Мы привлекаем к себе внимание Финляндии 5 глава

Во время последовавшей за этим передышки велись интенсивные переговоры. 3 сентября 1944 года президент Рюти Подал в отставку, предоставив новому правительству возможность заключить перемирие с Россией и разорвать отношения Германией. Гитлер

Часть I. Путь к свободе | 39

 

 

был в ярости.

Выдвинутые Советским Союзом условия были безжалост­ными, однако продолжение войны грозило полной оккупацией. Одним из условий был полный вывод немецких час-тей из страны в течение двух месяцев и одновременная демобилизация финской армии. Если мы не уложимся в этот гра­фик, последует вторжение советской армии, - а мы знали, что, войдя в страну, она уже никогда из нее не уйдет. Поэтому в тот же день, когда было подписано перемирие, началась финско-германская война.

Вскоре я узнал, что моя батарея возвращается в Лапландию - туда, откуда мы и начали более чем за три года до того свой поход. Война с немцами сначала велась довольно вяло. Немцы отступали, финны наступали. Никто не хотел дальнейших по­терь. Однако вскоре из Норвегии прибыли новые части СС, и война приобрела чрезвычайно серьезный характер. Немцы про-водили политику "выжженной земли", превратив в руины Рованиеми, столицу Лапландии. В конце концов наша армия отбросила немцев за границу Норвегии, и весной 1945 года они капитулировали.

Даже в военном госпитале мы чувствовали дыхание вой­ны. В Пори у немцев был аэропорт и крупный госпиталь. Од­нажды поздно вечером всем пациентам было приказано пе­рейти в коридоры здания. Сразу после этого оно сотряслось от целой серии взрывов: немцы подожгли все госпитальные строения и взорвали аэропорт. Это была их месть перед бег­ством.

Некоторые медсестры были родом из Ингрии, советской территории, расположенной неда-леко от Ленинграда, где в основном говорили по-фински. Однажды ночью они бежали в Швецию через Ботнический залив, чтобы избежать депор­тации в Советский Союз.

Финляндия оказалась в странной ситуации. Мы были вовлечены в полномасштабную войну против Германии и подписали перемирие с Советским Союзом. Но мы все еще находились в состоянии войны и с Советским Союзом, и с Британской империей. Таково было наше положение, когда мне, с перевязанными ранами и рукой в гипсе, разрешили съездить домой на Рождество.

Более чем 40 лет спустя, в Новой Зеландии, я прочитал в одной энциклопедии, что Финляндия участвовала в 42 вой­нах и почти все из них проиграла. Мне трудно судить, нас-колько точна эта информация. Однако теперь, после всех этих войн, мы сохранили в целостности нашу независимость, хотя и потеряли некоторые приграничные земли. В войне погибло около ста тысяч финнов, среди них были мои род­ственники и друзья. 450 тысяч мирных жителей дол-жны были бросить свои дома и бежать на Запад.

Довольно странно, но настроения в Финляндии были ско­рее оптимистическими; не было ощущения, что война проиг­рана. С определенной гордостью мы отмечали, что лишь три сто-лицы в воюющей Европе так никогда и не были оккупи­рованы: Лондон, Москва и Хель-синки.

В 1960-х, когда по Европе носился ветер радикализма, мо­лодые интеллектуалы часто от-носились к ветеранам второй мировой как к отверженным. Однако в 1980-х подули иные ветры. Проведенный в 1990 году международный опрос пока­зал. что 50 процентов молодых людей в Европе готовы при необходимости отдать жизнь за свою страну. Финляндия была исключением: там эта цифра поднялась до 90 процентов.

 

 

| 40

 

Смокинг

 

 

Сразу после второй мировой войны на химическом факуль­тете Технического университета не было ленивых студентов. Мы знали, что если власть захватит Советский Союз и ком­мунисты, наша учеба неминуемо будет прервана на неопре­деленный срок. Опасность была вполне реаль-ной, а потому нам надо было поторапливаться.

В семь утра, в темноте и под пронизывающим зимним вет­ром мы выстраивались перед дверью лаборатории и ждали, когда ее откроет вахтер, чтобы получить хоть что-то из бед­ного лабораторного оборудования для работы. В восемь ве­чера вахтер обычно выгонял нас из помещения.

Моя покалеченная рука сильно затрудняла практические работы. После двух месяцев учебы я должен был на несколь­ко месяцев снова вернуться в госпиталь, поскольку первая операция оказалась неудачной. Трансплантация новой кос­ти означала, что рука должна будет еще два года оставаться в гипсе. Однако мне пришла в голову идея укрепить на гипсе полочку для бутылок и пробирок. Несмотря на все трудно­сти, это было непередаваемое чувство - снова заниматься своим делом после почти шестилетнего перерыва.

Подготовка к экзаменам поначалу оказалась очень труд­ным занятием. Мысли разбегались во всех направлениях, и после получасового чтения я шел обычно на кухню, чтобы чего-нибудь пожевать. Вскоре после этого я должен был идти на прогулку.

Несмотря на всю неопределенность нашего положения и недостаток продуктов, мы не утратили способности радовать­ся. Тяжелый запах нафталина наполнял бальный зал, когда мы торжественно выступали по нему, облаченные во фраки и длинные вечерние платья, которые были убраны на долгие годы. Мы складывались, чтобы нанять инструктора, который учил бы нас старым танцам, таким, как падекатр, падеспань и полонез. Мы, химики, готовили в лабо-ратории особые на­питки для своих вечеринок.

Как бы по молчаливой договоренности в эти первые годы никто из нас, ветеранов, не говорил о войне: что-то подсоз­нательно удерживало нас от воспоминаний о том, что нам пришлось пережить. Лишь десять лет спустя мы начали об­суждать эту тему. Сегодня же ветераны собираются в сауне и анализируют в деталях каждое сражение.

Мама уговаривала меня посещать собрания Студенческой христианской федерации. Я послушно сходил туда пару раз, но не смог найти с ними понимания. В то время я был страс­тно влюблен в одну актрису, и времени для религиозных за­нятий у меня было явно недостаточно. Я никогда сознатель­но не отвергал и не ставил под сомнение религиозное изме­рение нашей жизни, однако вера начинала значить в моей жизни все меньше и меньше. Впрочем, я по-прежнему чув­ствовал, что совесть моя нечиста, если случалось преступать границы нравственности. Иногда я ощущал зависть со сто­роны моих товарищей, по-видимому, не обремененных столь иррациональными внутренними ограничителями.

 

Повсюду в Хельсинки можно было увидеть офицеров и пер­сонал Советской контрольной комиссии, имевший беспрепят­ственный доступ ко всему и полную свободу действий. Они постоянно напоминали о той ненадежной, опасной ситуации, в которой оказалась Финляндия.

Был сформирован специальный суд, призванный судить членов кабинета времен войны, которые вовлекли страну в войну с Советским Союзом. Приговоры были суровыми -десять лет каторги президенту Рюти - однако альтернативой был бы суд в Москве и по советским законам.

На заключительном этапе этого судебного процесса тысячи студентов собрались на террасе вокруг лютеранского кафед­рального собора в Хельсинки. Оттуда мы могли видеть Дво­рец правосудия, и, когда туда входили президент Рюти и дру­гие "преступники", мы запели патриотическую песню. Про­коммунистическая конная полиция появилась из боковой ули­цы и разгоняла нас плетками. Многие студенты попали в тюрьму. За несколько десятков лет до того

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 41

 

мой дед участвовал в сходном инциденте, только тогда их преследовали казаки.

В 1948 году возникла угроза коммунистического государственного переворота. Политбюро финской компар­тии планировало посадить в тюрьму президента и других руко-водителей государства. Министр внутренних дел, в годы войны шпионивший в пользу СССР, был женат на Герте Ку­усинен, главе коммунистической партии Финляндии и доче­ри одного из министров сталинского правительства военно­го времени. В государственной полиции была проведена "чи­стка", и "неблагонадежных" офицеров заменили членами партии. В последний момент наш главнокомандующий уз­нал о происходящем; армия и флот были подняты по трево­ге. Хотя детали этих событий до сих пор остаются неясны­ми, есть все основания полагать, что мы едва избежали учас­ти Чехословакии.

