Глава2.  Многообразие повседневного опыта

    

Опыт повседневности – это главный и основополагающий опыт, который есть у каждого из нас.

Повседневность естественна и органична, она незаметна как воздух, которым дышишь, как свет, который дает возможность видеть многообразные краски действительности. Каждое утро я открываю глаза и вступаю в повседневность, наполненную шумом автомобилей за окном, тиканьем часов, настоятельной необходимостью поскорее встать и умыться, чтобы сделать тысячу дел – иногда замечательно интересных, иногда тоскливых и скучных. Повседневность поглощает меня, проникает в каждое движение, неприметно диктует способы реагирования и действия, в то время как на сцене сознания развертывается динамика событий, заявляют о себе конкретные цели, кипят страсти. Мы заняты «что», а не «как».

За деревьями не видно леса, в пылу своих практических проявлений – переживаний, ощущений, действий мы не думаем о совокупном опыте своей эмпирической жизни, не зовем его по имени. Используя термины гештальтистов, можно сказать, что повседневность – всегда фон, на котором вырисовывается то одна, то другая фигура – реальная цель, фактическое общение, наличное состояние.

М. Хайдеггер выдвинул в качестве важнейшего экзистенциала, рисующего повседневность, Заботу как таковую. Эта Забота с большой буквы не осознается нами, кружащимися в вихре множества забот. И все же она может стать предметом раздумий философа, который тем и отличается от «обычного человека», что создает образы незримого, заставляет проявляться неявные пласты бытия, осмысливает предпосылки самого мышления.

Вот и задача наших теоретических штудий состоит в данном случае в том, чтобы попытаться рассмотреть внутреннюю динамику повседневного опыта, выявить его фундаментальные противоречия, установить связи между повседневнм и внеповседневным в рамках самой повседневности.

Ключевым понятием для исследования внутренней динамики повседневности выступает понятие «опыт». Оно многозначно и трактуется разными философскими школами и разными авторами по-разному. Я буду иметь в виду под «опытом» все богатство переживаемых и мыслимых содержаний субъективности. Именно субъективности, поскольку все данности «объективного мира» ( или «интерсубъективного мира», что часто совпадает) обнаруживаются для человека только через гамму личных переживаний. Мне очень нравится высказывание знаменитого психотерапевта Джеймса Бьюдженталя, и я совершенно согласна с ним, когда он пишет: «Самый главный урок, которому меня научила жизнь, таков: сущность моего бытия состоит в субъективном осознании, представляющем собой непрерывный процесс»[8]. Индивидуальный опыт, будь то опыт жизни или «опыт души» - и есть суть нашего человеческого бытия.

Текущий опыт субъективных переживаний – опыт повседневной эмпирической жизни – является одновременно целостным и разомкнутым, сложившимся и изменчивым, закрытым и открытым. Как совокупность состояний некоего «я» он един, монадичен, но в то же время каждое «я» непрестанно изменяется. Сейчас я веселюсь, потом загрущу, а через час и вовсе разозлюсь – сообразно этому изменится мир: сейчас он прекрасен, вскоре потеряет свои радостные краски, а потом станет источником опасности, агрессии и коварства. На разных этапах жизни действительность является нам как многоликая сообразно изменениям внутреннего и внешнего опыта. В наш опыт входят повторяющиеся элементы, придающие ему стабильность и устойчивость, однако в него вторгаются и единичные, необычайные события, разрывающие ткань привычки.

Разумеется, опыт нашей жизни всегда осуществляется во взаимодействии с опытом других людей, что порождает особый пласт проблем, которых мы коснемся далее.

Единый жизненный опыт целостного субъекта не только открыт для перемен и контактов с другими субъектами, он также является многомерным и сложносоставным. Мы вполне можем говорить вслед за У. Джеймсом о «мирах опыта», и миры эти не отгорожены друг от друга. Есть мир ясного сознания и мир сна, мир труда и мир игры, мир депрессии и мир творчества. В сущности, их можно найти множество. Эти миры не переживаются нами одновременно, они, как правило, сменяют друг друга, заполняя собой до отказа всю нашу способность чувствовать, действовать и понимать. Однако между ними есть и переходные звенья, и порой странные «кентавры», совмещающие, казалось бы, несовместимое.

