота Северной Аме­рики и всего свободного мира. Окончательный выбор, наста­ивал Хикс, должен быть сделан не между

Часть II. Я не одинок | 70

 

 

политическими си­лами, а между отдельными людьми внутри каждого об­щества, - теми, кто живет во имя Бога, и теми, кто выступает против Него. Люди, которые живут только ради себя и собственного успеха, всегда могут быть использованы воинствующими политиканами в самых разных целях.

Это был период, когда Хрущев швырнул свой ботинок на стол в зале ООН в Нью-Йорке, когда он угрожал, что в один прекрасный день Советы похоронят американцев. Картина мира, широко распространенная в то время среди американ­цев, выглядела крайне схематично: с одной стороны, зло и пороки коммунизма, с другой - американская свобода. К тому же, они не всегда были безупречны в выборе средств, при­званных способствовать успеху демократии.

Манифест Хикса был опубликован, и группа американцев решила попытаться донести его до каждого дома Северной Америки. Группы в Европе, Японии и Австралии после-дова­ли их примеру, то же было и в Финляндии. В течение года 88 миллионов семей получили буклет с этим манифестом. В Со­единенных Штатах этот проект помог привлечь внимание людей к тому факту, что подлинную опасность представляет собой не столько коммунизм, сколько материализм. Но в Европе и не в меньшей степени в Финляндии постепенно ста­ло очевидным, что послание такого рода должно быть напи­сано другими словами.

Поскольку я прибыл из страны, которая имела некоторый опыт "контактов" с коммунизмом, американцы просили меня принять участие в распространении этого бук-лета. Сначала я вместе с несколькими сотнями других людей отправился в центр стале-литейной промышленности - Питтсбург. Мы по­казали здесь представление на индус-триальную тему и доста­вили буклет в каждый дом этого региона. Затем я поехал на остров Ньюфаундленд, чтобы, продвигаясь с востока на за­пад, способствовать коорди-нации наших действий в Канаде. Наша деятельность широко освещалась в прессе, однако у нее нашлись и яростные оппоненты. Идеологический климат в Канаде был более жестким, чем в США, и во многих про­мышленных районах классовая борьба была весьма ожесто­ченной.

Следующим летом я вернулся на остров Мейкинек с не­сколькими канадскими администраторами и рабочими. Там я подружился с Стэном Алленом, бизнесменом из Лос-Анд­желеса, который долгое время работал в компании "Боинг" в Сиэтле, но затем поссорился с руководством. Однажды он признался мне, что действовал неправильно, особенно по от­ношению к одному из главных администраторов. "Не хотите ли вы поехать со мной и помочь разобраться в той путанице, которую я породил? – спросил он. - Я оплачу ваш билет. Я хотел бы начать все сначала". Моя работа в Канаде была за­кончена, и я согласился.

Через несколько дней мы пришли в контору администра­тора главного управления компании "Боинг" в Сиэтле. Стэн сглотнул слюну, а затем просто попросил прощения за те не­приятности, которые он доставил. Когда мы ушли из конто­ры, он чувствовал себя легко, был почти счастлив. Он понял, что начался новый этап его жизни и что теперь он может со всем энтузиазмом заняться выращиванием лимонов на фер­ме, которую купил в Калифорнии.

Я остановился в Сиэтле - очень динамичном городе с ярко выраженным нордическим и, прежде всего, норвежским ко­лоритом. На рыболовецких судах в порту повсюду была слышна норвежская речь. Среди моих хозяев был Арне Гелотте, инженер компании "Боинг", предками которого были шведы. Я жил вместе с Херби Алленом, до выхода на пенсию работавшим в страховой компании, и его маленькой жизне­радостной женой Дот в несколько обветшалом домике, вы­деленном нам для работы.

Однажды Арне пришел к нам. "Мы должны донести ма­нифест до каждого дома в Орегоне, штате Вашингтон и на Аляске, - сказал он. - Не хотите ли вы участвовать в этом деле?". И добавил: "Я не знаю, как мы будем все это финан­сировать. Но я отдал месячную зарплату, чтобы запустить этот процесс". Хотя мы жили и работали в США, среди лю­дей, помогавших нам, было мало богатых. Учитель музыки в Портленде, штат Орегон, отдал нам полученное им наслед­ство, агент по продаже автомобилей - подержанную маши­ну.

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 71

 

 

Херби пожертвовал все свои сбережения. Помогла и вдова первого после войны американского посла в Финляндии.

 

Реакция на наш буклет в штате Вашингтон была значитель­ной. Несколько тысяч людей написали нам, что они хотели бы получить дополнительную информацию. Среди них был Джон Сейр, мастер по гребле, получивший золотую медаль на Олимпийских играх в Риме. Он был кумиром в спорте, образцом преуспевающего американца, он вызывал всеобщее восхищение. Но, хотя внешне все выглядело замечательно, в семейной жизни он был несчастен.

Я встречался с Джоном почти каждый день. Однажды он рассказал о своих мучениях, о том, чем он занимался во время "неофициальной" части Олимпийских игр и обо всем, что он скрывал, надеясь, что его жена ничего не узнает. Но, разу­меется, у нее были подозрения: никто ни в Америке, ни в лю­бой другой стране не может одурачить женщину в таких ве­щах. Однажды мы были вместе в спокойной обстановке. У Джона возникло сильное желание рассказать жене обо всем, ничего не утаивая, и попросить у нее прощение. Это был толь­ко первый шаг, а в результате они вместе до сих пор.

Джон пришел к убеждению, что он и три других члена его команды, завоевавшей золотую медаль, должны предложить американской молодежи новый стиль жизни. Расти, Дэн и Тед тоже были достаточно яркими личностями. Мой норвежский коллега и я встречались с ними по несколько раз в неделю, и вместе мы предпринимали длительные вылазки на природу.

В течение полугода они близко сошлись друг с другом, создав команду нового типа. Я поехал с ними на собрание в огромном театре компании "XX век Фокс" в Сан-Францис­ко. Гул поднялся в зале, когда в конце вечера на трибуну выш­ли четыре рослых человека и стали говорить о своих убежде­ниях. Сенсацией стало то, что Джон и Расти вместе с женами позже решили закончить свою спортивную карьеру и посвя­тить все свое время работе в MRA.

Наконец, был назначен день рассылки буклетов по Аляс­ке. В этом штате у нас не было ни группы поддержки, ни ка­ких-либо значительных контактов. У Арне был брат в одном из маленьких городков этого штата, поэтому координаци­онная группа в Нью-Йорке предло-жила нам отправиться туда. Арне удалось найти денег на билет, у меня же денег по­чти не было.

Мы пытались найти контактного человека, который по­мог бы нам начать работу в крупнейшем городе штата – Анкоридже. Один друг вспомнил о банкире, который был на приеме, устроенном MRA много лет назад. Если бы нам уда­лось его найти, это было бы неплохим стартом. Мы решили заказать билеты в Анкоридж и молились каждый день, что­бы Бог помог нам найти деньги, в которых мы так нужда­лись. Вечером, накануне нашего отлета, я косил траву на лу­жайке; внезапно в наш двор въехала машина, в которой си­дела незнакомая старая леди. "Я была по соседству от вас, - сказала она, - и мне очень интересно узнать, чем вы. сейчас занимаетесь". Я сообщил ей некоторые новости, а также то, что мы с Арне собираемся на следующий день на Аляску, од­нако я ничего не сказал о нашем трудном финансовом поло­жении. "А есть ли у вас деньги на эту поездку?" - неожидан­но спросила она. "Пока что только для одного из нас", - от­ветил я. "Позвольте же мне заплатить за другого!" - предло­жила она.

На следующий день мы летели над величественным Юко­ном, о котором я читал в детстве у Джека Лондона. В тот же вечер мы открыли телефонную книгу в нашей дешевой гости­нице и нашли там имя человека, о котором мы слышали ког­да-то. "Я сейчас зайду к вам", - сказал он. Это был вице-пре­зидент банка "Матануска Вэлли". Он ни разу не перебил нас, пока мы рассказывали, почему мы оказались здесь, а затем, помолчав немного, спросил: "Когда же мы начнем? Что вы думаете о восьми утра?"

Наш новый друг сразу же повел нас к главным редакто­рам двух крупнейших газет, на телевидение и к руководите­лям нескольких компаний. На улице мы встретили одного чело-века. У него было открытое лицо, он был одет в клетча­тую фланелевую рубашку и тяжелые ботинки и прогуливал­ся явно в свое удовольствие. Живи он лет сто назад, он впол­не мог бы сойти за золотоискателя. "Расскажите моему дру­гу, почему вы оказались здесь", - предложил нам банкир. "Кто же это был?" - спросили мы, когда пошли дальше. "Разве я забыл вам сказать? Это был президент Верховного суда Аляски".

Часть II. Я не одинок | 72

 

 

Потом банкир попросил нас отправиться в Фэрбэнкс в центральной части Аляски и продолжить работу там. Этот город построен на вечной мерзлоте, недалеко от самой высо­кой горы в Америке - величественного пика Мак-Кинли. Бан­кир сам организовал для нас все необходимые встречи. Ежед­невная газета взяла у нас интервью и напечатала на первой странице наши фотографии. Статья заканчивалась словами, о том, что я, "видный политический деятель ", возвращаюсь в Финляндию, "за железный занавес". Очевидно, что я так и не смог убедить редактора в том, что Финляндия – демократическая страна.

Президент университета в Фэрбэнксе пригласил нас на ланч. Он ужасно гордился тем, что возглавляет "самый северный университет в мире". Я заметил, что Финляндия могла бы побить этот рекорд. "Это невозможно, - сказал он. - Да­вайте посмотрим на карту". Когда я показал ему, где нахо­дится университет Улу, на его лице отразилось ужасное разо­чаро-вание. И зачем только я настаивал на этой детали, что­бы доказать свою правоту? Позже я ужасно ругал себя за это.

Банкир устроил нам также посещение маленькой столицы края, Юно, расположенной в совершенно глухом месте. Туда не было никакой дороги. Прямо на краю города начи-нался могучий ледник. Повсюду можно было видеть следы закры­тых шахт для добычи золота. Нас тепло принял губернатор Аляски Вильям Эган. Он рассказал, что 150 лет назад, в те времена, когда и Аляска, и Финляндия входили в состав Рос­сийской империи, два губернатора Аляски были финнами. В 1793 г. группа монахов под руководством архимандрита Иоасафа Болотова пришла из Валаамского и Коневского монастырей, расположенных на Ладожском озере, и основа­ла на Аляске церковь. В течение одного только года на ост­рове Кадьяк приняли крещение 7000 человек. Десятая часть населения Аляски в наше время принадлежит к православ­ной церкви, большинство из них - инуиты. Один финн пост­роил на Аляске первую лютеранскую часовню.

Через несколько дней мы отправились самолетом обратно на юг и летели ночью над Юконом. Погода была ясной, но внизу под нами царила полная темнота: за час полета мы толь­ко один раз увидели небольшую полоску света. Жизнь здесь почти не изменилась со времен Джека Лондона.

 

Я носился по своим делам между Квебеком и Майами, Фэрбэнксом и Сан-Диего. Однажды Дот позвонила мне в южный Орегон из своего дома в Сиэтле. Оказалось, что Херби скон­чался внезапно от сердечного приступа. Их сын был в Ита­лии, поэтому она спрашивала, не мог бы я приехать и помочь с похоронами?

Перед похоронами пришла телеграмма от двух старых леди из Лос-Анджелеса, в которой они просили меня купить цве­тов на такую сумму, которая показалась мне чрез-мерной. Но я подумал, что нахожусь в Америке, где люди думают по-дру­гому. Я заметил, что хозяйка магазина, видимо, тоже была несколько удивлена той суммой, которую я назвал, но обещала прислать цветы прямо в ритуальный зал. В день похо­рон у подножья гроба возвышался гигантский букет в чело­веческий рост. Через несколько недель леди прислали деньги за цветы, и это была ровно одна десятая часть той суммы, которая была указана в телеграмме. Очевидно, эта щедрость была проявлена служащими телеграфной компании, которые добавили к указанной сумме еще один ноль.

После того как церемония похорон осталась позади, в доме Дот появилась весьма колоритная группа гостей. Я подумал, что Дот захочет, чтобы после кофе мы исполнили методист­ские гимны. Но оказалось, что это совсем не так. "Я думаю, что сегодня вечером мы споем народные песни, которые Хер­би любил больше всего", - сказала она. И все начали петь американские народные песни под мой убогий аккомпане­мент. Херби был хорошим слушателем и очень любил людей; многие гости рассказывали, что встреча с ним побудила их к упорным поискам веры, и они сумели впоследствии сохра­нить ее. Конечно, такие поминки шокировали бы многих в моей стране, но мне редко приходилось бывать в такой уди­вительной атмосфере, как той ночью.

 

 

| 73

 

Обановка накляется.

В конце 50-х годов ситуация в Финляндии была сложной. Советский Союз пытался влиять на нашу внутреннюю и вне­шнюю политику, тогда как мы всячески старались сохранять нейтралитет. После войны мы подписали с СССР договор о дружбе и взаимопомощи, и в нем был пункт о военных отно­шениях, который можно было толковать по-разному, в том числе и в опасном для нас смысле. Неудивительно, что на За­паде часто высказывались сомнения в том, что Финляндия истинно независима.

И Паасикиви, и Кекконен, ставший президентом после него, основывали свою политику на реальности нашей общей 1500-километровой границы с Советским Союзом и на том факте, что в случае конфликта нам не придется рассчитывать на поддержку Запада. В 1944 г., когда Паасикиви подписал в Москве перемирие, он встретился с маршалом Тимошенко, командующим Карельской армией. Тимошенко заметил, что во время войны финская армия была лучшей в мире. Паасики­ви остроумно ответил, что это просто замечательно, раз оба они имеют одно и то же мнение. "Но у нее был один недоста­ток, -добавил Тимошенко, - она была слишком маленькой!".

Кекконен ловко маневрировал, проводя Финляндию через опасные ловушки, и балансировал на грани, пытаясь поддер­живать хорошие отношения с Советским Союзом и в то же время сохранить нашу независимость и приверженность демо­кратическим идеалам. Непримиримая, бескомпромиссная по­литика была бы для нас катастрофой. В то же время президент сильно злоупотреблял своей властью, и это способствовало развитию раболепия в его окружении. Контраст между стилем правления Кекконена и Паасикиви был просто поразителен.

В этой сложной ситуации решение присоединиться к еди­ной инициативе северных стран и разослать в каждый фин­ский дом манифест "Идеология и сосуществование" было весьма дерзким. Поступая таким образом, мы показывали, что не являемся частью Советского блока. Неудивительно, что наша деятельность вызвала в то время много шума. Сам факт, что буклет был распространен столь быстро, - в один день он появился во всех странах Северной Европы, - крайне удивил Москву. Очевидно, что там были сильно обеспокоены любой идеологической инициативой, исходящей от Запада.

Эхо этой акции вскоре достигло и меня, хотя я был за гра­ницей. Реакция советского посольства в Хельсинки была бур­ной. Оно заявило, что распространение буклета является "не­дружественным" актом, направленным против Советского Союза. Это издание обсуждалось кабинетом министров. На пресс-фото премьер-министр Сукселайнен сидел у лакирован­ного столика, на котором лежала "Идеология и сосущество­вание", а рядом с мрачными лицами стояли члены общества финско-советской дружбы. Предполагалось даже начать офи­циальное судебное разбирательство деятельности MRA в Финляндии, но Сукселайнену, который сам однажды побы­вал в Ко, удалось предотвратить эту опасность.

Вейно Таннер, старейшина финского кооперативного дви­жения, помог группе, проводившей эту кампанию, и буклет был изготовлен на печатных станках, которые принадлежа­ли этому движению. Во время войны Таннер входил в каби­нет министров Финляндии, а после ее завершения ему при­шлось заниматься очень сложными проб-лемами, поэтому на него не действовали никакие крики и протесты.

Художник Леннарт Сегерстрале, специалист по фресковой живописи, который возгла-влял финский филиал, и рань­ше высказывал серьезные сомнения в отношении этой акции, поскольку Финляндия оставалась изолированной в политичес­ком отношении. Он понимал также, что этот памфлет доволь­но поверхностен, - в нем материализм, присущий коммунис­тической идеологии, подчеркивался гораздо сильнее, чем ма­териализм "госу-дарства всеобщего благосостояния"; кроме юго, слишком большое значение придавалось в нем полити­ческому, а недуховному выбору. Он видел, что манифест про­диктован не

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 74

 

 

столько стремлением дать отпор материализму во всех его формах, сколько страхом перед коммунизмом.

Сегодня очевидно, что опасения Сегерстрале были оправ­данны. Так, в буклете при-водилось заявление одного американского адмирала: "Америка должна сделать выбор между нравственным перевооружением и коммунизмом". Это не означало, что речь идет о выборе между двумя организация­ми - MRA и коммунистической партией, - под-разумевался выбор между двумя образами жизни. Однако это можно было не понять, и особенно потому, что в буклете слишком много внимания уделялось стратегии и тактике коммунизма.

В то же время Сегерстрале осознавал, что мы в Финлян­дии легко можем утратить понимание четкой границы между существующим добром и злом, если будем думать только о том, чтобы нас оставил в покое могучий восточный сосед. Некоторые вообще не видели разницы между западной де­мократией и восточным тоталитаризмом. Они настаивали на том, что именно США представляют собой самую большую угрозу для мира во всем мире.

Поэтому после некоторых колебаний Сегерстрале все же решил не противодействовать публикации в Финляндии ма­нифеста "Идеология и сосуществование". Когда разразился скандал, он взял на себя ответственность перед обществом и стал защищать эту акцию. После этого президент отказался от решения вручить художнику награду, которую он вот-вот должен был получить за свои достижения в области изобра­зительного искусства.

Вскоре я вернулся в Финляндию и начал тесно сотрудничать с Леннартом Сегерстрале. Для него это были тяжелые годы. Он вынужден был пережить непонимание, его намерения ча­сто толковались превратно. Он научил меня ставить на пер­вое место интересы страны и других людей, а не собственную репутацию и безопасность.

Я знал Леннарта еще со студенческих времен и часто на­блюдал, как он работает над своими огромными церковны­ми фресками. Однажды я пришел в церковь в Варкаусе, в Во­сточной Финляндии, которая была разрушена во время вой­ны и находилась в стадии реконструкции. Леннарт работал над фресками для алтаря площадью 240 квадратных метров, высотой с четырехэтажный дом. Чтобы перемещаться вдоль стены, он поль-зовался лесами, передвигающимися по желез­нодорожным рельсам. Он только что приостановил на время свою работу под потолком и разговаривал с женщиной, при­шедшей попросить его о помощи.

Обычно, когда художник работает в церкви, дверь закрыва­ют, но Леннарт хотел, чтобы его работа стала частью город­ской жизни, как это было в старые времена в Италии. Если роспись фрески прервать хотя бы на несколько часов, прихо­дится переделывать заново весь фрагмент, но он все равно был готов к тому, что может понадобиться кому-нибудь, как, напри­мер, этой женщине. Через сорок лет старые люди в Варкаусе все еще расска-зывали о том, как работа Леннарта благотворно повлияла на духовную жизнь города и помогла преодолеть недоразумения в отношениях между людьми разных классов.

Можно понять, почему некоторые люди, близкие к Леннарту, считали, что его христианские обязанности отнимают у него слишком много времени: "Представьте себе, сколько он мог бы сделать, если бы целиком посвятил себя искусству!". Леннарт как-то сказал мне, что эти люди не могут уловить, что же является самым главным источником его вдохнове­ния. В Леннарте сочетались самоотверженность и бескорыс­тие, качества, весьма отличные от стремления к самореализа­ции; именно поэтому многие хотели работать вместе с ним.

Леннарт и его сын Улф участвовали в работе конферен­ции "Оксфордской группы" в Ауланко в январе 1939 года. Это оказалось поворотным пунктом для них обоих. Улф, кото­рый был, по-видимому, еще более талантлив, чем Леннарт, погиб на Карельском перешейке в тот же день, когда меня с травмой забрали на пункт скорой помощи. Короткая, но яр­кая жизнь сына и его вера побудили Леннарта никогда не всту­пать в компромисс с своими убеждениями. Ему пришлось пережить очень много горя, поскольку второй его сын также трагически погиб в мирное время (утонул).

В Ауланко произошло примирение многих людей, враж­довавших друг с другом со времен гражданской войны. Эта конференция послужила толчком к объединению страны

Часть II. Я не одинок | 75

 

 

пе­ред предстоящей катастрофой. Когда Сегерстрале закончил свою фреску для столовой в Ко, он сказал, что это его благо­дарность за то, что сделали для Финляндии "Оксфордская группа" и MRA.

Сегерстрале проявлял большую щедрость в отношении различных инициатив MRA. Например, в конце 50-х годов он отдал весь гонорар за большую работу в Лапландии (это была примерно половина его годового дохода) группе кенийцев, собиравших деньги для дублирования на суахили филь­ма "Свобода". Этот фильм, сценарий которого был написан африканцами и роли в котором исполняли также артисты из Африки, был посвящен борьбе за независимость от колони­ального владычества, а также освобождению от чувства не­нависти и мести. По инициативе Джомо Кениатта, впослед­ствии ставшего первым президентом Кении, накануне про­возглашения независимости этот фильм был показан по всей стране. Когда я в 1991 году посетил Кению, бывший партизан Мау-Мау, который участвовал в работе над дублированием фильма, попросил меня передать семье Сегерстрале письмо с благодарностью за тот вклад, который он внес в "прекраще­ние волны насилия" в его стране.

В конце лета 1961 года, вскоре после моего возвращения в Европу, в маленьком городке Фройденштадт в Шварцвальде умер Фрэнк Бухман. Именно здесь в 1938 году к нему пришло озарение: он понял, что единственной реальной альтернати­вой вооружению, которое вскоре привело ко второй миро­вой войне, является всеобщая мобилизация нравственных и духовных ресурсов человечества с целью реформирования общества.

Смерть Фрэнка Бухмана не была неожиданной. Он был очень слаб, ему было 83 года. Но все равно это был тяжелый удар. Хотя никто из нас не собирался возводить его на пьеде­стал, тем не менее, именно он был инициатором и централь­ной фигурой огромного и все расширявшегося дела. В Бухмане было что-то от настоящего художника. Он редко высту­пал на митингах, но умел глубоко чувствовать, чего можно ждать от того или ино-го человека, сколь бы он ни был сло­жен. Он ощущал преобразующую силу Бога, и это позволяло ему предвидеть, что может случиться с другими людьми, ког­да та же сила пробудится в них самих. Он умел рисковать, и это привлекало к нему людей. Никогда он не пытался мани­пулировать кем-то или привязывать людей к себе.

После второй мировой войны, когда Фрэнк Бухман рабо­тал над задачей объединения немцев и французов, он указы­вал, что основывает свою деятельность на "полном послании Иисуса Христа". Христос для него был даром всему челове­честву. Христос пришел в мир не для того, чтобы его организа­ция пополнилась новыми членами. Призыв, который получил Фрэнк Бухман, - "переделать мир", - это было задачей для людей разных вероисповеданий, а не только для христиан.

Бухман надеялся, что после его смерти кто-нибудь возьмет на себя руководство MRA. Но наше движение было все же относительно молодым, и до сих пор не нашлось такой груп­пы, которая могла бы взять на себя всю полноту ответствен­ности за него. К счастью, Питер Говард оказался способным взвалить это на свои плечи на некоторое время, однако и он неожиданно умер через четыре года в Перу. Все это создало огромные трудности для работы MRA во всем мире.

Перед смертью Фрэнк Бухман договорился с тайваньским генералом Хо Йинг-Чином, бывшим премьер-министром Китая и главнокомандующим армии Чан Кай-ши, принять для обучения навыкам совместной работы несколько сотен китайских студентов. Идея состояла в том, чтобы китайцы путешествовали по Европе со своим спектаклем "Дракон" и учились на собственном опыте.

Когда молодые китайцы переезжали из города в город, им приходилось встречаться с значительным противостоянием, особенно в Дании и Норвегии. Политический климат того времени был таков, что многие европейские политики смот­рели на Тайвань как на некую обузу. Они боялись проявлять дружеские чувства к этому маленькому государству, отколов­шемуся от метрополии, и навлечь на себя тем самым гнев со стороны Пекина.

Само по себе представление было, прежде всего, выраже­нием национальных чувств самих актеров, а не их реакцией На материалистическую идеологию, и молодые китайцы были, по-видимому, больше заинтересованы в том, чтобы приобрести союзников для

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 76

 

 

Тайваня, чем в том, чтобы самим научить­ся чему-то новому.

Стало ясно, что неразумно приглашать китайцев в Финляндию, учитывая существовавшую в то время ситуацию. Паули и я имели столкновение в Бонне с одним из британ­ских "хозяев", принимавших китайцев; он хотел заставить нас пригласить в Финляндию всю китайскую делегацию. Вероят­но, он был очень озабочен тем, чтобы помочь им выполнить свою программу. Он решительно осуждал наши сомнения, считая, что они продиктованы лишь желанием умиротворить русских, и успокоился только тогда, когда британский министр иностранных дел также высказался против этого ме­роприятия. В порядке компромисса Паули и я заказали четы­ре чартерных авиарейса, чтобы позволить финнам попасть на представления в Стокгольмской ратуше, и многие члены нашего пар-ламента воспользовались этой возможностью.

Ретроспективно боннский эпизод можно рассматривать как знак того, что отношения, сложившиеся между членами кружка Бухмана, не всегда были такими, какими они должны были быть. Когда верх берет неуверенность, человек утрачи­вает контроль над собой.

Когда "Дракон" достиг Дании, последнего пункта своего турне по Северной Европе, весь актерский состав прошел па­радом по центру Копенгагена. Один из ветеранов социал-де­мократической партии шел впереди в сопровождении знаме­носцев. Я нес финский флаг. Далее следовал гигантский пла­стмассовый дракон ядовитого зеленого цвета, извивавшийся во все стороны во время движения по улицам.

В то время, если вы стремились с наименьшими усилиями осуществить свои духовные и нравственные цели, было ра­зумно общаться с людьми в церковных стенах. Едва представ­ление прибыло в Данию, хорошо организованные группы начали саботировать его показы, взрывая бомбы со зловон­ным газом и запуская в зал мышей. Полиция проявила при этом полную беспомощность. Информация о китайцах ока­залась среди новостей о сенсациях и скандалах. В конце кон­цов, чтобы защитить их, пришлось однажды утром потихонь­ку выслать их из страны, а остальные представления просто отменить.

Вскоре я опять был в Дании, и атмосфера здесь была тягост­ной. Наша акция не удалась, потерпела фиаско, и мы должны были подумать, что же делать дальше. Тем временем группа молодых скандинавов летом 1962 года организовала встречу представителей северноевро-пейских стран в Швеции. В ней принял участие Бенгт Джонзон, бывший епископ шведской Лапландии. "Никогда я не был на конференции, где так мно­го людей посвятили свою жизнь Богу и решили отказаться от своей карьеры, чтобы пойти в бой против хаоса современной жизни", - говорил он впоследствии.

Во время конференции один молодой швед закончил пьесу под названием "Ветер перемен", в которой проповедовалась твердая позиция в отношении моральных ценностей, - в отли­чие от той, что была характерна для многих церковных людей в 60-е годы. Драматург проводил мысль о том, что абсолют­ные моральные ценности служат источником жизненной силы общества

⇐ Предыдущая123456789

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: