Часть 4. Философские загадки повседневности

I. Представление о наличии судьбы, понятой как предначертанный высшими силами план, заставляет человека постоянно соотноситься с тем сценарием жизни, который он рассматривает для себя в качестве неизбежного. Судьба задана: Богом, кармическими счетами, таинственной мировой необходимостью - и радикально изменить в ней что-либо смертному существу не дано. А если дано, то, скорее всего, в сторону ухудшения, ибо ограниченному человеческому уму и субъективному людскому взгляду, конечно, не справиться с высшим Промыслом.

В первом своем варианте эта тревога «предзаданной судьбы» выражается в подозрении, что «план Провидения» лично для меня плох, он несет мне беды и страдания. Такая тревога может возникать в результате дурного предсказания. Как не вспомнить народную песню о том, что «цыганка гадала, за ручку брала» и нагадала девушке погибель в день свадьбы. Все так и случилось согласно гаданью: «невеста упала в круты берега». Можно вспомнить знаменитые предсказания мадам Ленорман, большинство из которых сбылись, или предостережение, данное А. С. Пушкину «опасаться белого человека, белой лошади и белой головы». Во всех этих случаях люди, начиная от «невесты из песни» и кончая великим поэтом, испытывают выраженную «тревогу судьбы». Они беспокоятся, ищут знаки и знамения рока в окружающей их обстоятельствах, и жизнь бывает в немалой степени отравлена ожиданием страшных событий. Возможно, именно поэтому в среде экстрасенсов, умеющих порой «заглянуть в будущее», не принято произносить вслух скверных предсказаний. Бытует представление, что они «торят себе дорогу», как бы отметая другие варианты развертывания событий. Психологи и психотерапевты не усматривают в этом ничего загадочного: здесь действует «эффект Эдипа». Как мы уже отметили, судьба – конструкт сознания, и если человеку словесно «сконструировано» плохое будущее, он неизбежно соотносится с полученным сценарием. Его постоянная тревога судьбы заставляет его метаться, беспокоиться, ошибаться в действиях и поступках, результатом чего становится изломанная жизнь.

Однако тревога перед лицом возможной роковой перспективы может возникнуть и без помощи извне, без гадалок и предсказателей. «Спусковым механизмом» подобной тревоги может быть собственная интуиция или накопленный негативный опыт, заставляющий проецировать прошлые невзгоды на судьбу как целое. Если будущее видится как фатально заданное, человек может, в принципе, занять стоическую, героическую позицию. Мы помним, что герои античности, даже ведая заранее свою трагическую судьбу, храбро и без сомнений шли ей навстречу. Тот, кто прозревает в собственном будущем мрак печалей и невзгод, так же способен покориться судьбе, принять ее как неизбежность. Но на такой стоицизм способно не так уж много людей. Нормальный «средний человек» - не герой и не стоик. Правда, условно говоря «маленькие люди» нередко совершают поистине героические поступки, но это, как правило, дело минуты, моментального душевного подъема, порыва. Там же, где речь идет о длительных периодах, почти невозможно сохранять бесстрастность или благосклонность к миру, если находишься под дамокловым мечом грядущей угрозы. Ожидающие трудного и неотвратимого будущего всегда охвачены тревогой. Такая тревога – это антистоицизм. Ее ничто не роднит с мудрым спокойствием. Оборотной стороной тревоги перед судьбой, понятой как фатальная и драматическая, является надежда на чудо избавления от нее. Надежда рождается тревогой и поддерживает ее, поскольку, если надежды на самом деле нет, то тревожиться уже не о чем. Надежда обойти то, что представляется неизбежным, столкновение надежды и безнадежности – лучший хворост для костра тревоги.

Во втором варианте тревога грядущей перспективы выступает как страх[78] не выполнить предзаданный жизненный проект.

Этот жизненный проект не реализуется сам собой, не действует с автоматической неизбежностью, но выполнять его важно и необходимо. Это фундаментальная канва, согласно которой я должен развиваться, роль, которую обязан играть, сценарий, которому должно следовать. При таком варианте обычно предполагается, что тайный, священный план моего поверхностного существования не явлен для меня в отчетливой и ясной форме. Если бы его дали мне без мглы неопределенности и туманного флера, тревоге не было бы места, человеческое «я» точно знало бы свои задачи. Но в том-то и дело, что эти задачи надо понять, извлечь их из-под спуда эмпирических случайностей, вылущить из шелухи повседневных расхожих забот, освободить от паутины чужих мнений.

В конечном счете, только я сам могу определить свою судьбинную необходимость. Мое сознание, моя интуиция, моя чуткость к знакам судьбы должны провести меня через дебри разнообразных искушений. Этими искушениями могут быть мои влечения и страсти, лень и нерадивость. Соблазном может стать склонность подчиняться воле других – родителей, товарищей, учителей или следовать модным веяниям, искажая свою судьбу в угоду расхожим представлениям о «престижном» и почитаемом. Много вольных и невольных врагов препятствуют моему поиску своего индивидуального проекта. Одно надо знать точно: проект есть, и его следует выполнить. Как не тревожиться о своем соответствии заданной задаче? Как быть уверенным в том, что ты идешь предначертанным путем, что твоя активность, твой поиск, твои деяния следуют тайной матрице судьбы, а не уводят тебя в сторону от того, чтобы «быть собой»?

Тема тревоги судьбы, понятой как предпосланный проект, латентно содержится в размышлениях эзотериков, разделяющих кармическую концепцию. Если человек должен в данном воплощении получить и с честью выдержать ряд жизненных уроков, и для этого требуется определенная профессия, определенная семья, переживание и разрешение конкретных конфликтов, то он не имеет права уклоняться от трудностей. Мы не выбираем судьбу, она выбирает нас, и достоинство состоит в том, чтобы пройти испытания, одолеть препятствия и научиться развязывать проблемные узлы. Выбирая внешне более легкий путь, индивид не может не испытывать тревоги, ибо интуиция подсказывает ему, что он делает ложные шаги: согласно кармической концепции «невыученный урок» повторится в следующем воплощении в еще более трудной форме и при осложненных обстоятельствах.

Близко к такому пониманию представление о судьбе Х. Ортеги-и-Гассета, хотя он отнюдь не относит себя к оккультистам, а дает себе имя рациовиталиста. Ортегу не занимают вопросы посмертной судьбы или положения человеческой души до ее рождения, однако он говорит о предзаложенном в нас проекте, который может быть выполнен или не выполнен. Эта его идея близка, в свою очередь, идеям М. Хайдеггера о зове Совести, призывающем человека стать собой.

Все дело в том, что собой можно не стать. Даже весьма кипучая деятельность может уводить нас от выполнения себя, даже следование общепринятой морали способно исказить единственно-верный жизненный путь. По Ортеге лучше быть выполняющим свой жизненный проект вором, чем честным человеком, изменившим своему проекту, и оттого несчастным, тревожным, неудовлетворенным. «Самое интересное, - пишет Ортега, - борьба не с миром, не с внешней судьбой, а с призванием. Как ведет себя человек перед лицом своего неизбежного призвания? Посвящает ли он ему всего себя или довольствуется всевозможными суррогатами того, что могло бы стать его подлинной жизнью? Вероятно, самый трагический удел – всегда открытая человеку возможность подменить самого себя, иными словами, фальсифицировать свою жизнь»[79].

Ортега считает, что выполненный проект ( какой бы внешне трудной и драматичной ни была жизнь человека! ) дает ощущение счастья, в то время как несовпадение эмпирической судьбы с ее проектом выражается скорбью, тоской и гневом. Тот, кто уклонился от призвания, всегда будет пребывать в тягостной тревоге, в смятении и неудовлетворенности.

Подтверждение реальности такого рода «тревоги судьбы» мы находим в биографиях самых разных людей, измученных тоской, скукой или вечным поиском себя. Порой некоторые из них «выполняют проект» только на склоне дней, когда могут, освободившись от давления общественных требований, запретов и мнений предаться тем делам, к которым их всегда влекло сердце. А некоторые не выполняют никогда. В сущности, редко кому удается сказать в старости подобно С. Моэму, что все слова, жившие в нем, написаны, и он может умереть спокойно. Мы все в той или иной мере «недовыполняем себя» и «тревога проекта» всем нам сродни.

II. Как мы отметили на предыдущих страницах, представление о судьбе, то есть о предстоящем индивидуальном будущем, может быть не связано ни с каким образом конкретного предначертанного пути. Судьба воспринимается как открытость всем ветрам, как чистая потенциальность, как игра неких внешних сил, несущих индивида по бурным, непредсказуемым волнам событий. Образ щепки, швыряемой буйным потоком, подходит здесь как нельзя лучше.

Мир, лишенный рационально понимаемых законов и внятных перспектив, оказывается абсурдным, пугающим, вызывающим острую тревогу. О нем ничего нельзя сказать наперед, ничего предречь, а, значит, в нем крайне трудно ориентироваться и рассчитывать на что-либо. Судьба, завтрашний день выступают как полные неожиданностей. Конечно, это могут быть и приятные неожиданности: взлеты карьеры, неведомо откуда свалившееся богатство, любовь, о какой человек не мог даже мечтать. Но чаще неведомое грозит ужасом: разорением, увечьем, изменой, а то и ранней смертью, которая безжалостно обрывает жизненный путь, ставит в судьбе точку там, где должна быть запятая или многоточие.

Тревога судьбы часто бывает тревогой смерти, переходящей в страх смерти. Однако, все же не страх, а тревога выступает здесь на первый план, так как опасность, грозящая смертью неясна, это может быть болезнь, автокатастрофа, нападение хулиганов или кирпич, упавший на голову. «Что день грядущий мне готовит? » 

Известный американский психотерапевт Ирвин Ялом, практически занятый разрешением экзистенциальных проблем своих пациентов, однажды сам попал в автомобильную аварию, после чего стал испытывать сильную иррациональную тревогу, которую, пользуясь наработанными методиками, сумел перевести в конкретные внятные страхи. Но проблема не была этим решена. «Кроме этих страхов, - пишет Ялом, - я заметил еще одну перемену: мир стал казаться ненадежным. Он утратил свою домашность; опасность могла прийти откуда угодно. Характер реальности стал другим: я переживал в ней то, что Хайдеггер называл «зловещностью» («unheimlich»), иначе говоря, я стал ощущать себя «в мире неуютно»». [80]

Судьба, понятая как случайность, всегда делает мир неуютным, грозя нам возможной болью, гибелью, страданием. Образ вполне вероятной случайной смерти обессмысливает человеческие усилия по достижению целей, в том числе стремления выполнить фундаментальные жизненные задачи: приобрести профессию, создать семью, совершить изобретения или открытия, жить в согласии и любви с окружающими. В детстве, когда человек еще не толкует судьбу как цепь роковых ( парадоксальным образом – роковых! ) случайностей и не думает о возможном обрыве жизни « в самом ее расцвете», он счастлив и лишен тревоги судьбы. В детстве большинству людей предстоящая судьба видится как открытое поле прекрасных возможностей. Этот бессознательно возникающий образ сопровождается эмоциональным состоянием подъема, интереса, энтузиазма, чистой и незапятнанной сомнениями радостью по поводу того, что «мне так много еще предстоит».

Как правило, люди интуитивно стремятся пройти весь жизненный путь, образно говоря, «родить ребенка, посадить дерево, дожить до внуков и правнуков». Лишь немногие трагические натуры ( в литературе -Ницше, Гельдерлин, возможно, Лермонтов) заранее чувствуют свой ранний конец. Но для человека с обычной установкой на «хорошую судьбу» внезапное осознание этой судьбы как причудливой игры случая становится психологически-губительным. Помимо всего прочего, в западной культуре, которая ориентирована на успех, смерть как бы приравнивается к неудаче, и внезапный, «незапланированный» обрыв жизни выступает как «неудавшаяся жизнь». Тревога судьбы и смерти становится, таким образом, тревогой неуспеха, проигрыша в жизненном соревновании, а рано прерванная судьба – неудачной, неодобряемой судьбой, о которой можно лишь сожалеть.

«Судьба играет человеком», «капризы судьбы», «судьба – индейка, а жизнь – копейка…» Все эти выражения свидетельствуют об объектности индивида перед лицом манипулирующей им случайной судьбы. Судьба оказывается хитрым бесом: лезет то в двери, то в окно, а то и вовсе пробирается в любую щель. В этом смысле она может быть насильственно навязана кем-то извне или по неосторожности «перетянута» на себя с других людей. Если собственной четкой жизненной нити нет, то чужой случай весьма просто может стать моим, а я – сделаться жертвой чужой неумеренной активности либо собственной неосмотрительности. Тревога человека, верящего « в случайную судьбу», постоянна, ибо неудачи и беды могут наброситься на него из-за любого угла.

III. Вызывающий тревогу образ судьбы может представать и в третьем варианте, когда ответственными за складывающуюся жизненную историю являются не Провидение в лице рока и не игра вольного случая, а сам человек. Только мне принадлежат все судьбоносные решения, только я сам определяю витиеватые тропы собственного жизненного пути, и делаю это, осуществляя личный выбор.   

  Если в основе судьбы лежит личный выбор и исключительно он, то судьба каждого человека уникальна и неповторима, так как создана своими собственными руками. Выбирающий отвечает при этом не только за себя, но и за других людей, вовлеченных в орбиту его активности, он по собственному почину созидает события и обстоятельства.

Здесь нельзя списать свои личные неудачи на «тяжелую карму прошлого», неблагосклонность высших сил или скверное влияние окружающих, навязывающих тебе чужеродный жизненный план.

У этого рода судьбы нет извне заданного проекта. Как говорит Ж. -П. Сартр, человек «есть лишь то, что сам из себя делает»[81]. Причем, по Сартру выбор своей судьбы осуществляется спонтанно, без рефлексии, всем существом человека, а вовсе не его рефлектирующим умом. Такой выбор пронизан тревогой, поскольку, согласно Сартру, выбирая лучшее для себя, мы выбираем эталон для всех. «Экзистенциалист охотно заявит, что человек – это тревога. А это означает, что человек, который на что-то решается и сознает, что выбирает не только свое собственное бытие, но что он еще и законодатель, выбирающий одновременно с собой и все человечество, не может избежать чувства полной и глубокой ответственности. Правда, многие не ведают никакой тревоги, но мы считаем, что эти люди прячут это чувство, бегут от него»[82].

На мой взгляд, эта позиция Сартра в немалой степени отдает нетерпимостью. С ним трудно согласиться в том, что если человек выбирает моногамный брак, то он вовлекает на этот путь все человечество. Добрый отец семейства может быть достаточно лояльно настроен к монашескому обету безбрачия, восточным гаремам и устойчивому холостячеству. Видимо, акцент здесь приходится не столько на «социальную ответственность» того, кто выбирает свою судьбу, сколько на ответственность личную: за себя и свой ближайший круг, за то, на что мы реально можем повлиять. Человек, искренне убежденный в том, что его практический выбор является судьбоносным, что от его «да» или «нет» действительно полностью зависит ход его дальнейшей жизни и судьба его близких, не может не тревожиться о верности совершаемых поступков.

Если ты полностью являешься творцом собственной жизни, всех ее свершений и всех неудач, тревога способна стать невыносимой. Человек, все-таки не Бог, способный промыслить наперед лучший вариант, и, тем более, он не может быть уверен в успехе, если выбирает быстро, спонтанно, без раздумья, с опорой на одну интуицию. Впрочем, даже длительная рефлексия не дает гарантии счастливого выбора, непреложных обещаний благополучной судьбы. Если бы человек следовал Сартру и действительно считал свой выбор единственным определителем личного будущего, он, наверное, сошел бы с ума от неотступной тревоги. Однако в реальной жизни даже люди, ориентированные на свободу и ответственность, в большинстве своем понимают, что выбирают всего лишь «из возможного». Есть вещи, за которые они отвечают целиком и полностью, а есть вещи, за которые брать на себя ответственность нельзя. Ригоризм «чистого выбора судьбы» практически всегда смягчается за счет давления очевидных обстоятельств, в том числе за счет воли и выбора других людей.

Так нельзя сделать выбор в пользу счастливой любви, если твой любимый не отвечает тебе взаимностью: это обстоятельство непревосходимое, в его основе – свободный выбор Другого. Я не могу нести ответственности за решения Другого, его чувства, мысли, поступки, в то же самое время никакой «моей судьбы» в принципе не бывает помимо других людей, без общения и взаимодействия с ними. Вот почему психотерапевты, сталкиваясь у своих пациентов с патологической тревожностью, стараются показать им, что, вовсе не отказываясь от ответственности за свою судьбу, человек не должен брать на себя лишнее, принимать на собственные плечи бремя чужого груза.

При некритическом принятии на себя своей и чужой ответственности за будущее, тревога судьбы перерастает в мучительное чувство вины за свой прежний и грядущий неверный выбор. А такое чувство вины лишь парализует личность, не давая ей действовать здраво и конструктивно. Человек, охваченный этой «превентивной виной», может вести себя как та сороконожка из басни, которая не смогла сдвинуться с места, потому что все сомневалась, какой ногой надо вначале шагнуть. Освобождение от избыточной болезненной тревоги – важное условие здорового ответственного поведения.

Завершая наш небольшой обзор видов «тревоги судьбы», я хочу подчеркнуть, что, являясь одним из важнейших «экзистенциалов» человеческого существования, она может, тем не менее, играть как позитивную, так и негативную роль в человеческой жизни.

Разросшаяся, лихорадочная тревога перед будущим подавляет личность, погружает ее в депрессивное, мрачное состояние. К сожалению, современные средства массовой информации строят свою работу таким образом, что постоянно поддерживают и раздувают в людях тревогу за свое завтра. Телевидение каждый день наглядно демонстрирует нам: здесь авария, там взрыв, рядом катастрофа, сегодня безвременно ушли эти люди, а завтра – ваш черед. Смерть и увечье, согласно подаче телематериала, караулят каждого даже в самом невинном и спокойном месте, нет покоя ни бедняку, ни богачу, не мафиози из шайки, ни добропорядочному гражданину. Естественная экзистенциальная тревога судьбы наращивается и усиливается, ловко концентрируется стараниями «четвертой власти». Наверное, поэтому, порой очень полезно выключить телевизор, чтобы отделить «зерна от плевел» и не путать свой уникальный жизненный путь с той инфернальной картиной, которую рисуют ангажированные телеведущие. Образ своей судьбы лучше черпать из личного эмпирического опыта, а не из тенденциозных обобщений.

Совсем не тревожиться человек не может. Момент тревоги присущ любому целеполаганию, принятию на себя любой задачи или плана: получится или не получится, удастся или не удастся? В этом случае тревога бодрит и интригует, заставляет стараться, прилагать усилия. Такая тревога – на пользу любому из нас, она придает всему вкус, остроту, она пронизана надеждой на грядущую радость и свершения. Если человек вовсе не тревожится об исходе тех или иных своих начинаний, значит, он просто равнодушен и не заинтересован в том, о чем якобы заботится. И потому совершенно закономерно, что, мы тревожимся о своей судьбе как целом. Но, пребывая в волнении, мы, тем не менее, ее создаем и на нее надеемся, планируем ее и мечтаем о ней. Мы живем полной жизнью и не скучаем.

Тревога грядущей судьбы неустранима, главное, чтобы она занимала свое нормальное место в душе, не вытесняя из нее бытийных радостей и житейских забот, оставляя львиную долю – сегодняшнему дню с его захваченностью повседневными делами и отношениями.