К. В. Левшин. Дезертиры красной армии: гендерный аспект (1918 – 1921 гг. )

К. В. Левшин

Санкт–Петербург, Санкт–Петербургский государственный университет

ДЕЗЕРТИРЫ КРАСНОЙ АРМИИ: ГЕНДЕРНЫЙ АСПЕКТ (1918 – 1921 гг. )

На протяжении человеческой истории война оставалась делом почти исключительно мужским и напрямую ассоциировалась с «сильным полом», превратив военное ремесло в символ мужественности. Дезертирство в том или ином виде, равно как и борьба с ним, было присуще любой армии и неизменно рассматривалось как тяжкое преступление, особенно в военное время. Процедура наказания у разных народов подчеркивала его позорность.

Но так ли уж прочно мужественность увязывалась с прохождением воинской службы, а дезертирство, соответственно, с утратой гендерного признака в специфических условиях «всероссийского потопа» 1917–1921 гг.?

До гражданской войны в народе не было однозначно неприязненного отношения к дезертирам. Война воспринималась как Божье наказание за грехи, служба носила характер религиозного ритуала. Быть призванным или счастливо избежать службы – вопрос фатального характера.

Представления о государстве–левиафане, присваивающем себе жизнь подданных, не могли вызвать резко отрицательного отношения к дезертирам. Солдаты встречали жалость и сочувствие на самом что ни на есть личном уровне. Революционные потрясения, ослабление государственных институтов, крах старой «армии–каторги» и принудительные мобилизации сторон–участниц гражданской войны в России подняли дезертирский вопрос во всей сложности на небывалую высоту.

Дезертир был силен тем, что мог рассчитывать на поддержку и защиту семьи, односельчан. Бороться с этим массовым социальным явлением исключительно силовыми и карательными средствами было невозможно. Вот какую модель поведения предписывала в такой ситуации советская пресса: «пусть сестра не подает руку брату–дезертиру. Пусть мать проклянет сына–труса и беглеца. Клеймите презрением труса, обходите его как зачумленного»[826]. В августе 1918 г. по Петрограду распространялась листовка, адресованная матерям, женам и сестрам рабочих с требованием «звать» их на призывные пункты. Ставка делалась не на женщин вообще, а лишь на наиболее «сознательных».

Там, где не справлялась тяжелая артиллерия большевистской агитации, должна была сработать архетипическая схема: дезертирство – оступок, отнимающий право именоваться мужчиной. Официальная пресса делала упор именно на такой тип неприятия. Публикации в прессе призваны были успокоить честных красноармейцев: они настоящие герои, по ним тоскуют девушки, которые останутся верны, несмотря на отнюдь не обезлюдившую после мобилизаций деревню.

Одним из излюбленных приемов Д. Бедного было обыгрывание вопросов службы, уклонения, побега в гендерном аспекте. В произведении «Красноармейская походная» девушки заглядываются на проходящих по деревне красноармейцев, делая вывод: «Все парнишки наши, право, Перед ними – мелкота». Это вызвало ответную реакцию уклонистов–односельчан: стыд, обида сожаление о своих глупых страхах перед мобилизацией. В другом стихотворении выражено сожаление девушки, которая служила бы в Красной Армии, если б уродилась мужчиной.

Облавы и проверки документов вынуждали дезертиров идти на различные хитрости вплоть до переодевания в не вызывающих подозрения женщин.

Наглядным, понятным и сильным орудием борьбы с дезертирством даже для неграмотных была карикатура. Беглецов следовало гнать метлой обратно на фронт[827]. Метла – не так страшно и больно, сколь унизительно. Тем же чисто женским «оружием» на плакате «Позор дезертирам» (1919) мать возвращает сына в армию, ей в этом помогают собаки и даже мальчик, замахнувшийся снежком. Горе–вояка бежал и от вражеской пули, и от сыновнего снежка. Кто он после этого? На белогвардейском плакате «Дезертир не даст мира ни своей семье, ни своему народу» отражено чувство тотального женского превосходства и гордого гнева: выражение лица женщины, к которой прижались несчастные дети, указующий перст в сторону только–только отворенной двери поясняют дезертиру, где должен быть в это время настоящий русский человек, мужчина, отец.

В советской прессе особо подчеркивалось, что, дезертировав, красноармеец менял свою классовую принадлежность: становился эксплуататором – сам отлынивает, а его товарищ на фронте должен «работать» и за себя, и за него. Одновременно с этим, он терял и свой сермяжный гендерный признак, оставшись в итоге ни с чем и став никем.

Вот пример работы с населением через прессу со стороны Петроградской комдезертир: «… жены и дети красноармейцев, к вам… мы обращаемся с призывом: помогите нам возвращать в ряды красной армии… словом убеждения тех, кого можно убедить искупить свое преступление, и, указывая нам на тех, кто упорным шкурничеством обрекает вас на голод, холод и разруху»[828].

Банальная трусость, столь крепко увязанная в сознании с понятием «дезертир», была далеко не главной причиной данного преступления. Часто побег из армии был вызван необходимостью прокормить семью – реализовать моральное право кормильца уйти домой. Это было «одним из самых законнейших оснований для дезертирства»[829]. Что является более мужским поступком: воевать неизвестно за что вдали от дома, или спасать хозяйство от разорения, а семью – от голодной смерти? Дезертирство в сложнейшее и переломное время нередко было не более чем способом устроиться и выжить. Эта личностность, индивидуальность вытеснила на задний план любые государственно–правовые установки.

То, что человек не является собственностью советского государства или его противников, а должен принадлежать себе и своей семье, отчасти отразилось в «женских» волнениях. Когда в одно из поволжских сел 25 марта 1920г. приехал отряд для ловли дезертиров, его окружила «разъяренная толпа женщин». Они жестоко убили троих красноармейцев, обратив остальных в бегство[830]. На одном из сельских сходов в Петроградской губ., по заявлению большевистского агитатора, «был нервный женщины выкрик, что, мол, мы должны соединиться с белыми женщинами для того, чтобы заявить, что нам война не нужна»[831].

Отказ дезертиру в праве считаться мужчиной был свойственен скорее официальной пропаганде, нежели общественному мнению. Конкретная женщина сталкивалась не с «голосующей ногами» единицей, а с близким ей человеком – отцом, мужем, сыном. Он бежал от невыносимых условий службы, голода, от обязанности воевать за чуждые идеалы.