 «Я придерживаюсь того неопровержимого представления, - пишет У. Джеймс, что каждый момент опыта в результате перехода всегда наполняет собой другой, следующий и все переходы, соединительные либо разделительные, продолжают плетение его общей ткани. В переходах заключено не меньше жизни, чем в связываемых ими элементах; правда, в переходах она подчас заявляет о себе более многозначительно – как будто наши рывки и вылазки это живая линия огня, подобная узкой и буйной полоске пламени посреди сухого осеннего поля, которое фермер вознамерился сжечь»[9].

На мой взгляд, повседневность является фундаменальным пра-опытом и пра-миром для всех других миров опыта. Из нее все вырастает и в нее все возвращается, по крайней мере, пока мы пребываем в контексте земной эмпирии. А пребываем мы именно в ней. Если для религиозного, метафизического и оккультного мышления все возникает из Бога-Бытия-Ничто, из непроявленного-проявленного Единого, то для сознания обычного среднего человека, не осчастливленного мистическими экстазами и теоретическими экзерсисами, все рождается в повседневности и все опять к ней приходит. Только смерть обрывает эту череду возвращений. Что дальше? Дальше – тишина… Дальше – иной опыт, о котором мы можем только строить догадки. Поэтому вернемся к фундаментальным чертам повседневности и посмотрим для начала, как она противоречит сама себе, как она – главная стихия нашей жизни – включает в себя другие миры опыта.

Первая важнейшая черта повседневности согласно А. Шюцу – бодрствующее внимание. Как мы уже отметили в предыдущем очерке, по этому моменту Шюц противопоставляет «повседневность как дневное сознание», сну как ночному, смутному состоянию нашего внутреннего мира. Повседневный опыт предстает таким образом совершенно в духе классического рационализма как ясный, прозрачный, самоотчетный. Бодрствующее внимание связано с трезвостью, рассудительностью, здравым смыслом и точным расчетом.

Я думаю, трудно отрицать, что все эти моменты есть в нашей «дневной повседневности». Более того, они, конечно, доминируют. Реагируя на «вызовы», следующие со стороны действительности, мы активно осмысливаем происходящее, по возможности, быстро соображаем или умело и ловко действуем, применяя стереотипы, реализуя приобретенные навыки. Внимание, свойственное повседневности, означает не что иное, как постоянную концентрацию сознания на том или ином фрагменте реальности. Это - скользящая фокусировка, нечто вроде солнечного луча, последовательно вырывающего из смутного фона то один, то другой необходимый и значимый для человека фрагмент. В этом смысле повседневность – мир сознания, осознания, осмысления.

Однако наряду с напряженным, бдительным вниманием в нашем ежедневном бытии есть и другой, противоположный пласт опыта. Это скрытый, косвенный опыт, хотя и ежеминутно присутствующий рядом с ясностью осознания, опыт «повседневного бессознательного», которое как тень сопровождает всякий акт сознания.

Мы уже сравнили внимание с лучом – это частое и широко употребляемое сравнение. Однако луч – это то, что выступает из окружающей его темноты, по крайней мере, полумглы. Наше сознание выхватывает куски реальности, в то время как все остальное остается смутным, словно во сне. Конечно, можно сказать, что по чисто прагматическим причинам человеку не нужно осознавать все без разбора, но это уже другой вопрос. Факт тот, что бодрствующее сознание повседневности не существует без своей противоположности – многообразной бессознательности, мощно действующей во всех нас каждое мгновенье нашей жизни.  

Мы не осознаем своих подлинных влечений и мотивов ( З. Фрейд). Не осознаем автоматизмом действия. Не осознаем своего многообразного эмоционально-чувственного опыта. «Многие люди, пишет Ф. Перлз, - живут в перманентном трансе в отношении своего невербального опыта, и единственное, что они сознают-замечают – это огромная «масса» думания в словах, которое они принимают за почти всю реальность»[10].

Радуясь ясности своего сознания, мы, тем не менее, не ведаем того, как и откуда приходят к нам наши мысли. Самое главное, определяющее нас как людей, остается для нас тайной. Известный психолог В. М. Аллахвердов, давая обзор психологических и философских исследований сознания, отмечает: «…почти все школы приходят к выводу, что работа самого механизма сознания не осознается. Более того, все чаще у разных исследователей высказывается мысль, что этот механизм принимает специальное решение, что именно следует осознавать, а что – нет»[11]. Таким образом, «нечто в нас», не поддающееся сознательному контролю, поддерживает сам феномен «бодрствующего внимания», характерного для обыденного сознания.

Ясное, самоотчетное, ответственное сознание повседневности – динамический процесс, полностью сотканный из сознательных и бессознательных моментов.

Вторая важная черта опыта повседневности – это его субъектоцентризм, даже скорее «я»-центризм. Моя субъективность – центр моей повседневности. Вся «наша» повседневность как общий опыт сплетается из взаимодействия многих «я». Являясь необходимым условием появления самосознания, социокультурные контексты, скорее функциональны для жизни внутреннего мира, чем онтологичны. В бытийном же смысле мир опыта – это всегда прерогатива конкретного человека, эмпирического субъекта, обладающего индивидуальным телом, неповторимой душой, единственным на свете уникальным лицом. Конкретный телесный человек – источник и носитель «своей повседневности», хотя она способна возникать лишь в обществе и культуре. В повседневности мы все «танцуем от себя как от печки». «Моя повседневность» рождается со мной и со мной она умирает. Поистине «гибнет вселенная» - вселенная персонального «я».

Я-центризм – естественное реагирование на мир растущего ребенка, которого взрослые долго переучивают, объясняя, что он – не пуп земли, что есть многое, превосходящее по важности его собственную персону: интересы старших, общие цели, долг перед родиной, власть, заседающая в столице… Ясное дело, что детский эгоцентризм не способствует гармонии в обществе, но если человека действительно перестроят так, что он утратит нормальную для повседневности я-центричность, то получится либо раб и мазохист, либо фанатик в духе японских камикадзе или мусульманских шахидов.

Оставаться центром «своей повседневности» - законное самочувствие нормального индивида, хотя умом он может хорошо знать, что не является центром вселенной.

Я-центричность непосредственно связана с двумя другими моментами – телесностью и прагматическим целедостижением. Необходимость преследовать практические цели прямо следует из наличия тела, которое надо кормить, одевать, обеспечивать ему пространство для передвижения, условия для хорошего самочувствия и разнообразных физических и психологических радостей. Весь массив культурных форм возник прежде всего, ради выживания и развития телесного эмпирического человека, его защиты от стихийных сил природы и обеспечения ему хотя бы относительного комфорта. Поэтому повседневная жизнь полна забот о телесности и старания обеспечить свою жизнь притоком благ. Люди трудятся – преодолевают препятствия, борются с сопротивлением природы или других людей, отвоевывают «свое место под солнцем» или же просто выполняют обязанности, которые вменило им общество. Это нормальное ежедневное их состояние. И даже там, где «праздные классы», казалось бы, остаются далекими от ежедневной заботе о хлебе насущном, они, выполняя определенные социальные роли, ведут практическую жизнь, устремленную на земные ценности.

В то же время наша повседневность несет в себе и моменты, противоположные своему основному пафосу – субъектоцентризму и прагматичности.  

Так, будучи сконцентрирован на предмете своей деятельности, человек забывает о собственном «я». Оно остается на периферии его внимания, существует в качестве фона, как всего лишь предпосылка правильного и эффективного действия. И действие, и мышление не могли бы протекать успешно, если бы мы были погружены в рефлексию, заняты собой. Практическое и мысленное вторжение в мир, свойственное повседневности, предполагает выход за собственные границы, само-забвение, увлеченность «логикой дела». Тот, кто непрерывно рефлексирует или переживает собственные ощущения, никогда ничего не сотворит и не добьется. Достигая цели, мы все время отвлекаемся от самих себя, не обращаем на себя внимания, оставляем в тени свои личные чувства и переживания. Недаром говорят, что работа лечит от душевных страданий – в пылу труда человеку некогда концентрироваться на печальных мыслях и сожалениях. Даже тело – средоточие ощущений – как бы отходит на второй план и заявляет о себе лишь явным голодом или болью. Думается, именно эта черта повседневности – ежедневный выход человека «из себя» к внешнему миру и другим людям - привела к тому, что долгое время тело вообще не становилось предметом специальной рефлексии. В течение тысячелетий телом интересовались медики, которые боролись с болезнями, портные и парикмахеры, которые тело украшали, художники, которые рисовали его, но не философы. Все видели тело извне и мало кому приходило в голову взглянуть на него изнутри, непосредственно из ощущающего «я». Потому что в повседневной жизни это – на втором плане, если не на десятом. И лишь в ХХ веке философы вдруг «открыли тело» и написали о нем множество удивленных и удивительных слов, что знает каждый, кто читал Мориса Мерло-Понти или Жан-Люка Нанси.

Если прагматика и целеустремленность повседневности заставляют нас забывать о «я» ( ради результата труда и ради интересов сообщества), то сами они отнюдь не исчерпывают всей эмпирической жизни. В сменяющих друг друга днях есть место и для непрагматического поведения: для игры, созерцания, философствования, витания в грезах и фантазиях. Люди очень часто ведут себя нерационально и непрагматично, а порой также дико, безумно и саморазрушительно. Они буйствуют в разных формах, выдумывают несуразицы и искренне верят в них, теряют время, истощают себя, ленятся и бездельничают, создавая почву для таких басен как «Стрекоза и муравей». Непрагматическое поведение, присутствующее в реальной жизни, может быть «со знаком плюс» и «со знаком минус», но оно есть всегда. Стопроцентных прагматиков не существует. Это лишь метафора. К тому же само целедостижение циклично, оно предполагает паузы, отдых, развлечения, бездумность и бездеятельность.

Кроме того, в рамках повседневности возникают «сферы возвышенного». Так благотворительная деятельность, будучи целеустремленной, тем не менее, оказывается и непрагматической ( в смысле достижения полезного для себя результата) и вообще отодвигающей личные интересы деятеля в сторону. Еще более показательно времяпровождение монахов и святых. Буддийский монах, кормящийся невыпрошенным подаянием и проводящий свои дни в молитве, далек по образу жизни от среднего «человека повседневности», как и христианский столпник, не сходящий годами со своей каменной платформы. И, тем не менее, оба они – часть культуры, ее неотъемлемый элемент, весьма ценный для сознания многих верующих.

Следующим фундаментальным моментом повседневности является интерсубъективность. На мой взгляд, это наиболее всеохватная, самая важная характеристика обыденной жизни. Все наше существование пронизано контактами с другими людьми, прямыми и косвенными, частыми и редкими, дружескими и враждебными. Коммуникация обступает нас снаружи и является внутренним условием самой нашей способности чувствовать и мыслить по-человечески. Что есть внутренний диалог, как не коммуникация, перенесенная внутрь, обитающая в самом нашем сознании? Самораздвоение и непрерывная болтовня между «субличностями» - живое свидетельство того, что человек по определению не может, не в силах, не способен быть один. Один он – ничто, его ум не развивается, самосознание не пробуждается, самость не отделяется от внешнего предмета.

Хорошо известно, что ребенок просто не вырастет в нормальное человеческое существо, если окажется вне общения. Да и разного рода добровольные Робинзоны, покинувшие человечество и уединившиеся на каком-нибудь острове – скорее экзотика, чем типичное явление. Как правило, они сохраняют в той или иной форме связь с себе подобными и хотя бы ограниченно пользуются благами цивилизации. Даже у Даниэля Дефо его Робинзон спасся благодаря запасам с корабля, да к тому же у него были знания и умения, полученные в нормальном общении до путешествия и крушения. Они то и позволили ему не сойти с ума и дождаться своего Пятницы.

Исследования феноменологов повседневности показали, что сама обыденная жизнь – результат непрерывного общения, все ее определения – это интерпретации, которые вырабатываются коллективно. Болтовня, презираемая Хайдеггером как черта неподлинности, на самом деле – тоже вид интерпретации ( и еще какой интерпретации! ) Посудачив о том, о сем, соседки могут кое-что переосмыслить, кого-то осудить, кого-то похвалить, и этот «кто-то» очень скоро почувствует результат подобной «болтовни» на собственной шкуре. Так формируется общественное мнение, так возникают настроения, волнения, пафос, коллективный подъем и т. д. Мировая история совершает свой путь, движимая не только чисто-экономическими механизмами, но и воззрениями людей, возникшими в их разговорах и эмоциональных контактах, родившимися в поле интерсубъективности.

Итак, вне поля общения с себе подобными нельзя провести ни минуты. Наши знакомые снятся нам даже во сне. И тем не менее, в той же самой повседневности присутствует трагический феномен одиночества как своего другого коммуникации. «…человек одинок, - пишет Э. Фромм, - и в то же время опутан многочисленными связями. Он одинок, поскольку является уникальной сущностью, совершенно не похожим ни на кого другого, осознающим себя в качестве существа отдельного и отделенного от других. Он должен оставаться один на один с собой, когда требуется вынести суждение или принять решение, руководствуясь только силами собственного разума. И в то же время он не может выносить своего одиночества, не может не вступать в связи с другими людьми»[12].

Человек является одиноким перед лицом смерти. В небытие каждый уходит один. По крайней мере, так это видится из эмпирической повседневности.

Человек онтологически одинок, поскольку после разрыва первичных уз, связывающих его с матерью, он становится отдельным, заключенным в собственное тело существом.

Человек часто психологически одинок, так как обладает гаммой переживаний, которые практически не выразимы для других людей в адекватной форме, не передаются словом.

Человек, живущий в гуще повседневности, одинок, ибо проходит собственный уникальный жизненный путь, проживает личную неповторимую судьбу. Возможны лишь поверхностные аналогии с судьбами других людей. В своем движении от младенчества к старости каждый решает только свои задачи, учит свои уроки, одерживает свои победы.

И все это многоликое одиночество совершенно органично сплетено с интерсубъективностью повседневности, является ее изнанкой, той внутренней плоскостью листа Мёбиуса, которая незаметно переходит в свою противоположность.

Согласно общепринятым представлениям о повседневности, ее неустранимыми чертами являются повторяемость и стереотипность, а также связанная с ними понятность происходящего.

Человеческая повседневность подчиняется естественным ритмам, которые задаются нам прежде всего природными процессами. Это смена дня и ночи, смена времен года, смена фаз луны и т. д. От этой естественной цикличности происходят как все способы летоисчисления, так и общечеловеческие формы структуирования времени. Обыденное времяпровождение включает чередование сна и бодрствования, сезонные занятия, повторяющиеся обряды, ритуалы, праздники. Жизнь идет своим чередом, бесконечно следуя как бы одним и тем же кругом. В традиционном обществе этот круг воспроизводит образцы некоего далекого сакрального времени, люди следуют формам поведения, принятым в мифологическом прошлом. Повторяемость плавно переходит в стереотипность или, точнее, они выступают двумя сторонами одной медали.

Но стереотипность характерна для повседневности не только в генетическом аспекте – как культурно наследуемые способы поведения. В посттрадиционном обществе новые стереотипы спонтанно возникают и целенаправленно насаждаются средствами политики, идеологии, рекламы, средств массовой информации и т. д. Старые стереотипы уходят, уступая место новым, отражающим современную обстановку. Однако лишиться стереотипизации обыденный мир не может.

Дело в том, что стереотипность повседневной жизни – это условие коммуникации, важнейший момент взаимопонимания. Жизнь понятна потому, что она стереотипна. Единообразие форм делает сложный процесс многомерного общения прозрачным, ясным. Поведенческие матрицы и схемы понимания облегчают социокультурное взаимодейстивие, прокладывают четко очерченные пути в подвижном тумане людских контактов.

В конце концов, чтобы достигнуть своих целей и удовлетворить свои потребности надо знать, как именно следует поступать. Обыденная стереотипизация отвечает на это «как? ». Попадая в новую социокультурную среду, приезжая в незнакомую страну, мы первым делом стремимся и из путеводителей, и буквально «из воздуха» уловить важнейшие мыслительные и поведенческие схемы, помятуя о том, что «со своим уставом в чужой монастырь не ходят». Как только мы усваиваем чужие для нас стереотипы, делаем их своим внутренним достоянием, мир вокруг нас делается понятен, а, значит, достаточно уютен. Теперь в нем можно жить спокойно, адекватно реагировать на события, вести себя разумно и практично в разнообразных ситуациях.

Впрочем, как и все качества повседневности, повторяемость, стереотипность и понятность эмпирического бытия не тотальны. Они оставляют зазоры для своих противоположностей – исключительности, неопределенности и непонятности.

Исключительными событиями мы можем назвать те, которые прерывают привычный ход повседневности, стоят особняком, приносят сильные переживания, которых человек не испытывает в ходе обычной порой скучноватой жизни. Можно предположить, что степень исключительности того или иного события бывает разной. Так «мягкой исключительностью» обладают праздники. Многие из них вписываются в циклический ритм нашего существования, ибо повторяются из года в год, однако всякий раз они в корне меняют на данный момент поведение и настроение человека, всю обстановку вокруг него: приносят отдых, веселье, интересные хлопоты. «К сожаленью день рожденья только раз в году! »

 Однако, праздники могут быть и уникальными. Если человек единожды женится, то собственная свадьба для него – уникальное событие. Свадьбы играются в повседневном мире, и для повара, накрывающего стол, подготовка свадебного пира – обыденная работа, но жених переживает это действо как единственное и неповторимое.

Исключительным ( редко повторяющимся) или уникальным может быть не только внешнее, но и внутреннее событие. Острое, глубокое переживание, не очевидное для окружающих, способно потрясти душу и оставить в ней неизгладимый след. Это может быть открытие своей возможной смертности или, напротив, обнаружение полноты и красочности жизни, радостная встреча с влюбленностью или горькая травма разлуки. Впоследствии человек говорит сам себе: «Больше в моей жизни ничего подобного не было! » Это, конечно, не значит, что больше не случилось влюбленностей и разлук, однако, скорее всего, они уже не воспринимались с такой потрясающей силой, так как явились повторами, вариациями первого, поистине удивительного события, его более бледными копиями.

В повседневной жизни, наполненной стереотипами, привычными формами, ритуалами и общезначимыми представлениями, как ни странно, огромное место занимают ситуации неопределенности. Все наши стереотипы – не более, чем островки устойчивости в таинственном потоке реального бытия с его непредвиденными поворотами, подводными камнями и замаскированными мелями. И У. Джеймс, и экзистенциалисты и гуманистические психологи отмечали тот факт, что, несмотря на все внешние установления, индивид ежеминутно должен принимать самостоятельные решения, делать выбор, для которого у него практически никогда не хватает информации. Выбор на свой страх и риск.

Во-первых, всякое общее правило и принятый стереотип ( все так делают! ) – результат индукции, а индукция заведомо неполна. Кто знает, не является ли наш конкретный случай той миллион первой ситуацией, для которой данный стереотип, разделяемый всеми, вовсе не пригоден?

Во-вторых, традиционные стереотипы размываются временем, становятся неактуальны, от них пахнет стариной и ретроградностью. Новая ситуация ждет открытий, спонтанности, единственного точного решения.

В-третьих, стереотипы никогда не указывают нам на конкретные детали возможных событий, а детали порой играют в жизни решающую роль, в корне меняют дело.

Вот поэтому можно без обиняков сказать, что обыденный мир настолько же неопределенен, насколько и стереотипизирован, тем более, что его схемы и матрицы ежедневно интерпретируются, перепонимаются заново, и никто не знает, как сегодняшний ясный факт будет понят и оценен завтра.

Понятность повседневности – условие относительного спокойствия и уверенности людей, их доверия к факту реальности мира и к тем стереотипам поведения, которым они следуют. Если бы внятность и понятность «обыденной схематики» постоянно нарушалась, мы не только не могли бы целенаправленно действовать, но и оказались бы не способны мыслить. Конечно, очень забавно читать Льюиса Кэролла, изумляясь тому, как Алиса то увеличивается, то уменьшается и недоумевая, что значит исчезающая улыбка Чеширского кота, однако любой из нас, попав на место Алисы, наверняка решил бы, что сходит с ума и скоро впал в депрессию. В абсурдном мире невозможно поступать ни прагматично, ни рассудочно, так как он не подчиняется никаких схемам, и стало быть, непонятен. Непонятное можно только пассивно созерцать, ибо всякое последовательное логичное поведение лишается здесь смысла.

Между тем, мы сталкиваемся с непонятным и непрозрачным для нас не только в особых ситуациях страшных снов, мистических экстазов, неожиданных «путешествий вне тела». Даже опасное приключение в духе детективной истории про «десять негритят» не является показательным: в конце концов, далеко не каждый человек сталкивается в жизни с таинственным преступлением, задуманным с дьявольской хитростью! Непонятное караулит нас в самом сердце повседневности, в самом частом и регулярном контакте: в контакте с самим собой и с другим человеком. Стереотипы, которыми мы обмениваемся в общении с другими и в диалоге с самими собой – лишь поверхность реального процесса. На самом деле человек очень часто непонятен сам себе именно потому, что его внутренний мир не вписывается ни в какие стереотипы. Он совпадает с ними лишь частично, не полностью.

Совершенно прав Сартр, когда утверждает, что человек узнает о самом себе лишь по своим поступкам! Прежде мне казалось, что это преувеличение: у личности есть сознание, рефлексия, она взвешивает свои поступки на весах души и включает волю, чтобы реализовать избранное. Прекрасная схема! Но она далека от действительности. Люди в абсолютном большинстве случаев не ясны для себя, смутны, туманны, и они не в состоянии принять внятных решений: они обнаруживают их, уже действуя – в беге, в крике, в сопротивлении, которых не ожидали от себя…

Но в еще большей степени эта неясность касается души Другого. Она и вовсе потёмки. Согласно Гуссерлю, я вообще ничего не могу знать о сознании Другого, могу только полагать по аналогии, что оно есть и что, скорее всего, оно похоже на мое… Негусто. Даже если отказаться от феноменологического подхода и пасть в объятия психологов, которые написали тома о понимании чужих душ, мы не найдем там описания души того единственного ( той единственной), что нас интересует. Описания остаются абстракциями, зависают в воздухе, а чужой внутренний мир продолжает быть загадкой. И как же быть с его единственностью, с его уникальностью? Окончательного ответа нет.

Повседневный мир – это мир однонаправленного времени и трехмерного пространства.

Однонаправленность времени означает совершенно конкретный порядок жизни. Согласно этому порядку прошлое мгновенье утекает безвозвратно и восстановить его, чтобы прожить заново, невозможно. В соответствии с однонаправленным временем человек рождается, растет, проживает определенные этапы жизни и старится, чтобы в конце концов умереть. Этот закон является непреложным. Никто не видел Бессмертного, никто не прошел попятного пути от старости к собственному младенчеству. В сущности, понять это очень трудно. Уже у детей возникает наивный вопрос «Куда ушел вчерашний день? » Однако взрослые ученые дяди сами не могут ответить на этот вопрос. Не могут ответить для самих себя, несмотря на философскую теорию изменений. Впрочем, люди настолько привыкают «жить во времени», что рассматривают неповторимость момента как совершенно нормальное явление. Как предпосылку всего нашего опыта.

Точно так же естественным и органичным является пребывание в мире, имеющем длину, ширину и высоту. Когда я читаю «Розу мира» Даниила Андреева и останавливаюсь на описании двумерных и многомерных пространств, то воспринимаю это, скорее, как метафору, просто потому, что не могу себе представить. Думаю, то же самое испытывают и другие люди, прикасающиеся к теме n- мерности пространства, в том числе при изучении математики.

И все же повседневность способна одаривать нас странными переживаниями, когда воспоминания оказываются настолько яркими, что человек буквально вновь проживает давно ушедшие дни. Собственно, память только тогда является полноценной, когда мы не просто можем формально фиксировать наличие в своей жизненной истории того или иного события, но способны воспроизвести его на внутреннем экране. Причем не только на экране зрения. Скорее, это полное погружение в стереосферу ощущений, чувств и мыслей. Прошлое проживается как актуальное настоящее, а настоящее уходит в тень, блекнет, превращается в фон для спектакля воспоминания. Впрочем, с той же силой могут проживаться образы будущего – того, чего еще нет. Однонаправленность времени на небольшой период перестает быть ограничителем для «темпоральных путешествий». Можно, конечно, возразить, что эти путешествия совершаются лишь во внутреннем мире, но что такое, собственно говоря, опыт, как не поток наших субъективных переживаний?

Сложнее привести примеры измененного восприятия пространства в нашей обыденной жизни. Здесь не столько нарушается топология мироустройства, сколько его метрика. Впрочем, темповые и ритмические характеристики переживания времени тоже часто расходятся с тем «объективным физическим временем», которое в современном технизированном обществе принято принимать за повседневный образец. Известно, что одно и то же время может быть воспринято и как мгновенье, и как томительная бесконечность, то что в опыте одного человека пролетает незаметно, в опыте другого мучительно растягивается.

Важнейшим противоречием переживания времени в повседневности является то, что любой взрослый сознательный человек одновременно имеет в виду собственную грядущую смерть и живет в потоке времени так, словно он бессмертен. Грядущая смерть потенциально обессмысливает любые усилия человека, но актуально текущая жизнь полна смыслов, эмоций и целей. Это противоречие понимается разными авторами различно. Так М. Хайдеггер, акцентируя в повседневном сознании момент его «бессмертности», оценивает эту ситуацию негативно. Он считает, что забвение смерти нивелирует человеческую личность, заставляет человека «быть как все», растрачивать время жизни в болтовне и пересудах, вести неподлинное существование. Только полнота переживания грядущей смерти, только страх перед маячащим впереди Ничто может возвратить нам самих себя. Хайдеггер предлагает поистине жестокое лекарство от легкомыслия.

 Однако другие авторы, от древних до современных: философы, писатели, психотерапевты – подчеркивают, что ощущение бессмертия, открытости для жизненного будущего – нормальное и конструктивное состояние человека. Именно чувство бессмертия (игнорирование фактической эмпирической конечности собственной жизни – законной характеристики повседневности) дает людям импульс для разносторонней активности, подвигов, свершений, творчества. Не думать о смерти так же естественно и закономерно, как и знать о ней. Опыт повседневности инициативного и энергичного человека – это опыт жизни с перспективой, открытой в бесконечность, пред-стояние бесчисленному множеству великолепных возможностей.

Таковы некоторые из противоречий повседневного и внеповседневного в рамках нашего эмпирического бытия.

Следующие главки очерка посвящены более пристальному разглядыванию отдельных миров опыта, которые как бы кристаллизуют в себе некоторые качества внеповседневности.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: