Глава XLIII. КУБОК И БУТЫЛЬ
Заглянем в хижину мустангера. Опять его верный слуга сидитна табурете посреди комнаты. Опять его собака лежит передочагом, уткнувшись носом в теплый пепел. Человек и собака находятся почти на том же расстоянии другот друга, как и в прошлый раз; их позы почти те же. И все же вхижине заметны большие перемены. Обитая лошадиной шкурой дверь по-прежнему висит на петлях.По-прежнему на стенах блестит ковер из шкур мустангов. Тот жепростой стол, та же постель, те же два табурета, та же шкура,на которой обычно спит Фелим. Но другое "имущество", прежде выставленное напоказ, теперьисчезло: не видно на стене ружья, не видно серебряного кубка,охотничьего рога. Нет ни седла, ни уздечки, нет веревки,серапе. Книги, чернила, перья, бумага тоже куда-то исчезли. Можно подумать, что хакале ограбили индейцы. Впрочем, нет,-- иначе Фелим не сидел бы так невозмутимо насвоем табурете и у него на голове не было бы копны рыжих волос. Хотя со стен все снято, но все вещи остались в хижине,только находятся в другом месте. На полу в беспорядке лежитнесколько тюков и свертков, перевязанных веревкой, и среди нихкожаный сундучок. По-видимому, вещи уложены для предстоящегопереезда. Несмотря на все эти перемещения, большая бутыль с вискипо-прежнему стоит в углу на своем обычном месте. Фелим видит еечаще, чем любой другой предмет в комнате, потому что, куда быон ни смотрел, его взор возвращается к соблазнительному сосудув ивовой плетенке. -- А, мое сокровище, вот ты где! -- произносит он,вероятно в двадцатый раз посматривая на бутыль.-- Ведь в твоемпрекрасном животике больше двух кварт, а тебе небось от этогоникакого проку нет. Вот если бы хоть десятая часть попала в мойжелудок, это было бы не вредно для пищеварения! Не так ли,Тара? Как ты думаешь, старый мой песик? Услыхав свое имя, собака подняла голову и вопросительнопосмотрела кругом, как бы спрашивая, чего от нее хотят. Поняв, что слуга разговаривает сам с собой, она сноваулеглась. -- Можешь не отвечать, старина! Я и сам это знаю. Ей-ей,хорошо бы пропустить стаканчик! Но я не смею и капли выпитьпосле того, что мне сказал хозяин. Ну и намучился же я сегодняс этими сборами -- прямо язык прилип к гортани, как будто япытался проглотить липкий пластырь! Какая досада, что мистерМорис взял с меня слово не трогать бутыли! И кому она теперьнужна? Он же сам сказал, что, когда вернется из поселка,пробудет здесь только одну ночь. Небось двух кварт он за одинвечер не выпьет! Разве только старый греховодник Стумп с нимприедет... Черт бы побрал этого пьяницу! Он вылакает и больше!Одно утешение: слава Богу, наконец-то мы вернемся в наш старыйБаллибаллах! Вот уж когда напьюсь я настоящего ирландскоговиски, а не этой американской чепухи! Гип-гип, ypa! Толькоподумаешь, и то уже сердце радуется! Гип-гип, ура! Подбрасывая свою войлочную шляпу под потолок,размечтавшийся ирландец еще несколько раз прокричал "ура".Потом, немного успокоившись, он некоторое время просидел вмолчании, как бы мысленно перебирая те удовольствия, которыеждут его в Баллибаллахе. Но скоро его мысли вернулись в хижину и снова обратились кбутыли в углу. На этот раз он смотрел на нее с еще большейжадностью. -- Сокровище ты мое! -- сказал Фелим, обращаясь кбутыли.-- Уж очень ты хороша собой! Ведь ты же не выдашь меня,если я тебя разок поцелую? Только один поцелуй? Что же в этомплохого? Даже хозяин ничего не скажет, если вспомнит, как мнепришлось повозиться. Сколько пыли я наглотался! А потом, он ине рассчитывает, конечно, что я сдержу свое слово на этотраз,-- ведь мы же уезжаем. А как не промочить горло на дорогу?Без этого нельзя -- пути не будет. Я так и скажу хозяину --авось он не рассердится. Да вот еще что: ведь он опоздал уже нацелых десять часов. Скажу, что выпил лишь капельку, потому чтоочень о нем беспокоился. Наверняка он ничего не скажет. Ятолько понюхаю немного, а уж там --как судьбе угодно будет...Лежи, Тара, я никуда не ухожу. Собака поднялась, видя, что Фелим направился к двери. Но Тара не поняла намерений Фелима. Он вышел лишьпосмотреть, не видно ли хозяина на тропе, которая ведет кхижине, и не помешает ли он ему осуществить задуманное. Убедившись, что никого нет, Фелим прошмыгнул в угол,открыл бутыль, поднес ее к губам и выпил далеко не "капельку". Поставив бутыль на место, ирландец снова сел на табурет. Довольно долго он просидел молча; потом снова заговорилсам с собой, то и дело обращаясь с вопросами к Таре и к бутылив ивовой плетенке. -- Не могу понять, почему так долго нет хозяина! Сказал,что вернется к восьми утра, а теперь шесть вечера, если толькотехасское солнце не врет. Небось его что-то задержало... Как тыдумаешь, Тара? На этот раз Тара утвердительно фыркнула -- ей в нос попалпепел. -- Святой Патрик! Не случилось ли чего? Что же будет снами, Тара? Ах ты, старый мой пес! Тогда нам с тобой долгоньконе видать Баллибаллаха. Разве только если продать хозяйскиевещи? Кубок из чистого серебра -- он один оплатит нам дорогу.Черт побери, вот что мне пришло в голову: ведь я никогда еще непил из этой красивой посудины! Наверняка выпивка вкуснеепокажется. Надо попробовать -- сейчас как раз удачное время. Говоря это, он достал кубок из чемодана, еще раз открылбутыль и налил полстакана виски. Выпив все залпом, Фелим почмокал губами, словно определяякачество напитка. -- Черт его знает, вкуснее ли так,-- сказал он, все ещедержа в одной руке кубок, а в другой бутыль.-- Пожалуй, что изсамой бутыли вкуснее, если только мне память не изменяет. Надопопробовать из той и из другой посудины зараз, а тогда только иможно сказать, из какой вкуснее. Ирландец поднес бутыль к губам и после нескольких глотковпоставил ее на место. Потом он снова задумчиво почмокал, как настоящий знаток. -- А ведь я опять ошибся,-- сказал он, покачав головой.--Совсем не верно. Из серебра-таки вкуснее. Или это мнепочудилось? Надо проверить: придется еще раз выпить чуточку изкубка,-- ведь я пил дважды из бутыли и только один раз изсеребряной посудины. Справедливость дороже всего -- так ужповелось на белом свете. И почему я должен обращаться хуже сэтой чудесной кружечкой, чем с большой бутылью в плетенке? Такне годится, черт побери! Серебряный кубок снова появился на сцене, и снова частьсодержимого бутыли была перелита в него, для того чтобы беззадержки попасть в ненасытную глотку сомневающегося знатока. Решил ли он в конце концов в пользу кубка или принялсторону бутыли -- так и осталось неизвестным. Отведав виски вчетвертый раз, ирландец как будто сообразил, что на времяхватит, и отставил оба сосуда. Тут его осенила мысль, и, вместо того чтобы вернуться ксвоему табурету, он решил выйти из хижины и посмотреть, не едетли хозяин. -- Пойдем, Тара! -- закричал он, направляясь к дверям.--Пойдем, старый пес, поднимемся на обрыв и посмотрим, не видноли на равнине хозяина. Мастеру Морису будет приятно, если онувидит, что мы с тобой о нем беспокоимся. Пройдя через поросшую лесом речную долину, ирландец всопровождении собаки поднялся по откосу и очутился на границепрерии. Перед его глазами лежала довольно пустынная равнина. Онапростиралась на восток на расстояние около мили. Заходящее солнце светило ему в спину; небо былобезоблачно. На плоской равнине кое-где торчали кактус илиодинокая юкка. Больше ничто не заслоняло дали. Даже койот немог бы пробежать здесь незамеченным. На самом горизонте виднелась темная полоса -- лес илизаросли по берегам какого-нибудь ручья. Фелим молча смотрел в ту сторону, откуда должен былприехать хозяин. Ждать ему пришлось недолго. Из-за деревьев на горизонтепоказался всадник, направлявшийся к Аламо. Хотя их разделялаеще целая миля, верный слуга сразу узнал в нем своего хозяина.Полосатое серапе, сотканное индейцами племени навахо, котороеМорис всегда брал с собой в дорогу, нельзя было не узнать. Егояркие полосы -- красные, белые, синие--отчетливо выделялись натемном фоне равнины. Правда, Фелима удивило, почему хозяин набросил серапе наплечи в такой душный вечер, вместо того чтобы свернуть его ипривязать к седлу. -- Тара, песик мой! Чудно что-то! Сейчас такая жара, чтовпору на камнях варить мясо, а он этого будто и не замечает. Несхватил ли он простуду в этой конуре у Обердофера? Наша хибарка-- настоящий дворец по сравнению с ней. Свинья и та не захотелабы там жить. Фелим некоторое время молча наблюдал за всадником. Тотприближался... Слуга снова заговорил, но уже совсем другим тоном. Хотя вего голосе еще слышались не то удивление, не то шутливость, ноэто была вымученная шутливость. -- Господи Боже мой! -- воскликнул он.-- Что же это онпридумал? Натянул серапе на голову... Нет, это он, наверно,шутит. Тара. Он хочет, чтобы мы с тобой удивились. Емувздумалось подшутить над нами... Господи, что это? Похоже, чтоу него нет головы. Право, нет! Что же это значит? ПресвятаяДева! Ведь, если не знать, что это хозяин, можно до смертинапугаться! Да хозяин ли это? Наш хозяин вроде повыше. Аголова? Святой Патрик, спаси нас и помилуй, где же она? Вряд липод серапе. Не похоже как будто... Что же все это значит, Тара? Тон ирландца снова изменился -- в нем слышался ужас;соответственно изменилось и выражение его лица. Собака,стоявшая немного впереди Фелима, тоже была встревожена. Оначуть присела и, казалось, готова была прыгнуть вперед.Испуганными глазами она уставилась на всадника, который былтеперь уже на расстоянии каких-нибудь полутораста шагов. Когда Фелим задал последний вопрос, закончивший длиннуютираду, Тара жалобно завыла, будто отвечая ему. Вслед за этим собака, словно почуяв недоброе, сорвалась сместа и бросилась навстречу странной фигуре, которая вызвалатакое недоумение и у Фелима и у нее. На бегу она отрывисто взвизгивала; этот визг был совсем непохож на тот бархатистый, ласковый лай, каким она обычноприветствовала возвращающегося домой мустангера. Когда она, не переставая визжать, подбежала к всаднику,гнедой, в котором Фелим уже давно узнал лошадь хозяина, крутоповернул и поскакал обратно. Когда лошадь поворачивалась, Фелим увидел -- или емупоказалось, что он увидел, -- то, от чего кровь застыла в егожилах и мороз пробежал по коже. Это была голова -- голова всадника, но не на ее законномместе -- не на плечах, а в его руке, у передней луки седла! Когда лошадь повернулась к нему боком, Фелим увидел -- илиему показалось, что он видит,-- страшное, окровавленное лицо,наполовину заслоненное кобурой. Больше он ничего не видел. В следующую секунду Фелимповернулся спиной к равнине и помчался вниз по откосу со всейскоростью, на которую только были способны его подкашивающиесяноги.
Воспользуйтесь поиском по сайту:
