 |
ЗАСЕДАНИЕ 3 ИЮНЯ (вечернее) 3 страница
|
|
|
|
Мы это учитывали еще тогда, решаясь на этот шаг. Но сознание этих последствий не могло диктовать нам обратного решения: мы не могли сказать, что раз этот шаг будет чреват последствиями, мы должны его замять и не делать соответствующего вывода. Замять его мы не имели права; мы, министры социалисты, должны были, больше, чем кто либо другой, настоять на полной гласности в этом деле. Настаивая на полной гласности в этом деле, мы знали, что правительство революционной страны, предавши гласности факт, не может не сделать соответствующего вывода. Н мы настаивали на гласности, и мы сознательно сделали все вытекающие отсюда выводы и несем ответственность перед вами и перед всем рабочим классом и перед всеми демократиями других стран. (Аплодисменты. )
Мы надеемся, что Р. Гримм сделает все от него зависящее для того, чтобы смягчить удар, нанесенный его шагом делу мира, делу, которое дорого всем нам здесь. И если завтра же Р. Гримм докажет, что он здесь не при чем, докажет, что он сделался жертвой германских интриг и неосторожного, чтобы не сказать более, шага своего министра иностранных дел, то мы будем требовать, и считаем себя в праве это делать, мы будем требовать от других признания, что до тех пор, пока он этого не сделал, русская революция не имела права не отмежеваться от него, ибо только во имя сохранения чистоты борьбы за мир русская революция в этом неопределенном, неясном шаге должна была принять самую решительную позицию, отмежевавшись от него. И тогда, когда он восстановит в своем шаге всю ясность, тогда он вернется к тому делу, которому служит русская революция, — делу мира, возможно скорейшего. (Бурные аплодисменты. )
КЕРЕНСКИЙ (Бурные овации). Товарищи, в этом случае с Р. Гриммом все должны совершенно определенно выяснить свое отношение. В эпизоде говорится о министрах социалистах Церетели и Скобелеве. Там нет и не упоминается моей фамилии. Еще во Временном Правительстве старого состава я добивался разрешения для Р. Гримма въезда в Россию и в этом вопросе считаю себя морально связанным с моими товарищами. И поэтому прошу тех, кто по поводу этого дела, по поводу поступка т. т. Церетели и Скобелева, поступка, который, по-моему, действительно показал, что они понимают задачи русской революции и цели ее в настоящее время в международной борьбе за мир, я прошу тех, кто нападает на них за этот их поступок, присоединить также и мое имя. (Бурные аплодисменты. ) Я совершенно с ними солидарен. (Бурные ап л о ди см е н т ы. )
|
|
|
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Товарищи, записалось 47 человек. Предлагается закрыть запись ораторов. Возражений «нет». (Голоса: «Нет». ) Позвольте список считать закрытым. Теперь, товарищи, на основании 3 2 принятого вами наказа, позвольте следующим ораторам от фракций давать по 15 минут. Слово принадлежит тов. Зиновьеву.
ЗИНОВЬЕВ. Товарищи, о деле Р. Гримма наша партия и фракция большевиков, заседающая здесь, знает только то, что мы узнали сегодня из газет и из речей, произнесенных здесь. Никто из нас не имел случая слышать тех объяснений, которые, по нашим сведениям, сегодня давались в ряде фракций, никто из нас ровным счетом ничего не знал о тех переговорах вокруг этого дела, которые, повидимому, велись в течение нескольких дней до опубликования этого материала. Мы судим об этом деле, повторяю, только на основании тех материалов, которые мы имеем теперь. (Аплодисменты группы большевиков. )
Товарищи, наше направление никогда не отождествляло себя с тем направлением, которое защищал Р. Гримм. Мы с самого начала в Циммер-вальде конструировались, как левые циммервальдцы (шум), разошедшись с Р. Гриммом в целом ряде в высшей степени важных вопросов. [8] Более того, я скажу, что объяснения, данные Р. Гриммом в печати, мы не можем признать удовлетворительными; мы не можем понять, почему, в самом деле, Гримм не мог сказать, что он считает этот поступок провокацией (аплодисменты); мы не можем понять, почему он по отношению к своему министру Гофману и к своим империалистам не мог повести таких речей, как это подобает революционерам-социалистам по отношению к своему правительству. (Аплодисменты. ).
|
|
|
Но, товарищи, существует английская поговорка, что прежде всего помети перед своим собственным домом, и мы обращаемся к министрам социалистам: почему они не позаботились о том, чтобы помести в первую очередь перед своим собственным домом?
В чем обвиняют Р. Гримма? Если бы здесь вышли министры социалисты и сказали, что обвиняют Гримма в том, что он является сознательным агентом германского правительства, то мы сказали бы, что это дело надо разобрать в соответствующей комиссии. Мы знаем, что в ходе мировой войны погибло много репутаций, погибло слишком много социалистических репутаций. Мы сказали бы, что мы допускаем все: разберите этот вопрос. Но, товарищи, мы не слышали никаких обвинений; мы слышали от Церетели и Скобелева пространные доказательства того, что Гримм плохой интернационалист. Я охотно соглашусь с этим. Мы говорили это Гримму гораздо рашше, —мы говорили это в печати, говорили на конференции и на швейцарском собрании перед рабочими, что Гримм принадлежит к тому направлению, которое мы называем центром, принадлежит к тому направлению, которое хочет мира с шовинистами, которое не хочет расколоться с теми, кто перешел на сторону своего правительства.
Если Гримм обвиняется в том, что он плохой интернационалист, что он не решается выступить против всякого империализма, то мы позволим себе спросить министров социалистов: а как они относятся к английским и французским представителям империализма? (А пл о ди см енты большевиков. ) Мы не можем забыть первого приезда английских гостей сюда, во главе с О’ Греди, [9] мы не можем забыть того, что наши товарищи устроили с ними братание перед всем российским рабочим классом, мы не можем забыть того, что, когда приехал сюда не какой-нибудь ужасный большевик, а Виктор Чернов, который сидит сейчас рядом с вами, он сказал, что английские социалисты поручили ему сказать, что эта делегация О’ Греди и других послана английским правительством и находится в тесной связи с английским правительством. Это сказал Чернов на всю Россию, а призвали вы их к порядку?
|
|
|
Мы не можем забыть того, что у нас недавно гостил Альбер Тома, и что когда он приходил в Исполнительный Комитет, то в честь его все члены вставали, и когда уходил, то тоже вставали, а он перед своим отъездом устроил грандиозное собрание в Петрограде, где братался с Милюковым, которого вы «ушли». Милюков братался с ним и заявил, что с его разъяснениями он в общем и целом согласен.
Мы не можем забыть, что Гендерсон является также представителем английских империалистов. И мы спрашиваем товарищей: если они так строги, если они не могут стерпеть того, что некоторые люди недостаточно размежевываются с империализмом, то мы спрашиваем их: размежевались ли они с империалистом Англии Гендерсоном и с империалистом Франции Альбером Тома?
Вызнаете ноту, сделанную французским и английским правительствами, ноту, которая поставила в тупик всю политику Совета, ноту, которая сорвала всю нашу политику согласия с ними, — мы спрашиваем министров: потребовали ли они от Тома и Гендерсона, чтобы они открыто сказали, что они не солидарны с этою нотою, что они не солидарны со своим правительством, не солидарны со своими капиталистами? [10] Они этого не сделали, и мы считаем своим долгом обратиться к ним: пометите прежде всего перед своим домом. (Аплодисменты части собрания. )
Но, товарищи, кроме всего прочего, существует и другой, гораздо более важный, вопрос, не столько о принципа, х социализма, сколько о принципах простого демократизма; [мы] говорим, что то, что сделано было по отношению к Р. Гримму, есть нарушение элементарных принципов демократизма, и в этом отношении мы вполне солидарны с тов. Мартовым; мы спрашиваем: почему министры не созвали совещание, хотя бы своих собственных партий, с. -р. и меньшевиков, почему они не пришли в собственный Исполнительный Комитет, представителями которого они являются, большинство в котором за ними обеспечено?
|
|
|
Мы спрашиваем их, с каких пор против плохих интернационалистов борются высылками. (Аплодисменты части собрания. )
Мы говорим, что если бы дело шло о чести только Р. Гримма, то хотя, конечно, долг русской революции щадить честь каждого отдельного человека, даже если он не революционер, — личная честь для нас дорога, — но мы говорим, товарищи, что в этом деле идет речь о чести нашей, о чести русской революции, о чести Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. (Аплодисменты. ) И я думаю, товарищи, что когда этот вопрос немножко отойдет подальше, когда у нас не будет такой страстности, когда у нас не будет такого напряжения, то сторонники т. т. Церетели и Скобелева скажут себе, — это не было самой славной страницей в их деятельности. (Голос: «Прекрасная страница! »)
Первый раз высылка применена, и применена кем? Нашими товарищами. Мы считаем, что в этом инциденте, как в капле малых вод, отразилось все положение современного социализма со всеми его ужасами и слабостями. Веда Гримма в том, что он не оказался решительным интернационалистом, что он дал один палец своим капиталистам, дал один палец •своим социал-патриотам, и это привело к тому, что он поставил себя и движение, во главе которого он стоит, в двойственное положение.
Мы говорим, что наши товарищи, которые, увы, подали своим капиталистам не один палец, а гораздо больше пальцев, все пять, они поставили себя в такое положение, что такие функции, как высылка, возлагаются на них, функции, которые мы не можем признать особенно почетными во всяком случае.
Наша партия ни в коем случае не берет под свою защиту заявление Гримма; мы не понимаем, мы отказываемся понять, что мешало ему сказать, что Гофман, германские капиталисты или швейцарские — такие же провокаторы, такие же злодеи и грабители, как капиталисты всех стран. Это было его долгом, его обязанностью сказать, но мы совершенно отказываемся понять, как можно было человека, без суда, без следствия, без совещания с собственными товарищами, без совещания с Исполнительным Комитетом, выслать, и как можно было поставить вас перед совершившимся уже фактом, зная, что Съезд будет сейчас же, зная, что можно поговорить с делегатами, зная, что на самом деле в шпионстве или даже в агентстве никто его не обвиняет.
Мы говорим, что мы видим во всем этом инциденте отражение всего положения вещей. Кто хочет не только увлекаться эффектами, не только тем, что будут кричать в газетах, которые закричали уже, что во всем виноваты злые ленинцы, которые, кстати сказать, с Гриммом рука-об-руку никогда не шли, кто захочет понять, откуда же такое обстоятельство, что Всероссийский Съезд, собравшись со всех концов России, встал перед этим сюрпризом, тот должен будет сказать: это коренится во всем кризисе социализма.
|
|
|
Нет спасения, пока мы будем искать сучок в глазу соседа и не замечать бревна в собственном глазу, не замечать того, что пока мы находимся в блоке, в союзе со своими империалистами, всякая наша критика, направленная в защиту Интернационала и социализма, будет звучать поневоле фальшиво (аплодисменты части собрания) для того человека, у которого есть уши, чтобы слышать. Пусть этот печальный инцидент, которому суждено стать предисловием к нашим занятиям, докажет, что для того, чтобы быть интернационалистом не на словах, а на деле, нужно бороться со своими империалистами, со своими капиталистами. Только тогда мы будем иметь право говорить об интернациональном социализме. (Аплодисменты. )
ЛИБЕР. Товарищи, прежде чем приступить к изложению позиции фракции меньшевиков, которая уполномочила меня сделать здесь от ее имени выступление по этому вопросу, я должен отвести в сторону ту аргументацию, которую здесь пытался развить тов. Зиновьев. Эта аргументация сводится к следующему, — он говорит: вы сюда допускали английских империалистов, вы сюда допускали французских империалистов; Тома' у вас на собраниях произносил речи, и Гендерсон произносил у вас речи, и поэтому, — вывод, — поэтомугерманских империалистов мы должны пустить-к нам произносить у нас на собраниях речи. (Аплодисменты большей части собрания. )
Чем объяснить психологическую возможность такой нелепой аргументации? Она объясняется тем, что здесь сознательно вычеркнута перед вами обстановка войны, забыто о том, что мы находимся в состоянии войны, и что-целый ряд действий, которые в мирное время никогда не могли иметь-места, вызываются той трагической обстановкой, в которой мы оказались-в настоящее время и которая зависит не от нас. И вот поскольку эта-позиция существует, я именно и хочу показать вам, к каким печальным, последствиям она привела.
Разве, товарищи, на этом Съезде русской революционной демократии; нужно доказывать, что инцидент с Гриммом есть инцидент печальный,, разве кто-нибудь из нас на этом Съезде не отдал бы очень и очень многого для того, чтобы этого инцидента не было? (Аплодисменты. ) Следовательно, дело сводится не к этому, — не к тому, чтоб констатировать этот чрезвычайно тяжелый и печальный факт, а к тому, чтобы попытаться объяснить ту обстановку, которая к нему привела. Трагизм этой обстановки, товарищи, я уже имел случай об этом говорить неоднократно, состоит в том, что-милитаризм умудряется даже интернационализм заставлять служить себе. Вот в чем трагизм положения. (Аплодисменты. ) Тов. Гримм, в котором никто из нас не имеет права сомневаться, потому что нет никаких, доводов и никаких аргументов в пользу того, чтобы усомниться в искренности его интернационалистических побуждений, сам в своем документе заявляет, что его петроградские выступления германские империалисты желают использовать в своих интересах. Это определенно заявляет сам Гримм, следовательно, вы видите, что бывает такое трагическое положение,, когда интернационалистическая тактика, развиваясь только в одной стране, является на службе империализма другой страны. (Аплодисменты. )
И вот, когда вы перейдете к самому существу, то заметьте, какой мы имеем перед собой документ: швейцарское правительство в очень простой, лапидарной, самой обычной форме, как будто дело идет о самой обычной вещи, пишет: «Извольте, пожалуйста, словесно передать Р. Гримму,, председателю интернациональной комиссии, следующее мнение германского-правительства по отношению к войне».
Это сообщено в тайной шифрованной переписке. Следовательно, по-существу, когда тов. Гримм говорит здесь, что [дело] сводится к использованию только его петроградских выступлений германскими империалистами, то, вчитавшись в документ тов. Гримма, вы замечаете, что в нем есть явное противоречие. Ибо Гримм говорит в другом пункте, что дело сводится не только к петроградским выступлениям, что попытка использовать его» была предпринята и по пути при визировании паспорта, когда об его петроградских выступлениях еще ничего не было известно. Следовательно, с этой стороны, несомненно, это есть, пусть с негодными средствами, пусть неудавшееся, но покушение, покушение использовать работу революционного интернационалиста в пользу германского милитаризма.
И вот, когда перед товарищами Гримма и прежде всего перед товарищами социалистами, которые представляют интернационалистов в данном правительстве, встал вопрос, как быть с этими документами, то ответов на это могло быть два. Или оставить без ответа совсем, т. -е. скрыть, что в революционной России возможен такой факт, который в старой самодержавной России даже Сухомлинова бросал на скамью подсудимых, возможен такой факт, что правительство официально получает документ о том, что один гражданин иностранной державы, приехавший на русскую территорию, получает поручение о том, чтобы здесь заняться разъяснениями взгляда германского правительства. Правительство могло, значит, заявить: я перехожу к очередным делам, меня этот вопрос не интересует.
Я говорю вам, что если бы мы были в стране, где только были бы одни социалисты, где не могло бы быть никаких недоразумений, может быть, тогда можно было бы перейти к очередным делам. Но в настоящее время, когда у нас в России контр-революция в достаточной мере сильна, когда всякий ложный шаг Временного Правительства если не может быть учтен сегодня, то будет учтен завтра и послезавтра, когда ошибочный шаг с нашей стороны явится тем острым оружием, которое куют против нас наши враги, чтобы потом сказать: во время войны, когда вы имели такой документ, вы его даже не опубликовали, вы его просто спрятали, перешли к очередным делам, — разве мыслимо подобного рода отношение со стороны правительства?
Следовательно, оно документ этот должно было опубликовать, а раз оно должно было опубликовать, то возникает вопрос и о том, могло ли правительство просто опубликовать этот документ, не сопровождая этого никакой попыткой получить со стороны Гримма какой-либо ответ? Нет, этого оно не могло бы сделать, — это было бы косвенным признанием того, что они признают подозрения против Гримма основательными. Они потребовали от него объяснений, и Р. Гримм дал ответ. Вы должны теперь сказать, удовлетворителен ли этот ответ, не только с точки зрения тов. Зиновьева, для которого Р. Гримм недостаточно левый циммервальдист, а с точки зрения самой обыкновенной, с точки зрения общей, демократической. Обратите ваше внимание на то, что прежде всего он говорит о том, что ему не было известно такое сообщение швейцарского посла, ни прямо, ни через чье-либо посредство; он констатирует, что этот документ до него еще не дошел, будто бы все дело сводится к тому, что еслп бы этот документ до него дошел, а он не довел бы его до сведения всех товарищей социалистов, тогда дело было бы кончено, — тогда ясно было бы, какова его роль. Обязанность его констатировать не только то, что этот документ не дошел до него, а что одна мысль, что к нему, Р. Гримму, могут запросто обращаться министры буржуазного правительства с дипломатическим поручением здесь, в России, невозможна, и подобного рода подозрения по его адресу он должен был отмести, как покушение на его честь. (Аплодисменты. ) И в данном случае это было бы только выступлением в защиту интернационализма, в защиту циммервальдизма. Он этого не сделал.
Дальше он говорил, что содержание телеграммы приходится рассматривать, как попытку со стороны Германии использовать его петроградские выступления. Какой объективизм тона! Он просто констатирует факт: «Попытались использовать мои петроградские выступления». Если бы кто-нибудь из нас осмелился в подобном тоне что-либо подобное сказать, если тов. Церетели по поводу какого-либо отдельного обстоятельства сказал: Это просто правительство пыталось меня использовать (смех, аплодисменты), ему бы сказали: Вас пытались использовать, а вы что сделали? Вы дали себя использовать? Как вы отнеслись к самому покушению на это?
На это тов. Гримм не отвечает ни слова. Больше того, он обещает нам, что когда он приедет в Швейцарию, то он вскроет подоплеку, т. -е. начнет заниматься расследованием, на каком основании Гофман отправил такую телеграмму Одье. Задача эта почтенная, и очень хорошо, что Гримм будет ею заниматься. Но, независимо от того, к каким результатам он придет, он должен был сказать, что эта телеграмма является покушением на социалистическую революционную честь, и что подобного рода покушения он самым решительным образом отвергает. Он этого не сделал и не случайно не сделал. Когда его об этом просили, когда его об этом умоляли, то он все-таки отказался. С того момента, когда он от этого отказался, положение до чрезвычайности осложнилось, потому что наши товарищи не могли в ответ на ту буржуазную кампанию, которая с сегодняшнего дня начнется по поводу этого документа, не могли сказать: когда пожелали Р. Гримма использовать, вот какую пощечину Р. Гримм дал. Ответ этот пощечина или нет? Нет. Мы имеем затем новое положение, — последовал ответ Р. Гримма, ответ, который всякий беспристрастный человек должен признать неудовлетворительным; а если это ответ неудовлетворительный, то тогда получилась такая коллизия, выход из которой мог быть только тот, чтобы опубликовать сообщение о том, что они признают ответ неудовлетворительным. И наши товарищи министры обязаны были, они не могли скрыть своего отношения, они должны были это сделать.
Я отнюдь ни па один момент не хочу закрывать глаза на тот факт, что Гримм должен был оставить Россию принудительно. Этого факта мы не можем скрыть никакимп обстоятельствами, и пытаться скрыть его не приходится. Этот факт до последней степени печальный и лишний раз подчеркивает трагизм положения, в котором мы оказались; но этот факт является неизбежным последствием всей цепи событий, которая началась с опубликования этой телеграммы и ответного разъяснения Р. Гримма. .
Нам говорят о суде. О каком суде? О суде социалистическом? Это могут говорить только те люди, которые предлагают это нам, заранее зная, что из этого не вышло бы ничего, потому что они прекрасно знают по собственному опыту, что никакой суд, который выскажется против них, не является судом, потому что они заранее заявляют: те, которые в большинстве, это — буржуи, мелкие, средние и какие угодно. (Смех, аплодисменты. ) И понятно, что для Р. Гримма авторитетным судом мог быть только суд в его собственной стране, в его собственной Швейцарии. Если я вас здесь призываю, то не к тому, чтобы осуждать Р. Гримма, — на это мы не имеем права и к этому не призываем, — но здесь мы должны вынести свое суждение о поведении наших товарищей-социалистов, которые этот шаг предприняли сами, которые взяли на себя за этот шаг ответственность. Нам предстоит сказать: желаем ли мы эту ответственность разделить или нет. Только по поводу их поведения мы можем вынести решение, и, в связи с событиями, о которых я сказал, они должны вынести ответ, несмотря на то, что положение крайне тяжелое для них и всех нас в России и для Интернационала-
Вот резолюция, которую мы предлагаем по этому поводу:
«Признавая образ действий т. т. Церетели и Скобелева в деле тов. Гримма соответствующим интересам русской революции и международного социализма, Всероссийский Съезд Советов Р. и С. Д. вместе с тем приветствует их решение опубликовать подробное сообщение обо всех обстоятельствах этого дела, в частности о мотивах, заставлявших их признать объяснения тов. Гримма неудовлетворительными». (Аплодисменты. )
ГОЦ. Тов. Либер так усердно сейчас подвел мину под дом тов. Зиновьева, что на мою долю остается мало прибавить к словам тов. Либера.
Тов. Зиновьев представил все дело в следующем виде: мы обрушились на тов. Р. Гримма только потому, что он оказался плохим интернационалистом, и он негодовал, каким образом мы, которых он сам заподозревал в интернационализме, каким образом мы вдруг за то, что человек оказался недостаточно последовательным, по нашему мнению, или плохим интернационалистом, высылаем его за пределы русской революции.
Я думаю, что дело не так обстоит; не за то мы выслали или предложили покинуть пределы русской революции Р. Гримму, что он оказался плохим интернационалистом. С моей точки зрения, и тов. Зиновьев очень плохой интернационалист. (Аплодисменты. Смех. ) Но из этого не следует, конечно, что я должен предложит ему покинуть пределы русской революции. (Аплодисменты. )
Товарищи, дело ведь ясное и определенное. Тов. Гримм явился к нам, как официальный лидер определенного течения—Циммервальда, за которым я в прошлом признаю несомненные исторические заслуги. Надо признать, товарищи, что группа, к которой примыкает Р. Гримм, была первой, которая до русской революции подняла знамя борьбы за всеобщий мир. И вот, когда тов. Гримм явился к нам, мы встретили его, как представителя этого течения. Когда же вам стало известно, что этот официальный представитель известного течения оказался орудием в руках империалистических кругов Германии... (шум) и когда его хотели сделать этим орудием, и он не протестовал против этого... (шум), когда он не энергично протестовал против того, что империалистические круги хотят его сделать орудием своих замыслов, —когда он не протестовал против этого, не нашел в себе политического мужества, чтобы решительно, категорически отмежеваться от этого, — тогда только мы и осудили его.
Товарищи, тут дело не в плохом интернационализме, а в полном забвении самых элементарных основ интернационализма и социализма, — вот в чем дело. (Аплодисменты. )
Тов. Зиновьев встал в благородную позу и негодовал: как мы без суда и следствия Гримма выслали? Товарищи, судить Р. Гримма будет международный социалистический конгресс, они в праве его судить и осудить. Мы же здесь не судим Р. Гримма и не разбираем всю его деятельность в целом, мы разбираем только эпизод, который здесь имел место и который хотели сейчас использовать, как орудие борьбы против нашего Временного Революционного Правительства. (Аплодисменты. )
Тов. Зиновьев говорит: как же, почему т. т. Церетели и Скобелев не советовались со своими политическими единомышленниками? Я не понимаю той чуткости, которую проявляет тов. Зиновьев в этом вопросе. Только вы в праве будете решить, правы или неправы были т. т. Церетели и Скобелев, и никакого отношения сюда не имеет то обстоятельство, советовались они или не советовались. Конечно, советовались, но это не изменяет существа дела. Только вы, представители революционной армии и революционного пролетариата, только одни вы можете решить, правильно они поступили или нет. ([Голоса]: «Правильно». Аплодисменты. )
Но, товарищи, не надо впадать в другую ошибку. Тов. Гримм оказался слишком маленьким, ему не по плечу оказалась та огромная историческаяроль, которая, случайно быть может, выпала на его долю. Но, товарищи, не надо ставить знак равенства между маленьким [Гриммом] и великим делом борьбы за всеобщий мир. Товарищи, я думаю об этой идее, о всеобщем мире, и думаю, что есть лучший знаменосец, чем тов. Гримм, и этим знаменосцем всеобщего мира является великая русская революция. (Аплодисменты. )
И не надо бояться, товарищи, что этим мы скомпрометировали дело борьбы за всеобщий мир. Нет, мы не скомпрометировали, потому что русская революция явилась авангардом борьбы за мир, она явилась главным застрельщиком. Дело Р. Гримма забудется, а великое дело борьбы за всеобщий мир, конечно, не теми путями, не сепаратным миром, не сепаратным перемирием, а в международном масштабе, усилиями всей международной демократии, это дело было, есть и будет делом русской революции.
От имени фракции с. -р. я уполномочен сообщить вам, что мы вполне одобряем действия наших товарищей Церетели и Скобелева. (Бурные аплодисменты. )
АБРАМОВИЧ. Товарищи, я узнал об истории с Р. Гриммом из газет и из того, что я здесь слышал. На меня, как на человека, лично знающего Гримма, это произвело удручающее впечатление. Я старался добросовестно разобраться в этом трагическом, скажу, инциденте и, внимательно прислушиваясь ко всем речам за и против Гримма, желал понять, в чем, в сущности, Гримма обвиняют и за что его выслали.
Тов. Церетели заявил: Гримм недостаточно резко отмежевался от провокационной выходки швейцарского правительства. Тов. Скобелев заявлял, что Гримм недостаточно последовательный циммервальдист, тов. Гоц заявил, что это не играет роли, что человек не циммервальдист, но важно, что он самые основы интернационализма и циммервальдизма не понимает, что он слишком маленький человек, и роль, взятая им, ему не по плечу.
Я спрашиваю, товарищи, так как я не юрист, но в зале здесь достаточно хороших юристов, я прошу объяснить: является ли нейтральный иностранец, подданный не воюющей державы, а нейтральной Швейцарской республики, является ли для него преступлением быть германофилом, франкофилом, англофилом или каким угодно «филом»? Является ли для иностранца, гражданина иностранной республики, обязательно быть интернационал-социалистом или он может быть буржуазным националистом? Является ли преступлением для нейтрального социалиста, если он социалист, если он отступает от основ Циммервальда или от основ социализма, в лице тех священных институтов, которые Временное Правительство берет под свою высокую защиту, и за преступление против которых оно наказывает высылкой из России? То обстоятельство, что Р. Гримм — маленький человек, является ли законным поводом для высылки его из России?
Я тщетно старался выяснить, за что Р. Гримм выслан, и от наших товарищей-министров ответа на это не получил, как не получили и вы все. Товарищи,, здесь произошло чрезвычайно трагическое смешение. Мы, привыкшие дискутировать в тесном кругу социалистов, стали и с Р. Гриммом дискутировать, как будто бы мы находимся на партийном собрании, где нелогичность, недостаточная социалистичность, мелкая, редакционная, является достаточным поводом для обвинения и изгнания из среды.
Но речь шла не о том, что [нужно] Р. Гримма исключить из рядов той или другой социалистической фракции, — для этого материала достаточно, — а речь шла о том, чтобы изгнать Гримма, как агента-провокатора, как агента германского правительства. Это единственное обвинение, которое могло быть к нему предъявлено и за которое он мог заслужить высылку. Я спрашиваю: было ли это обвинение доказано, и утверждаю, что нет.
Все говорившие против Гримма подчеркивали, что они его лично ни в чем не подозревают. Значит, человек, против которого никаких данных судебных или документальных не имеется, человек, о личности которого даже у его обвинителей не возникает сомнений, такой человек изгоняется из пределов России за свою колеблющуюся социалистическую позицию. Я спрашиваю вас, как демократов, как граждан: мыслимо ли такое положение в свободной России, чтобы нейтральный иностранец изгонялся за свои политические взгляды? (Голос: «Шпионаж — разве политический взгляд? »)
То заявление, которое здесь было сделано от имени Временного Правительства и наших товарищей, состоящих во Временном Правительстве, сводилось к чему? Текст заявления Временного Правительства способен возбудить самые худшие подозрения относительно Гримма, относительно его самой простой, житейской честности. Сформулирован он в таком виде, что его объяснения признаются недостаточными, неудовлетворительными, и потому он изгнан из пределов России. Так это поймет всякий, кто прочтет. Ведь эта телеграмма передана сегодня по радиотелеграфу во все концы земного шара, и имя Гримма треплется в сотнях газет разных направлений. Как это будет воспринято? «Ага, изловили голубчика, поймали, уличили, как агента немецкого правительства, и изгнали! »
|
|
|