Послевоенный план репараций был сокрушительным для экономики. В первый год более 60 процентов общего экспор­та Финляндии было послано в качестве "дара" Советскому Союзу. Мы были вынуждены модернизировать промышлен­ность, чтобы получить возможность бесплатно поставлять русским оборудование. Из-за давления со стороны Советского Союза Финляндии не было предоставлено никакой помощи по плану Маршалла. На долгие годы были введены продо­вольственные карточки. Поставки по репарациям были за­вершены лишь в конце 1952 года. По иронии судьбы в резуль­тате этих усилий Финляндия получила современную метал­лообрабатывающую промышленность, что привело впослед­ствии к беспре-цедентному индустриальному росту.

За все эти годы нам, студентам, ни разу не пришло в голо­ву эмигрировать, чтобы жить в более комфортных условиях.

В условиях непрерывной угрозы со стороны Советского Со­юза любая связь с Западом была на вес золота. Большая часть решений в отношении нашей страны принималась вне Фин­ляндии: теперь мы должны были активно участвовать в меж­дународной политике, чтобы влиять на решения, касающие­ся нашей страны. Глобальное мышление было все еще чуждо большинству финнов, однако Маннергейм сделал все возмож­ное, чтобы ликвидировать нашу изоляцию.

В 1945 году он назначил моего дядю, Алекси Лехтонена, архиепископом Финляндии. Лехтонен поддерживал тесные контакты с Западом и, несмотря на формально враждебные отношения между Финляндией и Великобританией, епископ Фулхэм прибыл в Турку на его инаугурацию. Меня и моего брата также пригласили принять участие в торжествах.

Мы поехали в Турку поездом через территорию, которую называли тогда "самым длинным туннелем в Европе". По до­говору о прекращении военных действий Советский Союз по­лучил под свою военную базу обширную область к западу от Хельсинки. Выехав из Хельсинки, мы вскоре достигли "гра­ницы". Двери между вагонами были заперты, окна забраны деревянными ставнями; в поезд сели русские офицеры, а фин­ский локомотив был заменен русским. Путе-шествие по "тун­нелю" в свободную Финляндию длилось час. После этого окна были открыты, и финский локомотив тащил поезд всю ос­тальную часть пути до Турку.

На торжественном обеде в епископском дворце в Старом Турку президент Маннергейм произнес речь, посвященную положению страны. В какой-то момент он обернулся к пре­мьер-министру Й.К. Паасикиви и уверенно сказал: "Премьер-министр делает все, что в его силах, чтобы спасти страну в этой тяжелейшей ситуации". Маннергейм никогда не был щедр на похвалу к его окружению. Подбородок Паасикиви задрожал от подобного публичного приз-нания его заслуг, и, хотя он и пытался держать себя в руках, на его глазах пока­зались слезы.

Маннергейм попытался дать нам также некую надежду. "Трудные времена всегда были временами милости и проще­ния", - сказал он.

Возможно, кровь моих предков-моряков по отцовской линии и переживания последних лет побуждали меня отправиться в более дальние странствия. Я мечтал поехать в Англию, чтобы получить там техническую подготовку, необходимую для присвоения ученой степени. Однако официально наши стра­ны по-прежнему были в состоянии войны. Я нашел адреса 41 химической фирмы и послал письма их директорам. Вскоре начали поступать ответы. Директора вежливо отмечали, что политическая ситуация, состояние войны между Финлянди­ей и Великобританией и общая неопределенность делают невозможным рассмотрение моего заявления.

После 39-го отказа отец сказал: "Ты сумасшедший, я говорил тебе это с самого начала".

Часть I. Путь к свободе | 42

 

 

Пришло 40-е письмо. Если я смогу доказать, что я не коммунист, они попытаются в тече­ние полугода достать для меня специальное разрешение. Гла­ва этой компании был пора-жен, когда получил письмо от ар­хиепископа Финляндии, всячески меня хвалившего и подтвер­ждавшего, что я, вне всякого сомнения, не коммунист. Фор­мальности были уто-мительными: за шведской транзитной ви­зой мне даже пришлось стоять в очереди.

Мое знание английского было очень слабым, поскольку в школе как основной иностранный язык мы учили немецкий; мои познания Англии и англичан были также, мягко говоря, весьма ограниченными. "Консервативные, вежливые, непо­хожие на нас", - думал я. Я обратился к одной своей старой школьной знакомой. "Англичане очень слав-ные и естествен­ные, - сказала она. - Тебе не будет трудно, но есть две вещи, о которых следует помнить: приготовься к постоянным дож­дям и возьми с собой смокинг". В мага-зинах не было ника­кой одежды, все было нормировано. Но затем меня осенило: после войны в Финляндии было очень много вдов, и у кого-нибудь из них в гардеробе мог ос-таться смокинг покойного мужа. Я отыскал одну из них по объявлению, а мама на сво­ей швейной машине перешила купленный смокинг.

Экипированный таким образом, в начале мая 1947 года я отправился в путь. После письменного запроса Банк Финлян­дии выделил мне один фунт на дорожные расходы; после вторичного обращения эта сумма была великодушно увели­чена до двух фунтов. Этих денег не хватало на всю поездку по железной дороге, однако один добрый человек в поезде, сле­дующем до Манчестера, одолжил мне в качестве стартового капитала десять фунтов.

Фабрика находилась в городе Уиднес в области Мерсейсайд, неподалеку от Ливерпуля. По словам ее технического директора, этот город, колыбель британской химической про­мышленности, был "вне всякого сомнения, самым уродливым и грязным в Вели-кобритании". Я получил дешевое жилье в доме шахтера-валлийца. Нравы здесь были очень простыми, однако люди оказались на удивление жизнерадостными и ра­душными. Не было никаких следов скованности, чопорности и формализма. Но для чего же тогда мне смокинг?

В жаркий июльский воскресный день я решил съездить в Сауспорт освежиться в Ирландском море. На пляже одна английская семья заметила, что я читаю газету на не-понятном язке, и вступила со мной в разговор. Они были влюблены в Финляндию, ничего не зная об этой стране. Через час отец семейства, занимавшийся импортом калифор-нийских фруктов, пригласил меня к ним домой на обед в следующее вос­кресенье. Его дочь была эффектной черноокой красавицей, и неудивительно, что я тотчас принял его приглашение. Отец объяснил мне, как найти их дом, и добавил: "Между прочим, я полагаю, у вас есть смокинг?" "Разумеется", - ответил я.

Осенью я поехал в Лондон, чтобы получить визу и возвратиться домой через Гол-ландию. Один шведский друг дал мне несколько адресов в английской столице. Как-то воскресным утром я выбрал наугад один из них и направился из района Альдгейт Ист, где я снимал комнату, в Вест Энд, чтобы нанести визит некоему мистеру Сциортино. В конце концов я нашел небольшой книжный магазин на маленькой глухой улочке. Неужели это действительно его дом? Приветливая пожилая дама открыла дверь и сказала мне, что, к сожалению, мистер Сциортино находится за границей. "Хорошо, тогда я, пожалуй, пойду", - сказал я. "Вы знакомы с мистером Сциортино?" - спросила дама. "Нет, я лишь друг одного из его друзей; большое Вам спасибо, до свиданья". Однако дама не отсту-палась: "Я позову Джима, он может сказать Вам больше". "О чем?" - удивился я. Она позвонила в колокольчик, и вниз спустился Джим Бакмен, молодой учитель, работавший в Пакистане.

Оказалось, что этот книжный магазин принадлежит "Оксфордской группе", движению за личное и национальное обновление, которое было весьма влиятельным в Скандинавии в 1930-е годы. Хотя оно оказало сильное влияние на Алексии Лехтонена и он даже пригла-сил его основателя, Фрэнка Бухмана, и его коллег посетить Скандинавские страны, в сущ-но­сти, мне было ничего о нем не известно. Я мог лишь вспом­нить жаркие споры в нашем доме об "абсолютных принципах", к которым призывала эта группа: абсолютные

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 43

 

честность, бескорыстие, чистота и любовь. Со всей ограниченностью шестнадцатилетнего ума я отстаивал абсолютную честность. "Любая вещь либо истинна, либо ложна", - гово-рил я. Мама отвечала, что жизнь не столь проста и схематична.

Джим рассказал мне, что эта группа действует теперь как движение "За нравственное перевооружение", сокращенно МRА. Он провел меня через весь дом на его про-тивополож­ную сторону, выходящую на Беркли Сквер, прекрасный боль­шой дом, некогда принадлежавший барону Кливу Индийс­кому. Джим поставил мне пластинку с записью джазовых ме­лодий из собрания МRА. Это была совсем не та музыка, ко­торая связывалась в моем сознании с религиозной деятель­ностью. Я вежливо слушал то, что говорил мне Джим, одна­ко с некоторым сомнением, хотя и не без интереса. Все же едва ли все это под-ходило мне.

Джим пригласил меня еще раз прийти к нему в гости, преж­де чем я покину Лондон. После того как мы попрощались, он дал мне книгу под названием "У идей есть ноги" (Ideas have legs). Про себя я подумал, что у меня нет особого желания изучать историю идей на иностранном языке, но правила веж­ливости заставили меня сделать это; по крайней мере, я мог рассматривать это как языковую практику. Я дважды пере­читал эту книгу. Что-то в ней вызвало во мне инстинктивный отклик. Ее автор, Питер Ховард, был одним из наиболее до­стойных внимания авторов передовиц в "Daily Express"; в кни­ге он описывал, как драматические перемены в мировоззре­нии привели его к вере, которая стала определять все его ре­шения. Именно об этом я хотел бы узнать побольше.

 

В Голландии я впервые встретился с семьей отца. Мой дядя встретил меня в порту Роттердама. Я узнал его издалека: не­возможно было спутать форму носа и светлый цвет лица, столь характерные для норвежцев.

Когда немцы напали на Арнхем, где жила моя бабушка, она потеряла все, кроме фотографии моего брата и одной книги. Подобно своим детям, она всегда была жизнера-дост­ной и прямодушной. Я стал лучше понимать своего отца. Его братья и сестры были солидными и несентиментальными людьми, самостоятельными в своих поступках. Никто из них не ждал, что работу за него сделает кто-то другой. Хотя они и не были "религиозными", но обладали обостренным чув­ством справедливости и стремлением к независимости.

Все они также были неисправимыми индивидуалистами. Еще мальчиком мой дядя, младший брат отца, поехал в Канаду, где прокладывал рельсы на строительстве Тихо-океан­ской железной дороги. Поскольку он говорил по-голландс­ки, в конце концов оказался в нидерландской колонии на о. Ява и двадцать лет проработал там заведующим отделом сбыта компании Форда. Непривычный климат чуть не погу­бил его; дядя вер-нулся в Нидерланды и создал ферму по разведению чернобурых лисиц недалеко от Арнхема. Она была разрушена во время немецкой оккупации. Он начал сотруд­ничать с американцами и успешно прятал американских па­рашютистов, пока его не поймали и не приговорили к смерти; чудесным образом дядя избежал наказания. Он показывал мне благодарственное письмо Эйзенхауэра. После вой­ны дядя оказался на мели, однако впос-ледствии обнаружил на своей земле залежи высококачественного песка и стал если и не миллионером, то весьма состоятельным человеком.

Старшая сестра моего отца была учительницей; она стала женой вдовца с двенадцатью детьми в возрасте от 1 до 14 лет. Другая сестра, выйдя замуж, оказалась на Борнео, а третья -на о. Кюрасао в Вест-Индии. Один лишь старший брат отца всю свою жизнь оставался в Голландии. В течение долгого времени он был норвежским консулом и помогал евреям скрываться от нацистов.

Наступил ноябрь, пора было возвращаться в Финляндию. Пароход должен был отходить из Амстердама, однако в назна­ченный день в порту не оказалось ни одного судна: пароход ушел на сутки раньше. Мои деньги подошли к концу. Я стал прогуливаться по причалу, надеясь найти какую-то другую возможность уехать. Мне повезло. После долгих поисков я нашел "СС Зорро", маленький пароходик с финским флагом на корме, который уже 80

Часть I. Путь к свободе | 44

 

 

лет бороздил морские воды. Я поднялся на борт и познакомился с капитаном Ниской, племян­ником короля контрабандистов Алготы Ниски, а также с владельцем судна Бергстрёмом. Я объяснил им свою ситуацию. "Добро пожаловать на борт, вы - гость судоходной компании", сказал капитан, приглашая меня. - Но сначала нам придется зай-ти в Антверпен и принять груз. Таким образом, шествие займет по крайней мере пару недель".

Жизнь в Антверпене в конце войны была весьма колоритной. По ночам таможенники, полицейские и моряки, объединившись друг с другом, как братья, провозили контрабанд­ный кофе на различных кораблях, в том числе на "Зорро". Однажды вечером капитан Ниска пригласил меня на вече­ринку на "Аранду", еще один финский пароход. Офицеры та­можни, полицейские и моряки сидели вокруг стола в велико­лепной гармонии, распевая песни и бол-тая друг с другом. Буфет с алкогольными напитками был должным образом зак­рыт и опечатан свинцовой печатью. Капитан "Аранды" тор­жественно попросил всех на мгновение отвер-нуться. Все по­катывались от хохота. Один из моряков вошел в комнату, отвинтил мраморный верх буфета и достал оттуда одну за другой несколько бутылок.

Наконец "Зорро" отчалил, тяжело нагруженный железны­ми брусками. Он неторопливо рассекал волны, направляясь в Киль. Минные поля полностью еще не были очищены, и па-роход шел по узкому, отмеченному специальными знака­ми проходу. Разразился шторм, и когда свободный от мин проход внезапно резко повернул вправо, "Зорро" сильно бро­сило в сторону. С обеденного стола все слетело на пол, как и матрас в моей каюте. Веревки, которыми были закреплены железные бруски, начали ослабевать. С каждым новым брос­ком груз ударял о борт старого парохода. Капитан Ниска послал своих людей в трюм, чтобы они опять связали бруски вместе, однако эта задача оказалась непосильной. Тогда он собрал всех на палубе на тот случай, если корпус будет про­бит. Команда проверяла спасательные шлюпки. Капитан и владелец судна уверенно стояли на мостике, у каждого из них в руках была бутылка бренди. Незадолго до Киля свобод­ный от мин канал резко повернул в другую сторону, и качка наконец-то закончилась.

Когда мы прибыли в Хельсинки, команда стала заворачи­вать контрабандный кофе в бесконечные "рождественские па­кеты". "Дорогой тетушке Анне" и т.д. Члены команды дого­ворились, что если таможня устроит обыск, один из них, кто еще ни разу не был арестован, возьмет всю ответственность на себя. Доля каждого в возможной штрафной сумме была рассчитана заранее.

Возбуждение нарастало. В какую гавань нас направят? Первый помощник капитана объяснил мне, что досмотр в порту Катайанокка в центре Хельсинки мог повлечь за собой определенные трудности, зато в западном порту таможенни­ки настроены дружелюбно. Радио объявило: "'Зорро" просле­довать в западный порт". Раздались счастливые возгласы команды. Перед тем как бросить якорь, на полу в каюте ка­питана постелили новый персидский ковер. На следующий день его унесли "в химчистку".

Через месяц я прочитал в газете, что "Зорро" только что прибыл в Катайанокку и таможенники конфисковали на нем большую партию контрабандного кофе. Один из моряков признал свою "полную ответственность".

 

| 45

 

Часть II

Я не одинок

 

Разрыв

 

 

Мои занятия успешно продвигались вперед, и, кроме того, я продолжал встречаться с актрисой. Вскоре мы неофициаль­но обручились. Но на самом деле нам нелегко давались близ­кие отношения. Мне начало приходить в голову, что было бы неразумно строить такие отношения, исходя из того, что тебя привлекает чье-то лицо и что у вас имеются некоторые довольно поверхностные общие интересы. Я пытался убедить себя, что именно так обстоит дело в большинстве случаев и что со временем все будет очень хорошо; говорил себе, что нельзя быть чересчур требовательным. Однако я продолжал пребывать в гнетущем состоянии и никак не мог успокоить­ся. Наконец, произошел разрыв, и после очередной ссоры мы решили разойтись.

Я почувствовал облегчение и в то же время был очень не­счастен. Не было ли мое решение ошибкой? Эти пережива­ния, вместе со многими другими, повергли меня в состояние, которое я ощущал как безвыходное. Я был постоянно в тре­воге и мучительном беспокойстве и очень жалел себя.

Мне казалось, что нет никого, с кем бы я мог посовето­ваться в этой ситуации. Однажды вечером я почувствовал сильное желание упасть на колени и молить Бога, чтобы он позаботился обо мне, развязал все узлы и взял на себя руко­водство моей жизнью. Когда я начал молиться, то почувство­вал, что моя мысль рассеивается, а моя молитва пуста. Я при­шел от этого в ужас. В отчаянии я взмолился: "Господи, по­моги мне осознать, что я говорю!" И тут что-то произошло. Я ощутил внутренний покой и понял, что на самом деле я хотел найти путь к Господу, не имея никакого представления о нем и не требуя от себя никакого знания.

Я начал читать Библию и, к своему удивлению, обнару­жил, что это - путь, ведущий к открытию потрясающего мира. Один из моих друзей-студентов, Пентти Тамминен, пригла­сил меня помочь в организации христианского объединения в Техническом университете. Это соответствовало моему стра­стному желанию установить контакты с другими студентами на более глубоком уровне. Профессор Пентти Каитера ока­зал нам значительную помощь, и в течение нескольких лет это объединение, в которое входило более 100 членов, стало одним из крупнейших в университете. Мы пытались понять, что значит быть христианами в мире ин-дустрии и бизнеса, и устраивали совместные конференции с соответствующими группами в Норвегии и Швеции. Мы установили контакт с миссией, которая занималась профессиональной подготовкой молодых индийцев к работе в промышленности, и один из участников нашей группы, сдав свои последние экзамены, отравился работать в ней. У нас были планы организовать профессиональную школу в Сиккиме.

Это было в конце октября 1948 года, и наши занятия подходили тогда к концу. Пятнадцать человек из нашей группы встретились с университетским священником, чтобы погово­рить о нашем участии в христианской жизни после оконча­ния университета. "Логично будет вступить в вашу собствен­ную конгрегацию", - сказал пастор. "А какие же функции может выполнять в ней мирянин?", - спросил один студент. "Много важных функций, например собирать народ по воскресеньям". Разочарование было столь же очевидным, как выход воздуха из воздушного шарика. Наша активная, пол­ная смысла совместная деятельность, подходила к концу. По-лучалось, что все, что может сделать отдельный христианин, работающий в промыш-ленности,- быть простым прислужником на воскресных службах и выполнять свою работу

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 43

Пол Гундерсен. Этот неисправимый индивидуалист | 46

 

 

по возможности хорошо и честно.

 

Именно в этот момент мы встретились в двумя промышленниками, которые в корне изменили наши представления о христианине-мирряне. Один из них- Оскар Сумелиус, был председателем совета корпорации по изготовлению бумаги "Киро" в Центральной Финляндии, веселый, общительный человек. Он говорил по-шведски, был хорошо извес-тен в парусных клубах и охотно пользовался удовольствиями, которые предлагала ему жизнь. Другой – Хейкки Херлин – президент хорошо известной финской группы "Коун", один из со­здателей финской индустрии, человек весьма остроумный и целеустремленный. Казалось, что они плохо подходят друг другу. Чем же было вызвано их желание работать вместе?

Гертруда Суксдорф, жена одного промышленника из Там­пере, познакомилась с группой рабочих, которые, как и она, интересовались идеями "Оксфордской группы". Они подума­ли, что Сумелиус мог бы извлечь выгоду, произведя опреде­ленные изменения в этом направлении, и пригласили его на конференцию. Хотя в то время он вовсе не интересовался теми идеями, которые они пропагандировали, Сумелиус принял приглашение, поскольку оно исходило от группы рабочих, что для него было весьма лестно. С ним что-то явно произош­ло. Было замечено, что это было лишь внешним изменением. Поскольку многие из его финских коллег по бизнесу страда­ли от злоупотребления спиртными напитками, он принял ре­шение прекратить всякое употребление алкоголя. Как управ­ляющий "Ротари" он постоянно обращался с ежемесячным посланием к клубам "Ротари" (клубам деловых людей) по всей стране. В одном из таких посланий он сообщил им о своем решении и просил отнестись к нему с уважением.

Через несколько лет я был с Сумелиусом на ланче в одном из "Ротари"- клубов в Кеми, на севере Финляндии. Когда мы пришли туда, какой-то человек бросился вперед, протянул Суме-лиусу руку и сказал: "Я крепко стоял на своем!". Этот человек слышал письмо Сумелиуса, ког-да его читали на со­брании клуба. Еще раньше ему удалось освободиться от ал­когольной зависимости, но это потребовало от него нелег­кой борьбы с самим собой; однако он вновь принялся за ста­рое после того, как побывал на банкете, где даже священник заливал в себя бренди. Когда он услышал о решении, приня­том Сумелиусом, то подумал: "Если Сумелиус, находящийся в самом центре деловой жизни, имеет желание прекратить пьянство, то и я, ко-нечно, могу сделать то же самое!"

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: