Мы привлекаем к себе внимание Финляндии 8 глава

Большую часть 1956 года я провел за пределами Финляндии; меня давно уже не было дома, когда однажды в моем почто­вом ящике оказалось письмо из Парижа, в котором меня как члена международной группы приглашали в Марокко. Орга­низатор этого мероприятия хотел, чтобы в нем участвовали и представители стран, не отягощенных своим колониальным прошлым.

Ситуация, на фоне которой появилось это приглашение, была весьма драматичной. По всей Африке освободительные движения вели борьбу за независимость, и особенно горячей она была в Северной Африке. Алжирцы с оружием в руках выступили против Франции, напряжение достигло крайних пределов и в соседних странах, Тунисе и Марокко. Франция управляла Марокко железной рукой при поддержке главы берберов, паши Марракеша. Франция выслала в изгнание на Мадагаскар истинного лидера Марокко, султана Мухамме­да V. По всей стране шла мобилизация сторонников освобо­дительного движения.

Большинство французов были сторонниками концепции "расы господ", считая такое положение дел вполне естествен­ным. Фрэнк Бухман вместе с группой своих единомышлен-ников по предложению Роберта Шумана только что посетил Марокко. Здесь они встретились, в частности, с одним фран­цузским фермером, Пьером Шаваном из Марракеша, на соб-ственном опыте убедившимся в том, что официальная политика Франции ведет к катастрофе. Он приехал в Ко и здесь пришел к пониманию, что прежде всего должна измениться позиция самого французского народа. Вернувшись домой, Шаван начал "наводить мосты" и наладил контакт с моло­дым марокканским инженером, который был националистом и имел тесные связи с освободительным движением, о чем сам Шаван не знал. Марокканец начал понимать, насколько он ослеплен не­навистью, и включился в процесс, в результате которого паша отказался от своей роли марионеточного лидера и потребо­вал от французов вернуть султана в качестве короля незави­симого Марокко. Этот призыв предотвратил гражданскую Войну. Пресса всего мира опубликовала фотографию, на ко­торой паша стоял на коленях перед сул-таном, просил у него прощения и признавал султана законным правителем Марок­ко. Вскоре после этого паша умер, а Мухаммед V взошел на престол.

И вот теперь, понимая, сколь хрупок этот мир, Мухаммед V пригласил группу из MRA посетить его страну.

Через пару недель после того, как я получил письмо из Пари­жа, я впервые ступил на африканскую землю. Все здесь, в том числе воздух, запахи и прочее, сильно отличалось от того, к чему я привык. Я решил, однако, что сделаю все, чтобы чувствовать себя, как дома, и не буду руководствоваться ника­кими предвзятыми мнениями.

Мы представляли собой весьма живописную компанию: несколько швейцарцев, и среди них известный специалист по Данте, профессор Теофил Сперри; египетский принц Измаил Гасан, изгнанный из Египта в результате революционного переворота Насера; Гуннар Визельгрен из Швеции и я - из Финляндии. Мы арендовали дом на окраине Рабата. Посколь­ку нас никто официально не поддерживал и нам никто ничего не платил, мы жили на нерегулярные добровольные пожертвования наших друзей как из дома, так и из других стран. Порой нам с трудом удавалось выходить из тяжелого финансового положения.

Этот дом вскоре стал настоящим центром нашей деятель­ности. Однажды мы пригласили 30 воинов берберов. Они были одеты в широкие одежды, доходившие до колен, и белые тюрбаны. Их предводитель был ближайшим соратником легендарного национального лидера Марокко - Абделькерима. Мы поняли, что гости, приглашенные на ланч, могут прибыть и на шесть часов позже, чем это было намечено, - для них был важен день, а не час. Мы проводили семинары, кон­ференции, личные беседы, в ходе которых мы получали не меньше, чем давали сами. Несколько раз нас приглашали на встречу с султаном в его дворец в Рабате, и там мы де-лились нашими впечатлениями и переживаниями.

Измаил Гасан когда-то жил в Египте в роскошных усло­виях. Он был философом и

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 64

 

 

поэтому, принимал жизненные пе­редряги со стоическим хладнокровием и обезоружи-вающим юмором. Когда он был ребенком, то играл с братом не в иг­рушки, а в слова. Они сами придумали целый язык, который назвали "optimisto", и пользовались им при разговоре друг с другом, - ясно, что они были единственными во всем мире знатоками этого языка. Позднее Измаил защитил в Цюрих­ском университете докторскую диссертацию по новой теории музыки.

Один швейцарец, живший в Александрии, привлек моло­дого Измаила к деятельности MRA. Измаил чувствовал себя несчастным, так как жил в роскоши, когда кругом царила нищета, и решил пожертвовать значительную часть своего наследства на поддержку движения, зародившегося в Ко. Его семья категорически протестовала против этого. Вскоре пос­ле того, как Насер пришел к власти, двоюродный брат Изма­ила, король Фарук, был изгнан из страны, а имущество всей семьи конфисковано. Дядя Измаила сказал ему: "Ты был един­ственным, кто мог бы сделать что-нибудь реальное с помо­щью своих де-нег".

Измаил часто раздражал меня, так как он был слишком медлителен и непрактичен. Но на самом деле все, что он де­лал, было хорошо обдумано и потому имело вес. Со време­нем мы сблизились и стали как братья.

Мы путешествовали по Марокко в старом, почти полно­стью развалившемся "ситроене" и посетили Фец, Мекнес, Могадор и Марракеш. На юге, недалеко от границы с пус­тыней, температура даже по ночам была выше 40°С. Незави­симо от внешних обстоятельств, Измаил молился пять раз в день. Он доставал из портфеля небольшой пластиковый мат­расик желтого цвета, определял по компасу направление на Мекку и молился, подняв вверх ладони, как будто в любой момент он был готов принять Божьи дары.

Измаил полагал, что первый шаг на пути к единству меж­ду христианами и мусульманами, который должны сделать люди, - со всей серьезностью отнестись к своей вере, не пыта­ясь приспособить ее для собственных целей.

Таиби Абделькадер руководил строительными рабочими в Марокко. Он часто приг-лашал Измаила, Гуннара и меня на встречи профсоюзных деятелей. Таиби удалось объединить враждующие фракции внутри своей отрасли, и в его помощи нуждались многие.

Однажды он пригласил Гуннара и меня поехать вместе с мим в его родной город Тетуан, расположенный в семистах километрах к северу, в бывшем испанском Марокко, на свадь­бу его сестры. Он поселил нас в доме для странствующих тор­говцев в арабской части города. Небольшие извилистые ал­леи окружали дом, несметное количество торговцев сидело прямо на улицах, звучала арабская музыка и воздух был на­сыщен запахами животных, земли и ослиной мочи.

Первый день мы целиком посвятили посещению старших родственников Таиби, его теток, дядей и двоюродных брать­ев. Каждого он очень заботливо расспрашивал, как они по­живают, интересовался их здоровьем и тем, в чем они нужда­ются. Это было тра-диционной обязанностью, принятой в обществе, живущем без государственной системы социально­го обеспечения. Его 82-летний отец, Абделькадер, жил в ок­ружении многочисленных детей, внуков и правнуков. Его младшему сыну только что исполнилось два года.

Затем наступило время свадьбы. Один богатый купец пре­доставил свой особняк невесте и ее жениху, ремесленнику. Большой балкон шел вдоль стен самого большого зала. В доме собралось около 400 гостей. В центре главного зала находи­лись пожилые люди, одетые в белые одежды до колен. Они держались с большим достоинством. Музыкант непрерывно играл арабские народные мелодии. Певец, которому однажды довелось выступать перед самим султаном, пел громко, как в опере. Молодые люди разносили восточные лакомства, миндальное молоко, пирожные и печенье.

Гуннар и я сидели на скамье по обе стороны от марокканца с вкрадчивыми манерами, говорившего только по-арабски. Мы осторожно спросили Таиби, знает ли он, кто это. "Это жених, - ответил он, - вы сидите на почетных местах". В зале не было ни одной женщины, но они стояли по углам балкона, их глаза сверкали из-под чадры. Таиби показал нам одну, которая на первый взгляд ничем не отличалась от остальных. "Это невеста, моя сестра!"

Часть II. Я не одинок | 65

 

Празднование продолжалось до трех часов ночи. Наконец вышли четверо сильных мужчин, которые несли узкую кор­зину, прикрепленную к двум палкам и снабженную крышкой. Они поднялись на балкон, посадили невесту в эту корзину и закрыли крышку. Когда они снесли ее вниз по ступенькам, компания стала расходиться.

Длинная процессия, возглавляемая музыкантом и людьми, несущими свадебный паланкин, двигалась в абсолютной тем­ноте. В узких аллеях зажглись гирлянды масляных ламп. На­конец, процессия достигла мечети, и люди, несшие паланкин, три раза стукнули в дверь палками. Имам дал свое благосло­вение, и процессия проследовала к будущему дому новобрач­ной, где крышку открыли, и жених внес невесту в дом. Начи­ная с этого момента, сказал нам Таиби, муж ста-новится от­ветственным в финансовом отношении не только за жену, но и за двенадцать других родственников. Жених, который ка­зался невероятно счастливым, по-видимому, совершенно не был этим озабочен.

Ибрагим, повар в нашем доме в Рабате, не умел ни читать, ни писать. Раньше он несколько раз уже служил у европейцев. Вначале ему было трудно понять те пожелания, которые выс­казывали относительно меню две швейцарки, жившие вместе с нами. Но постепенно, подружившись с нами, Ибрагим на­чал понимать, чем мы занимаемся, а эти женщины научились выражать свои предложения в более тактичной форме.

В том году пост месяца Рамазан пришелся на самое жар­кое время. В течение целого месяца начиная с самого раннего утра, когда Ибрагиму удавалось отличить белую нить от чер­ной, и вплоть до вечера, когда это становилось невозможным, он не должен был ни есть, ни пить и тем не менее должен был работать. Он никогда не нарушал пост, хотя и проводил це­лый день в кухне, наполненной соблазнительными аромата­ми пищи. Благодаря Рамазану он никогда не мог забыть, что значит чувствовать себя голодным.

Однажды мы узнали, что Ибрагим, его жена и двое ма­леньких детей живут в сырой лачуге с худой крышей и малю­сеньким отверстием для дневного света. В таких условиях дети легко могли стать инвалидами на всю жизнь. Измаил попро­сил меня пойти с ним к местному шейху ходатайствовать о другом доме для них. Измаил красноречиво обрисовал ситу­ацию, особенно подчеркивая тот факт, что он помогает сво­им трудом налаживать контакты между арабами и европей­цами. Поскольку тысячи людей жили в лачугах из жести, по­луразвалившихся укрытиях из картона, канистр и мешков, шансы Ибрагима получить новый дом были невелики. По­грому, когда через месяц он получил сообщение, что может взять в аренду небольшой дом в пригороде, радость его была безгранична. От него не потребовалось даже самой малень­кой личной "компенсации" в пользу шейха.

Тем временем работа, которую мы планировали, прибли­жалась к завершению. У Гуннара умерла мать, кроме того, подошло время его свадьбы, поэтому он вернулся в Швецию. Большинство других членов нашей группы тоже уехали, но Измаил и я все еще оставались с нашим верным маленьким "ситроеном".

С течением времени источники нашего финансирования иссякли, и у нас не было никакой возможности сохранить за собой дом и заплатить за работу Ибрагиму. Ситуация была очень странной: казалось, что мы являемся преуспевающими иностранцами, а на самом деле у нас абсолютно не было денег.

Мы молились Богу, чтобы он проявил к нам сострадание. Однажды женщина, которая поселилась по соседству с нами, пришла и спросила, нет ли у нас кровати, которую мы могли бы продать. У нас была лишняя кровать, мы продали ее и купили дешевых макарон. В магазине нам дали также рыб­ных консервов, которые еще не испортились, но уже не годились для продажи. Кроме того, неожиданно для нас вдруг пришло достаточно денег из шведской Лапландии, что позволило нам рассчитаться с Ибрагимом.

Как обычно, он приходил каждое утро и спрашивал, что бы мы хотели заказать на этот день. "Вчера вы приготовили такую прекрасную рыбу с макаронами, что мы хотели бы повторить это блюдо", - отвечали мы. Ибрагим смотрел на нас кротким, все понимающим взглядом. "Я понимаю боль­ше, чем вы думаете. Вы не похожи на других иностранцев. Я знаю, как вам живется", - сказал он на это.

И вот настал день, когда мы покинули наш дом, а Ибрагим потерял свою работу. Мы чувствовали себя отвратитель­но, сообщая ему о том, что он опять стал безработным. Но Ибрагим просто сказал: "Я все понимаю и надеюсь, что Ал­лах не оставит своими

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 66

 

 

заботами меня и мою семью".

В тот день, когда мы уезжали, Ибрагим пригласил нас к себе домой на прощальный обед. Мы сидели на полу за ни­зеньким столиком, вкушая самые лучшие марокканские де­ликатесы, приготовленные его женой. Позже мы узнали, что это угощение обошлось им в половину всех денег, которыми они в то время располагали.

Через несколько лет, когда я занимался примерно той же работой в северо-западной части тихоокеанского побережья США, совершенно неожиданно пришел денежный перевод от двух пожилых леди из Лос-Анджелеса, узнавших, что на на­шем счете далеко не всегда имеются деньги. Я обрадовался и сразу же подумал о том, как использовать эти деньги. Но на следующее утро у меня вдруг возникла совершенно четкая мысль - послать всю эту сумму Ибрагиму в Марокко.

Я шел в банк в глубокой задумчивости. А что, если мы разделим эти деньги? И поло-вина этой суммы была бы для Ибрагима весьма существенной! Это было сильным искуше­нием. Однако мысль, которая так неожиданно пришла мне, содержала в себе столь недвусмысленное указание, что я за­полнил почтовый перевод на всю сумму. Прошло несколько месяцев. И вот однажды пришло письмо из Марокко, и в нем говорилось, что Ибрагим получил деньги как раз тогда, ког­да истекал годичный срок арендной платы, и семья была очень близка к выселению. Эта сумма в точности соответствовала размеру их долга.

Я поддерживал связь с Ибрагимом в течение многих лет. В конце концов, когда умерла его жена, он эмигрировал в Данию и получил здесь работу мойщика посуды в баре. Поз­же к нему приехал его сын Абдессалам, который женился на датской девушке.

Когда мы с женой были в Дании, через 30 с лишним лет после нашего знакомства, Ибрагим и его семья пригласили нас на ужин. Во время ужина Абдессалам рассказал нам, как постепенно он утратил те духовные принципы, которые были заложены в нем дома, и полностью перешел на европейский уклад жизни. Между прочим, он начал сильно пить. Но его старый отец продолжал молиться пять раз в день, постился во время месяца Рамазан и воздерживался от спиртного. Однажды что-то произошло в сознании Абдессалама, и он решил полностью изменить свою жизнь. Надо ли говорить, как была рада этому его жена-христианка.

Сам Ибрагим сказал нам, что решил вернуться в Марок­ко. "Аллах помог мне освободиться от страха перед людьми, особенно после моего паломничества в Мекку, - сказал он. - Меня больше не беспокоит, что думают обо мне другие люди". Его сын добавил, что многие эмигранты-мусульмане прихо­дят к его отцу за советом. "Я чувствую, что мое земное время приближается к концу, - продолжал Ибрагим. - Моя жена умерла в Марокко. Я хочу вернуться домой, в мою страну, к моей дочери. Я не хочу стать здесь обузой для других. Я ду­маю, что смогу обойтись в Рабате теми деньгами, которые накопил в Дании".

 

Осенью 1957 года, когда Измаил и я еще жили в нашем доме в Рабате, мы познакомились с одним алжирским писателем, глубоко образованным человеком по имени Махмуд, кото­рый жил с семьей в сельской местности около Марракеша, недалеко от гор Атласа. Махмуд был известной фигурой в алжирском национально-освободительном движении; он вер­нулся в Марокко после тюремного заключения во Франции, где его подвергали различным издевательствам. Тем не ме­нее у него не было чувства горечи и обиды по отношению к французам. Часто мы совершали с ним длительные поездки на "ситроене". Махмуд обычно сидел впереди и полностью был поглощен чтением Корана, который лежал у него на ко­ленях, не обращая никакого внимания на пейзаж за окном машины.

Когда освободительная война против Франции начала приближаться к победному концу, представители некоторых фракций национального движения стали смотреть на Мах­муда - опытного журналиста, а в прошлом – главного редактора и уважаемого всеми духовного лидера - как на потенциального политического соперника. Было известно также, что Махмуд бывал в Ко и работал над объединением различных групп и течений своего народа.

Однажды утром в большом волнении нам позвонили близкие Махмуда и сообщили,

что он пропал. Его позвали ночью к телефону, к соседям, а обратно он не вернулся. Мы

Часть II. Я не одинок | 67

 

немедленно сели в машину проехали одним махом 400 км до Марракеша, но там не было никаких следов

Через несколько месяцев мы узнали, что же случилось той ночью. Махмуда похитили, когда он шел к соседскому теле­фону. В первый день его заперли на пустой ферме, а потом перевезли в тюрьму в городе Уджде.

Через шесть месяцев с помощью других заключенных Мах­муд бежал. Ему удалось по-пасть в Касабланку и разыскать кое-кого из друзей. Но оказалось, что к тому времени многие из его прежних знакомых изменили свою политическую ори­ентацию и перешли в другую фракцию. В конце концов Мах­муду удалось найти друзей, у которых были связи с админи­страцией в Рабате, и он получил защиту.

Мои мусульманские друзья разрушили предубеждение по от­ношению к исламу, которое было у меня в то время, как и у многих других христиан. Действительно, встречаются мусуль­мане-фанатики, но бывают и христиане-фанатики, которые отказываются вступать в диалог с мусульманами. "Тот образ жизни, который ведут европейцы, заявляет о себе столь гром­ко, что мы не можем расслышать, что же именно они гово­рят", - сказал мне од-нажды один африканец.

В Марракеше я встретился с английским миссионером, у него была небольшая церковь в подвальном помещении. Его отец работал здесь до него в течение 40 лет, и ему не удалось обратить в христианство ни одного мусульманина. Но когда начались кровавые преследования европейцев, около сотни арабов поставили на карту собственную жизнь, чтобы спас­ти этого миссионера.

Двадцать лет спустя папа Иоанн Павел II совершил свое первое путешествие в Африку и встретился в Касабланке с тысячами студентов. Я слушал его выступления, поскольку мне было интересно знать, как он будет вести свою пропо­ведь в мусульманских и протес-тантских странах, а также в странах с марксистской идеологией. Я был поражен тем, что в каждую из этих стран он прибывал как гость, с глубоким уважением к этой стране. Прежде всего, он пытался найти то, что объединяет его с ее жителями: в мусульманской стране - вера в Бога, в марксистских государствах - стремление к спра­ведливому об-ществу; после этого он объяснял, где именно возможны совместные действия. Наконец, он говорил о сво­ей вере и своей миссии как служителя Христа и пастыря Ка­толической церкви. Он не умалял своей веры, но показывал, что каждый из нас может оставаться тем, кем он является, если наше сердце открыто для других людей и мы относимся к ним без малейших претензий.

Последние два месяца, проведенные в Марокко, я оставался здесь единственным членом нашей прежней группы. Я жил в Марракеше с семьей Шавана и учился быть готовым к любой неожиданности. В какой-то момент я выполнял даже функ­ции няни трех детей, когда их родители отлучались из дома. Младший из этих детей был еще в пеленках. После ужина стар­шие дети садились на диван и требовали, чтобы я рассказы­вал им разные ис-тории. Я пытался изо всех сил вспомнить то, что слышал в детстве. Наибольшим ус-пехом пользовалась история Топелиуса о березе и звезде: в ней рассказывалось о том, как оставшиеся сиротами брат и сестра спасались бег­ством из Сибири и как они добрались до Финляндии.

 

 

| 68

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: