 |
ЧАЭС. Первые часы после взрыва
|
|
|
|
Внутри корпусов и помещений ЧАЭС обстановка была кошмарной. Многочисленные очаги пожаров после обрушения кровельных плит возникли внутри машинного зала, в котором стояли турбогенераторы. Внутри этих громадных машин находились тонны горючего машинного масла и взрывоопасный водород. Ситуацию усугубляли фонтаны из кипящей воды и пара, бьющие из поврежденных труб на персонал и электрооборудование, электрошкафы и стойки приборов КИПиА (контрольно-измерительные приборы и автоматика). Вот эти внутренние возгорания от непрерывных замыканий электрических кабелей, перебитых упавшими плитами кровли машзала, представляли самую большую опасность. Здесь нужно отметить, что по правилам, действовавшим на атомных станциях, внутренние очаги огня тушили не пожарные, а персонал работающей смены ЧАЭС.
Для предотвращения опасного влияния аварии на соседний с четвертым энергоблок №3, его остановили через час после взрыва.
Первое, что сделали операторы реакторного зала блока №4 Олег Генрих и Анатолий Кургуз) - закрыли дверь в реакторный зал, вернее, в то пространство под открытым небом, что от него осталось (при этом они были сильно облучены радиацией; Генрих выживет, Кургуз умрет через две недели в Москве, в больнице). Начальники смен цехов собрали всех людей, за исключением погибшего Валерия Ходемчука, и вывели их из опасных мест. Из зоны разрушения вынесли смертельно раненого Владимира Шашенка. Одновременно пятая смена энергоблока №4, которой руководилАлександр Акимов, стала делать все, чтобы обеспечить подачу теплоносителя (вода) в реактор. Вместе с Разимом Давлетбаевым он руководил и работой в машзале. Там нужно было срочно вытеснить из генераторов взрывоопасный водород и заменить его азотом, отключить горящие электрические сборки и механизмы, перекачать из турбинного оборудования в специальные емкости десятки тонн турбинного масла, чтобы пожар не распространился по машинному залу к оборудованию 3-го, 2-го и 1-го блоков. Если учесть, что эти работы выполнялись в течение почти 3-х часов при мощности дозы радиации до 100 рентген в час (1 зиверт/час), в условиях задымления и насыщения воздуха чрезвычайно токсичной радиоактивной пылью, вблизи искрящих перебитых электрических кабелей, то иначе как адовой эту работу назвать нельзя. Но ни один человек не дрогнул, не покинул места работы до ее окончания…
|
|
|
Огромна заслуга персонала блока в подавлении очагов пожара в машзале и в недопущении взрывов оборудования. Соотношение опасности и объемов работ, выполненных в аварийных условиях, дало такие потери: пожарных, проводивших разведку на кровле, и дежуривших там в течение 4-х часов для недопущения возгораний, погибло шесть человек, а из станционного персонала, работавшего внутри блока, погибло двадцать три человека плюс один человек из Харькова, командированный на ЧАЭС для проведения испытаний.
Почему наши потери были такими большими? Потому что работа реакторщиков проводилась непосредственно в зоне разрушения, в самых опасных местах. Вначале они искали, но не смогли найти оператора ГЦН Валерия Ходемчука, погибшего под завалами оборудования и строительных конструкций. Вынесли из помещения расходомеров смертельно обожженного Владимира Шашенка. Пытаясь выполнить приказ начальства о подаче воды в разрушенный реактор, попеременно крутили вручную огромные задвижки на узле питательной воды, где на них текла вода с МЭД до 200 р/ч, и потом часами не имели возможности смыть с себя радиоактивные вещества и переодеться в чистую спецодежду. Из-за этого их кожа была сожжена «ядерным загаром», и у тех кто выжил, осталась на теле «память» в виде обширных, незаживающих язв.
|
|
|
Конечно, не цифрами потерь измеряется степень героизма и риска. Я не пытаюсь приуменьшить роль пожарных, или представителей иных ведомств, участвовавших с первых часов в работах по локализации аварии. Но действия персонала блока №4 в первые минуты и часы после аварии, являются проявлением самого высокого героизма, осмысленного и самоубийственного. Люди чувствовали, как съедает радиация их силы, здоровье и жизнь, но продолжали толково и эффективно высекать из работы потенциально пожароопасное и взрывоопасное оборудование, перебитые электрические кабели, устранять замыкания и источники загораний, включать в работу резервное оборудование, чтобы авария не превратилась в необузданное и неуправляемое бедствие. Эти люди подавили в себе естественный инстинкт самосохранения, преодолели головокружение, изматывающую тошноту и немыслимую слабость, и делали свою работу не из страха, а сознательно. Они не думали, что совершают подвиг, и не знали, как будут оценены их дела. Но даже если бызнали, что через несколько дней руководство СССР назначит их преступниками и виновниками аварии, тем самым переложив на них свою вину, наверняка не отказались бы от исполнения своего профессионального долга.
Я убежден в высочайшей профессиональный компетентности операторов пятой смены. Начальник смены 4-го блока Александр Акимов первым понял, что произошло: уже в 3 часа 40 минут он сказал Владимиру Бабичеву, приехавшему сменить его по вызову директора, что произошла «общая радиационная авария» (высший уровень аварии, с выходом радиоактивности за пределы АЭС). Он правильно оценил ранг аварии, прекрасно представлял себе всю опасность случившегося, доложил об этом руководству АЭС. Не покинул аварийную зону, делая все, чтобы обеспечить локализацию аварии и расхолаживание энергоблока. И остался при этом Человеком. Вот пример - на БЩУ (блочный щит управления)в обычных условиях работают три старших инженера-оператора и начальник смены. Так вот, самого молодого из них, инженера управления турбиной Игоря Киршенбаума (турбинный цех) который не знал компоновки реакторного отделения, Акимов удалил с БЩУ. Киршенбауму сказали: "Ты здесь лишний, нам помочь ничем не можешь, уходи".
|
|
|
Паники не было
Персонал работающей смены после взрыва не растерялся, не запаниковал. Руководство смен цехов и подразделений станции включилось в работу по аварийному расписанию. Каждый знал свое место, навыки были отработаны на противоаварийных тренировках. Вот только реальные масштабы аварии и ее последствий намного превышали уровень максимальной проектной аварии, под которую разрабатывались системы безопасности блока (защитные, локализующие, управляющие, радиационного контроля и т.д.) и аварийная документация («Инструкция по ликвидации последствий аварии» и «План по защите персонала и населения»).
Авария оказалась максимальной гипотетической, но опасность для персонала и населения она представлялареальную и смертельную. Потребовались чрезвычайные усилия, чтобы в 6 часов 35 минут можно было констатировать:
масштабы повреждений (в первом приближении) установлены;
персонал выведен из опасных зон;
отсечены перебитые электрокабели, восстановлена схема аварийного электроснабжения, включено в работу необходимое оборудование;
турбинное масло перекачано во внешние емкости;
из генераторов вытеснен взрывоопасный водород;
отсечена электролизерная установка для выработки водорода;
авария локализована, загорания во внутренних помещениях энергоблока потушены;
персоналом ООТиТБ в машзале проведены измерения радиационного загрязнения и вывешены предупредительные плакаты;
прекращена работа энергоблока №3, соседнего с четвертым.
Думаете, это было просто? Каждый шаг, каждое действие персонала оплачивалось их ЖИЗНЬЮ. Например, многие обязаны жизнью оператору центрального зала реакторного цеха А.X. Кургузу.
А.X. Кургуз
Услышав взрыв, он выглянул в центральный зал и увидел сплошную завесу обжигающего пара и пыли. Бывший моряк сразу принял решение закрыть тяжелую гермодверь в ЦЗ. Этим он спас других операторов от тепловых ожогов и радиационного поражения, вывел их с верхних этажей, потом потерял сознание.
|
|
|
После разрушения реактора и с началом пожаров в турбинном зале возникла угроза взрыва водорода, которым охлаждаются генераторы. Этот водород нужно было удалить из турбогенераторов №7 и №8, и заменить на азот.
А.И. Баранов
Эту работу сделал машинист турбины А. И. Баранов.
К.Г. Перчук
В.С. Бражник
К.Г. Перчук, старший машинист ТЦ (вначале отсекавший насосы на перебитых трубороводах, препятствуя подачу ими в машзал радиоактивной воды из деаэраторов) и В.С. Бражник, машинист турбины - получили смертельную дозу облучения при ликвидации разлива турбинного масла из маслопровода, перебитого упавшей плитой перекрытия машзала. Гасили пожары в машзале.
Заместитель начальника электроцеха А.Г. Лелеченко вначале боролся с загораниями в машзале - определял поврежденное оборудование, потом отключал его от сети.
А. Лелеченко
В ходе проверок обнаружил перебитый трубопровод на электролизерной установке.
Сквозь разрушения пробрался к магистральному трубопроводу подачи водорода и закрыл его. При этом он получил смертельную дозу облучения и умер через 10 дней.
Погиб и дежурный электромонтер В.И. Лопатюк, который помогал А. Лелеченко
перекрыть подачу водорода.
В.И. Перевозченко
Валерий Перевозченко, начальник смены реакторного цеха, руководил аварийными работами в реакторном цехе.Искал и выводил из зоны взрыва свой израненный персонал и своими глазами видел то, что осталось от реактора четвертого блока. Искал пропавшего под завалами оператора главных циркуляционных насосов Валерия Ходемчука. Сил не хватило... смертельная доза. Умер через две недели после взрыва.
Анатолий Ситников, заместитель главного инженера по эксплуатации первой очереди ЧАЭС (блоки №1 и №2), был вызван ночью на работу для определения масштабов разрушения и выработки решений по локализации аварии. Вместе с начальником РЦ-1 Владимиром Чугуновым они дважды обходили аварийный блок, не только оценивая масштабы разрушений, но и выполняли противоаварийные работы. После второго (утреннего) обхода, вернулся в свой кабинет, но выйти из него уже не смог. Обеспокоенная его долгим отсутствием жена, Эльвира Ситникова, дозвонилась до него и вызвала медиков. Встретились они уже в Москве, жена отыскала его в 6-й клинике. Эльвиру мучил вопрос – «Толя, ну почему ты здесь, как так вышло? Ведь ты не отвечал за 4-й реактор, и не обязан был там работать!» Анатолий Ситников ответил: «Если бы мы не сделали этого, то Украины бы точно не было. А может быть и половины Европы. И ты должна это понять».
|
|
|
А.А. Ситников
А. Ситников тоже получил смертельную дозу облучения. Умер 30-го мая. В последний вечер Эльвира была рядом с мужем. Еще светило солнце, был разгар весны. Вдруг Анатолий спросил: «Эльвира, почему здесь так темно?» У нее защемило сердце, она поняла, что муж ослеп… «Толя, ты просто не заметил, что уже поздно, вот и стемнело!» Ситников попросил: «Тогда зайди еще к нашим ребятам, поддержи их. А то поздно, а тебе вставать завтра в 5 утра». Это были последние его слова. Даже перед смертью он думал не о себе.
Был представлен к званию Героя, посмертно. При утверждении списка на Политбюро, против А. Ситникова высказался М. Горбачев: «Народ нас не поймет, если мы пропустим в Герои руководителя Чернобыльской станции». Все промолчали)
Александр Акимов, Леонид Топтунов, Александр Кудрявцев… Двадцать три погибших станционника, и более ста пятидесяти облученных до острой лучевой болезни! Вот она, цена работы по локализации последствий взрыва...
Александр Акимов
Леонид Топтунов
На мой взгляд, это самые трагические фигуры из персонала ЧАЭС. Незаслуженно засуженные, профессионально оболганные на лукавом чернобыльском суде.
На их костях строили свою защиту некоторые руководители ЧАЭС. Вначале руководитель испытаний Дятлов А.С.вынудил их, своими приказами, отойти от условий, обеспечивающих безопасность испытаний. Потом они первыми начали работу по локализации аварии и первыми получили смертельные дозы облучения. И умерли в Москве, в мучениях, которых и врагу не пожелаешь, в начале мая 1986 года, терзаемые следователями разного ранга. На них, теперь уже вечно молчащих, и была возложена основная вина за взрыв реактора. Жесткие приказы руководителя испытаний как по мановению волшебной палочки превратились, вдруг, в их «самовольные» противоправные действия и ошибки. И эта ложьбыла положена в основу расследования.
Старший инженер управления реактором (СИУР) Леонид Топтунов нажал кнопку аварийной защиты (АЗ-5) реактора по команде начальника смены блока Александра Акимова после успешного выполнения программы испытания «выбега».Нажал вовремя, до появления предупредительных и аварийных сигналов по превышению мощности (АЗМ) и скорости разгона (АЗС) реактора. Это показала последующая расшифровка ленты системы диагностической регистрации (ДРЕГ) основных параметров блока №4. Так на каком основании их записали в преступники?
Они погибли, так и не узнав истинных причин взрыва. Они и предположить не могли, что обычный останов реактора кнопкой АЗ-5 окажет решающее влияние на проявление скрытых недостатков конструкции системы управления и защиты реактора, а также просчетов в физических характеристиках реактора, допущенных при его проектировании.
Вечная память этим людям, ответившим своей жизнью и смертью за всех нас...
Они нам запомнились такими - «Саша Акимов — развитой парень, культурный. Закончил МЭИ (Московский энергетический институт). Он интересовался не только работой, имел много увлечений, читал много, очень любил своих детей и нежно о них заботился... Дети были его гордостью - они начинали с пяти лет читать, он постоянно занимался ими и любил об этом рассказывать. Автомобилист - холил свою машину» - (НСБ И. Казачков).
«Он по характеру такой, что придерживался регламента» - (НС ЭЦ А. Орленко).
«Сам Акимов очень исполнительный товарищ, его невозможно было заставить пойти на нарушения. Он очень опытен» - (НСС Б. Рогожкин).
Леонид Топтунов (26 лет) – «Скромный, с хорошей теоретической подготовкой. Легко учился, любил свою работу» -(НСБ И. Казачков).
Признание их заслуг пришло только через 22 года. За личное мужество и отвагу, проявленные в первые часы после аварии на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС, Указом Президента Украины № 1156/2008 от12.12.2008 Орденом "За мужество" ІІІ степени был награжден ряд работников ЧАЭС, получивших смертельную дозу облучения, выполняя работу по локализации аварии в первые часы после ее возникновения:
АКИМОВ Александр Федорович - начальник смены блока,
БАРАНОВ Анатолий Иванович - старший дежурный электромонтер,
БРАЖНИК Вячеслав Степанович - машинист паровой турбины турбинного цеха,
ВЕРШИНИН Юрий Анатольевич - машинист-обходчик турбинного оборудования турбинного цеха,
ДЕГТЯРЕНКО Виктор Михайлович - дежурный оператор реакторного цеха,
КОНОВАЛ Юрий Иванович - дежурный электромонтер электрического цеха,
КУДРЯВЦЕВ Александр Геннадьевич - старший инженер реакторного цеха,
НОВИК Александр Васильевич - машинист-обходчик турбинного оборудования турбинного цеха,
ПЕРЕВОЗЧЕНКО Валерий Иванович - начальник смены реакторного цеха,
ПЕРЧУК Константин Григорьевич - старший машинист турбинного оборудования турбинного цеха,
ПРОСКУРЯКОВ Виктор Васильевич - старший инженер реакторного цеха,
ТОПТУНОВ Леонид Федорович - старший инженер реакторного цеха,
ХОДЕМЧУК Валерий Ильич - старший оператор реакторного цеха,
ШАПОВАЛОВ Анатолий Иванович - старший дежурный электромонтер электрического цеха.
Знал ли персонал станции о смертельних уровнях радиации? Нет. Был ли он предупрежден? Тоже нет. О том, что опасно – знали все. О том, что обстановка смертельно опасна – вначале знали только несколько человек, в том числе директор ЧАЭС Виктор Брюханов и секретарь парткома ЧАЭС Сергей Парашин. У начальника штаба ГО Серафима Воробьева был армейский дозиметр ДП-5, и он сделав несколько замеров на станции, доложил директору и секретарю парткома о чрезвычайно высоких уровнях радиации (в отдельных местах свыше 200 р/ч). А дежурные дозиметристы не имели на своих рабочих местах приборов, определяющих мощность дозы радиации выше 3,6 р/ч, поэтому они не могли дать оперативному персоналу точных сведений о реальной степени радиационного загрязнения помещений ЧАЭС. Такие приборы были в опечатанном пломбой аварийном запасе, но для его открытия был нужен приказ. Приехавшие ночью на АЭС работники ООТиТБ (отдел охраны труда и техники безопасности, в который входила служба дозиметрии)Николай Истомин и Александр Цекало убедили заместителя начальника ООТиТБ Бориса Шинкаренко вскрыть склад аварийного запаса приборов, взяли такие же армейские дозиметры ДП-5 и уже с 4-х часов начали обмерять опасные участки внутри машинного зала, где работали люди, и в транспортном коридоре. Позднее Истомин с Непиющим сделали замеры радиоактивного загрязнения в помещениях деаэраторной этажерки. Результаты замеров они доложили начальнику смены ООТиТБ. Далее доклад передавался по подчиненности, до директора ЧАЭС. Почему директор Брюханов и секретарь парткома Парашин молчали, почему продолжали направлять людей в смертельно опасные помещения не предупредив их о возможном переоблучении, вопрос открытый, не получивший должной оценки даже на суде в Чернобыле…
Население города тоже осталось без информационной поддержки. Начальник штаба ГО ЧАЭС Серафим Воробьев практически с двух часов ночи 26 апреля говорил директору ЧАЭС и секретарю парткома о реальных МЭД в десятки и сотни рентген в час на промплощадке ЧАЭС и о серьезном загрязнении (десятки р/ч) отдельных мест в городе Припять. Он требовал провести оповещение населения, но они его игнорировали. Директор его просто гнал. «Иди, иди отсюда! У меня есть Коробейников (начальник лаборатории внешней дозиметрии)» - и рукой меня отталкивает» - запомнилась С. Воробьеву реакция директора. А секретарь парткома, после обращения к нему за помощью, малодушно самоустранился: «Давай убеждай Брюханова сам!»
Примечание: В подписанной Виктором Брюхановым и Владимиром Коробейниковым в 10 часов утра справке о радиационной обстановке в Припяти фигурируют цифры от 4 до 15 микрорентген в секунду (от 14 до 54 миллирентген в час). Даже занизив в тысячи раз реальные цифры радиоактивного загрязнения, руководство ЧАЭС должно было дать информацию населению.Требования руководящих документов на этот счет были такие: превысили уровни радиации 0,05 миллирентгена в час - надо информировать население, разъяснять людям, как вести себя в такой обстановке. Более 200 миллирентген - включать сирену, подавать сигнал «Радиационная опасность». Именно это должны были сделать директор и секретарь парткома, именно к этим действиям их призывал С. Воробьев.
Дать команду на оповещение в городе, районе или области также были обязаны председатели соответствующих исполкомов - они же начальники ГО на подведомственных им территориях. Но Иван Степанович Плющ, предисполкома Киевской области, этого не сделал, в тот день он оказался не в Припяти, а на другом конце области. Воробьеву пришлось, в половине пятого утра, докладывать обстановку начальнику штаба ГО Киевской области полковнику ЮриюКорнюшину. Воробьев сказал ему: «Здесь общая авария! Об-ща-я! Надо оповещать население!» Корнюшин отреагировал неожиданно резко: «Паникер! Ты думай, что говоришь! За такой доклад голову оторвут» (http://www.uarl.com.ua/files/20year.htm).
ПЕРВЫЕДНИНОВОЙРЕАЛЬНОСТИ
Днем 26 апреля
Очень досадно было от осознания того, что вся информация, которую выносили из зоны Серафим Воробьев, Анатолий Ситников, Александр Акимов, Владимир Чугунов, Валерий Перевозченко и другие, оседала в бункере на уровне директора, парторга и главного инженера, цементировалась в их головах и не выходила дальше. Я, конечно, не могу с уверенностью сказать, что она не вышла на верхние этажи руководства нашего главка, но до нас эта информация не доходила. Все последующие знания о случившемся пришлось добывать самостоятельно. К 10 часам утра с начальником ядерно-физической лаборатории Анатолием Крятом я успел побывать на щите управления энергоблоком №3, в административно-бытовом корпусе №2. Сбегал в центральный (реакторный) зал третьего блока, на блочный щит управления блоком №4, в район пятого, шестого, седьмого и восьмого турбогенераторов. С территории станции осмотрел взорвавшийся блок. Разрушения впечатляли. И как-то нереально выглядела вода, текущая мирными водопадными каскадами по внешней (северной) стороне разрушенного энергоблока.
Разрушенный реакторный зал блока№4, вид со стороны машзала.
Я не буду перечислять всех заданий, которые в то утро мне давали руководители АЭС. Из них хочу выделить только два самых важных:
определить, достаточно ли будет воздушного охлаждения для расхолаживания реактора без дополнительного разрушения ТВЭЛов за счет остаточного тепловыделения в топливе? Мы уже понимали, что активная зона реактора вскрыта и у нас не было уверенности в том, что в реактор попадает охлаждающая топливо вода;
определить подкритичность реактора (степень заглушения реактора недошедшими до низа активной зоныстержнями управления и защиты).
Мои расчеты, выполненные по методике Института главного конструктора РБМК, показали, что лить воду в активную зону уже нет смысла. Если она вскрыта, то воздушного охлаждения (спустя 6 часов после взрыва) достаточно для предотвращения разрушения тепловыделяющих элементов остаточным теплом от ядерных реакций.
Расчеты по степени подкритичности реактора выявили, что к 19 часам ядерное топливо 4-го блока разотравится от йода и ксенона настолько, что следует ожидать возникновения в нём неуправляемой цепной реакции. Возможно такжевозобновления пожара на блоке. Поскольку стержни системы управления и защиты (по данным приборов на блочном щите управления) опустились в реактор, в среднем, только наполовину, а загрузка реактора составляла не менее 50 критических масс (50 локальных ядерных реакторов), вероятность возникновения неконтролируемой цепной реакции в ядерном топливебыла 100%.
Реальность оказалась гораздо хуже наших предположений. О том, что все стержни управления вместе с ядерным топливом были выброшены из реактора, мы тогда не знали. Как не знали и того, что несколько сотен топливных кассет вместе с графитовыми блоками образовали в реакторном зале завалы, содержащие до десяти критических масс (десять неуправляемых реакторов). Для образования СЦР в этих завалах были все условия (наличие ядерного топлива, замедлителя – графит и вода), оставалось только дождаться распада веществ-отравителей, которые поглощают нейтроны (йод, ксенон). И этот час неумолимо приближался.
Мой доклад главному инженеру Николаю Фомину и его заму по науке Михаилу Лютову был кратким:
-подачу воды в реактор нужно прекратить, т.к. через 6 часов после заглушения реактора, при вскрытой активной зоне топливу достаточно воздушного охлаждения;
-примерно в 19 часов реактор разотравится, поэтому нужно принять срочные меры к его “дозаглушению”. Это можно сделать бором, являющимся хорошим поглотителем нейтронов, нужно только найти и растворить в воде хотя бы тонну борной кислоты. Потом, с помощью пожарных гидрантов, подать ее в область реактора (или гидромонитором пожарной машины, с земли, навесом, или с помощью вертолета);
-заказать вертолет, вызвать станционного фотографа и сделать снимки блока и реактора, чтобы иметь представление о масштабах его разрушения;
-предоставить в мое распоряжение бронетранспортер, для организации подвижного дозиметрического пункта, с которого можно регистрировать мощности доз гамма, бета и нейтронного излучения в нескольких показательных точках на промплощадке и возле 4-го блока. Это дало бы возможность увидеть динамику развития аварийного процесса на блоке в момент разотравления топлива, регистрировать скорость и направление распространения радиоактивности во времени и получить объективные данные для принятия решения об эвакуации города Припять.
После этого я взял у Серафима Воробьева (начальник штаба гражданской обороны) военный дозиметрический прибор ДП-5 и занялся подробным осмотром 4-го блока. Обошел его по территории станции. С северной стороны блока были видны вскрытые помещения барабан – сепараторов, оборванные трубы с льющейся из них водой, которая, похоже, так и не доходила до реактора. Тепловыделяющих сборок и фрагментов ТВЭЛов нигде не видел, графит тоже, только черную пыль. Хлам, сажа, обломки плит перекрытия, копоть - это все, что отметил в то время.
Мощность дозы гамма излучения в том месте, на расстоянии 35 - 40 м от блока, утром 26 апреля не превышала 50 рентген в час. В машзале я прошел до восьмой турбины, максимальная МЭД у ТГ-5 было 10 р/ч, между 6 и 7 ТГ 50 р/ч, возле ТГ-7 до 100 р/ч, напротив ТГ-7, у южной стены машзала до 200 р/ч, а в районе ТГ-8 около 80 р/ч. Прострел радиации был сверху и с южной стороны. Видел кое-где развешенные на монтажном проводе листы бумаги с надписью «ООТиТБ. Проход запрещен». Там же указывалась величина радиоактивности. Позднее я выяснил, что еще ночью, около 4-х часов утра, здесь поработали Николай Истомин и Александр Цекало из ОТиТБ. Они провели измерения, вывесили плакаты, нарисовали схему радиоактивного загрязнения помещений, доложили начальству. Почему эта информация «умерла» на уровне руководства ЧАЭС? Почему эта схема не висела в штабе ГО? Почему директор и секретарь парткома не только продолжали держать персонал в неведении, но и в 10 утра послали «наверх» справку с данными о радиации, уменьшенными в тысячи раз? Эти вопросы не давали мне покоя.
Был на БЩУ-4, чтобы подтвердить для себя неполное погружение стержней управления по сельсин-датчикам, но записывать их показания не стал, все делал бегом. Отметил для себя, что все стержни погружены в реактор примерно наполовину. Чуть позднее, в тот же день, старший мастер СУЗ (ЦТАИ) Эдуард Петренко записал все показания сельсинов. По этим данным мы с Анатолием Крятом еще раз показали начальству перспективу катастрофического развития событий на блоке, если не будут приняты меры к внесению в него бора. Я строил свои выводы на том, что критический слой (которой может стать самостоятельным локальным реактором) на РБМК составляет менее 1 метра по высоте, поэтому нижняя часть реактора, куда не дошли стержни СУЗ, и где могло находиться несколько критических масс, может стать бомбой замедленного действия – неконтролируемым по мощности реактором.
На протяжении всего дня я, Анатолий Крят и Александр Гобов твердили об этой опасности заместителю главного инженера Михаилу Лютову и главному инженеру Николаю Фомину, а директору Виктору Брюханову - через секретаря парткома Сергея Парашина. По его словам, директор борную кислоту запросил, но 26 апреля ее на станцию так и не доставили. Позднее выяснилось, что «специалисты» из Правительственной комиссии решили отправить бор автомобилем, и его привезли только через сутки. Время для «успокоения» реактора было потеряно безвозвратно. Большей профессиональной недальновидности, чем эта, я не мог себе представить…
Невозможность надежно обезопасить разрушенный реактор от возникновения неконтролируемой цепной реакции я чувствовал особенно остро, потому что в Припяти оставалось незащищенное население, там была и моя семья, за которую я очень переживал. Было очевидно, что вечером реактор «оживет» в любом случае, даже если все топливо взрывом выбросило в реакторный зал. Я уже говорил, что штатная загрузка реактора содержала не менее 50-ти критических масс, это значит, что станция и город вечером будут атакованы радиацией с беспрецедентной силой, как при взрыве нейтронной бомбы. Нужно было срочно готовить эвакуацию населения города, это понимали все специалисты и мы начали говорить об этом руководству станции. Ответ был неутешительным - об эвакуации людей из города директор станции сказал, что он не имеет полномочий принять такое решение (по руководящим документам директор являлся на ЧАЭС главным лицом по Гражданской обороне, и имел право объявлять эвакуацию). После такого ответа стало ясно, что ждать от начальства адекватных действий больше нет смысла, теперь нужно надеяться только на себя.
|
|
|
