А. П. Скорик. Казачий фольклор юга России как репрезентация частной и общественной сферы 1930–х гг.

А. П. Скорик

Новочеркасск, Южно–Российский государственный технический университет

КАЗАЧИЙ ФОЛЬКЛОР ЮГА РОССИИ КАК РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ЧАСТНОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ СФЕРЫ 1930–х гг.

Казачий фольклор Юга России отражал те реальные изменения, которые происходили в противоречивые 1930–е годы, а понимание отношения к нему позволяет осмыслить многие сюжеты повседневности казаков и казачек того времени, выявить трансформации казачьего менталитета. Репертуар донских, кубанских, терских казачьих фольклорных коллективов состоял в значительной мере из старинных песен, чей «возраст» измерялся зачастую многими десятками лет. В частности, Вешенский районный казачий хор осенью 1935 г. в Москве «играл песни», которые звучали в казачьих станицах задолго до наступления советской эпохи. Их содержание отражало особое отношение казаков–мужчин к традиционной военной службе в кавалерийских частях и к общественному признанию важности такой службы.

В то же время, эпоха «великого перелома» оказала существенное влияние на казачий фольклор, дополнив его песнями, в которых прославлялись колхозная система, советское устройство и «любимый вождь товарищ И. В. Сталин». Такое дополнение можно считать неизбежным, ибо органы власти сознательно и целенаправленно стремились к осовремениванию казачьего фольклора, указывая, что «нужно дать молодежи новые песни»[682].

В 1936 г. терский казак Белигуров сочинил песню с характерными строками: «Шагай вперед, казачье племя, // Крепи колхозы! В добрый путь! »[683] «Любимой казачьей песней»[684] в 1930–х гг., как утверждали советские журналисты, являлась «Дума о Сталине», в которой идеологически настойчиво проводилась мысль о неизбежном укреплении колхозной системы и ее положительном воздействии на жизнь казаков и казачек. Тем самым в репертуаре казачьих фольклорных коллективов в 1930–х гг. сочетались (причем, зачастую достаточно органично) как традиционные, так и советские песни.

Сочетание в казачьем фольклоре традиционных элементов и советских новаций хорошо заметно в собрании старинных и советских песен, пословиц, поговорок донских казаков, подготовленном в 1938 г. Обществом изучения Ростовской области при Президиуме облисполкома[685]. Эти материалы, свидетельствуют о компоновке с обязательным подчеркиванием «проклятого» дореволюционного казачьего прошлого и «счастливого» советского настоящего казаков и казачек. Содержание досоветского фольклора отражало исключительно негативные стороны казачьей жизни (тяготы военной службы, зависимость от войсковой администрации, и пр. ), в то время как советские песни, сказы, поговорки отличались, по меткому выражению В. С. Сидорова, «оголтелой советскостью», повествуя о великой любви казаков и казачек к советской власти, колхозной системе и «товарищу Сталину».

Надо сказать, что, несмотря на четко выраженную идеологическую, агитационно–пропагандистскую мотивацию, сам факт собирания досоветского казачьего фольклора оказал положительное воздействие на устойчивость песен, сказов, пословиц и поговорок казаков. Так, послевоенная, совершенная в 1945 г., экспедиция в гребенские казачьи станицы «показала, что казачья песня сохранилась, она жива. Это не только остатки былевого эпоса, баллад, исторических песен, но и военно–бытовая лирика, мужская и женская, любовные песни, протяжные и частые»[686].

Специфическим элементом казачьего фольклора 1930–х гг. являлись частушки, которые традиционно чаще сохраняли и исполняли женщины–казачки. Специфика частушек заключается в том, что по отношению к ним приходится говорить не о сочетании традиционных элементов и новаций, а о коллизионности содержания. Частушки живо отражали действительность колхозной казачьей станицы Юга России, но при этом характер отражения разнился в зависимости от того, кто являлся автором частушек. Немало частушек, авторство которых принадлежало либо просоветски настроенным казакам–активистам, либо же штатным пропагандистам властных структур, воспевали неопровержимые (скорее, якобы) достоинства колхозной системы. Неофициальные же частушки в своей вербальной форме выражения четко фиксировали гораздо более суровое отношение вполне определенной части южно–российского казачества к колхозам и советской власти. Особенно жестко оценивались в этом народном фольклоре события 1932 – 1933 гг. в пострадавших от голода регионах, как о том свидетельствуют материалы полевых исследований, опубликованные в солидной монографии В. В. Кондрашина[687]. Неофициальные частушки, естественно, распространялись из уст в уста в казачьих регионах, хотя, конечно же, их исполняли только в узком домашнем кругу. В частности, на Дону пели: «Как Ленин умирал, // Сталину наказывал, // Чтобы хлеба не давал, // Сала не показывал»; «Едет Ленин на телеге, // А телега на боку. // Ты куда, плешивый, едешь? // Ликвидировать муку»[688]. В данном случае казачий фольклор 1930–х гг. ярко и эмоционально отражал негативные черты советской действительности, которыми изобиловала эпоха «великого перелома».

Таким образом, фольклорное творчество казаков и казачек Юга России раскрывало характерные черты исторического времени сплошной форсированной коллективизации. В этом творчестве протуберанцами прорываются общественные настроения, царившие в казачьей среде в те годы. Бережное отношение к лирике в фольклоре свидетельствовало о стремлении казаков и казачек сохранить свою партикулярную культуру. Наличие двойственности в сочинительстве и исполнении частушек показывает неоднозначное отношение казаков к проводимым общественным преобразованиям, когда они отчетливо видели и осознавали дистанцию между словами и делами власть предержащих. Однако нельзя не замечать и общую позитивную историческую тенденцию изменения отношения казаков и казачек к советской власти, когда часть из них вполне искренне воспевала новое социалистическое настоящее.