Насколько реальна интуиция как механизм работы мозга?

На протяжении длительного времени в исследованиях, посвященных анализу творческой деятельности, подчеркивалась роль интуиции. Предполагалось, что с помощью интуиции истина открывается разуму человека путем прямого усмотрения без использования логических определений и доказательств как промежуточных звеньев познания. Р.Декарт в сочинении «Правила для руководства ума» пишет: «Под интуицией я разумею не веру в шаткое свидетельство чувств и не обманчивое суждение беспорядочного воображения, но понятие ясного и внимательного ума, порождаемое лишь естественным светом разума и благодаря своей простоте более достоверное, чем сама дедукция» (Декарт, 1950, с.86). Если ознакомиться с работами философов и психологов прошлого и нынешнего времени, то легко заметить, что многие из них разделяли идею о существовании интуиции и предлагали свое понимание этого феномена. В ней видели некое божественное знание (Платон), чувство ясности и самоочевидности (Р.Декарт), биологический инстинкт (А.Бергсон), образное мышление (Р.Арнхейм), личностное знание, связанное с ценностными ориентирами личности (М.Полани). Интуицию трактовали как средство познания априорных истин (И.Кант), как чувственное созерцание (Г.Гегель), как дологическую стадию развития детей (Ж.Пиаже), как неосознанную умственную деятельность, то есть неосознанный опыт (И.Павлов) и т.д. Позже мы приведем таблицу различных представлений об интуиции, излагавшихся в трудах философов и психологов, анализировавших проблемы творчества. Поскольку многие точки зрения относительно природы инсайта (внезапного озарения) часто противоречили друг другу, находились ученые, которые подвергали критике и сомнению само существование этого механизма. Возникали, например, вопросы: а) насколько обоснованно рассматривать интуицию как средство познания априорных истин, если любые абстрактные идеи имеют непосредственное отношение к внешнему миру и на каждом шагу проверяются практически? б) правомерно ли называть интуицией неосознанный опыт, то есть неосознанный когнитивный процесс, если природа этого процесса не меняется от того, что мы перестаем его осознавать или осознаем не полностью? При анализе различных характеристик инсайта, встречающихся в тех или иных монографиях, бросались в глаза такие приписываемые ей и неизбежно вызывающие возражения признаки, как отсутствие причин, приводящих к результату, отсутствие промежуточных звеньев в цепи рассуждений и невозможность их обнаружить интроспекцией, независимость от предшествующих знаний и экспериментальной проверки. Интуиции приписывали спонтанность и легкость возникновения новых идей, способность увидеть правильное решение там, где его не видит логика, способность преодолеть ограничения, накладываемые теоремой Геделя о неполноте на любой метод познания. Несомненно, что именно это заставило М.Бунге в книге «Интуиция и наука» (1967) объяснять простые истины, позволяющие понять, что значительная часть существующих интерпретаций интуиции противоречит здравому смыслу. М.Бунге отмечал, что история науки показывает нам, каким тяжким и далеким от легкого интуитивного понимания был процесс построения человеком тех понятий и теорий, которые он создал за несколько последних тысячелетий. М.Бунге называл философской незрелостью и наивностью веру в возможность полного, непосредственного улавливания (усмотрения) истины, ибо всем нам известно, что приключения познания рискованны и что нет им конца, что оно мечется от неудачи к неудаче. Если любая данная интуиция так же хороша, как и всякая другая, аргументировал аргентинский философ, то она не подлежит подгонке под какую-нибудь другую интуицию. Ведь согласно философскому интуитивизму, обе они заслуживают равного уважения, ввиду чего не подлежат никаким проверкам. Что же мы получим в результате исключения самой возможности проверок? Как ни странно, мы получим неразрешенное противоречие. Логическим развитием взгляда о независимости интуиции от опытной проверки оказывается парадоксальный вывод о том, что всякое знание есть знание личное или частное, а отсюда недалеко до теоретического анархизма, необходимости сохранять взаимно исключающие представления. Как замечает (причем, вполне оправданно) М.Бунге, никому неизвестно, что догадка удачная, пока она не проверена, а подобная работа требует логического развития догадки (М.Бунге, 1967).

В свое время О.К.Тихомиров совместно с В.А.Тереховым (1967) провел экспериментальное исследование игры в шахматы слепых шахматистов. Игра таких шахматистов полностью основана на осязательной активности, на постоянном ощупывании фигур, анализе возникающих позиций и планировании наиболее выгодных ходов. Метод осязательной оценки складывающейся шахматной ситуации, которым пользуются лишенные зрения игроки, дает возможность увидеть весь процесс их игрового мышления, все промежуточные звенья их интеллектуального поиска. Это тот особый случай, когда мыслительная деятельность человека носит максимально развернутый характер, имеет форму, доступную для объективной регистрации. О.К.Тихомиров внимательно изучил «осязательное» мышление слепых шахматистов и пришел к заключению о том, что интуиция как неосознанный и не имеющий промежуточных стадий процесс обработки информации не является реально существующим механизмом. В книге «Психология мышления» (2002) О.К.Тихомиров отмечает: «При исследовании творческого мышления существеннейшим звеном считалось нахождение принципа, основной идеи, замысла решения. Часто этот акт характеризуется как внезапный, непосредственно из предшествующей деятельности не вытекающий, и получает далее нерасшифровываемые наименования интуиция, усмотрение решения, которые противопоставляются аналитическому, или дискурсивному, мышлению. Объективный анализ осязательного поиска показал, что действительная природа процесса не соответствует ее видимости, что в осязательной активности происходит подготовка вербализованного отражения свойств элементов ситуации. Подготовка «внезапного» появления вербализованного продукта выражается в осуществлении активных исследовательских действий и формировании невербализованных операциональных смыслов элементов» (Тихомиров, 2002, с.80). Здесь под элементами отечественный психолог подразумевает элементы игровой ситуации на шахматной доске, которые отражаются в мышлении шахматиста и определяют его игровое поведение.

Вогромном количестве психологических работ описываются опыты немецкого исследователя В.Келера (1925), который, изучая поведение шимпанзе по имени Султан, открыл метод решения задач, который он назвал интуитивным научением. Другими словами, В.Келер обнаружил явление инсайта (внезапного прозрения) у представителей отряда приматов. Этот инсайт, то есть мгновенное схватывание ситуации, возникал у животных, когда они пытались достать банан, используя палки. СвоеоткрытиеВ.Келер оценил как естественное объяснение того инсайта, неожиданного нахождения правильного решения, которое характерно для людей. Ж.Годфруа в книге «Что такое психология» (1992) описывает эксперимент В.Келера, демонстрирующий способность шимпанзе к внезапному прозрению: «Одна из обезьян Келера в эксперименте с недосягаемым для нее бананом сначала пыталась достать плод одной палкой, потом другой, но палки были слишком коротки. Тогда она прекратила свои попытки, стала разглядывать находившиеся около нее предметы и вдруг быстро проделала логичную последовательность действий: схватила обе палки, вставила их одну в другую, просунула между прутьев клетки и достала банан. В англоязычной литературе такое внутреннее связывание элементов, из которых складывается решение, получило название инсайт (insight – проникновение внутрь, постижение)» (Годфруа, 1992, с.321-322).

Находку В.Келера трактовали как существенное изменение прежних взглядов, базировавшихся на экспериментах Э.Торндайка по анализу научения животных методом проб и ошибок. В результатах исследования В.Келера увидели свидетельство в пользу реального существования интуиции, способности мгновенно понять тип возникшей задачи и ее требования. При этом практически никто не обратил внимания на то, что Султан догадался соединить две палки, чтобы достать банан, не внезапно, а в результате применения своих предыдущих знаний. В чем заключались эти знания? Как ни странно, Султан уже до опыта, который в своих работах описал В.Келер, знал, что достать банан можно путем соединения двух палок. Это знание у него сформировалось непредвиденным, непреднамеренным образом, когда однажды во время игры он случайно вставил одну палку в другую. В той ситуации, которую описывает В.Келер как пример проявления инсайта, Султан продемонстрировал не инсайт, а способность к аналогии, к переносу удачных форм поведения из одной ситуации в другую. Пример Султана позволяет понять некий достаточно общий механизм решения задач животными и человеком: сначала в результате проб и ошибок, практически случайно обнаруживается (открывается) удачный способ решения возникающей проблемы, а затем на основе аналогии этот способ переносится в другие ситуации. Указание на то, что Султан случайно открыл способ достать фрукты, содержится в книге Дж.Гудолл «Шимпанзе в природе» (1992), где автор пишет: «Султан, например, «догадался» соединить друг с другом две палки и таким образом удлинить орудие настолько, чтобы достать расположенную вне клетки пищу, только после того, как однажды во время игры он случайно вставил одну палку в другую. До тех пор решение задачи Султану никак не давалось, хотя Келер даже сам продемонстрировал шимпанзе богатые возможности полой палки, засунув в один из ее концов палец животного» (Дж.Гудолл, 1992). Это высказывание Дж.Гудолл разрушает всю концепцию инсайта, построенную немецким психологом Вольфангом Келером (1925). Примечательно, что В.Келер нигде не говорит о том, что перед тем как достать банан с помощью двух палок, обезьяна сначала случайно в игре научилась их соединять. Следовательно, шимпанзе по имени Султан уже до опытов Келера владела информацией о том, как можно соединять палки и таким образом удлинять их. Ее инсайт базировался именно на этой предварительной информации, полученной случайно. Этологам известны и другие ситуации, когда шимпанзе случайно наталкивались на верный способ решения проблемы. Так, Ж.И.Резникова в статье «Исследование орудийной деятельности как путь к интегральной оценке когнитивных возможностей животных» («Журнал общей биологии», 2006, № 1) пишет об опытах Г.З.Рогинского (1948) и Н.Н.Ладыгиной-Котс (1959), в которых они исследовали орудийную деятельность шимпанзе по имени Парис: «В других опытах экспериментатор предлагал Парису лакомство в чашке, которую можно было притянуть к себе тесемкой, пропущенной через ручку чашки, соединив в руке свободные концы тесемки. Парис в первый же раз, сблизив обе тесемки в руке, достиг требуемого результата. Это произошло, по-видимому, случайно, так как впоследствии только после 30 ошибочных опытов он научился сближать и притягивать тесемки» (Ж.И.Резникова, 2006). Аналогичный случай имел место при наблюдении за шимпанзе по имени Рафаэль в опытах той же Н.Н.Ладыгиной-Котс. Ж.И.Резникова в уже упомянутой статье говорит об опытах Ладыгиной-Котс: «…Исследователи также пытались подвигнуть обезьяну на «открытие» некоторых законов физики (Штодин, 1947; Вацуро, 1948). Архимеда из Рафаэля не получилось, хотя он и использовал собственные случайно найденные удачные приемы для того, чтобы предотвратить вытекание воды из дырявой кружки. В одном из опытов Рафаэлю дали для закладывания отверстия кружки металлический шарик. В первый раз он случайно заткнул им отверстие благодаря тому, что, положив шарик в рот, набрал в рот воды, которую вместе с шариком выплюнул в кружку, причем шарик попал в отверстие и закрыл его. Замечательно, что зверь все же установил связь между «затычкой» и вытекающей водой» (Ж.И.Резникова, 2006). Все эти факты подтверждают идею А.Кастлера и А.Хазена о том, что новая информация синтезируется путем запоминания случайного выбора, или, другими словами, путем сохранения и использования в других ситуациях сведений, полученных случайно, в процессе проб и ошибок.

Можно было бы склониться к предположению об интуиции как образном мышлении, однако процесс оперирования образами в настоящее время уже практически расшифрован. Установлена аналогия между образными представлениями (репрезентациями) и образами восприятия, то есть отражением объектов внешнего мира в этом восприятии. Наиболее убедительно сходство ментальных и перцептивных образов показано в экспериментах Стивена Косслина (1974, 1978). Косслин предлагал испытуемым взглянуть на карту воображаемого острова, запомнить расположенные на нем пункты (пляж, дом, озеро). Затем карту убирали. Испытуемых просили представить ее «во внутреннем взоре» и мысленно посмотреть на какой-либо из пунктов. После этого Косслин называл какой-то другой пункт, требовалось ответить, имеется ли он на карте (ответ «да» или «нет») и провести прямую линию от первого пункта ко второму. Регистрация времени ответа позволила оценить скорость перемещения «в ментальном пространстве». Было показано, что динамика времени ментального сканирования подобна динамике рассмотрения этих объектов на карте, то есть образный код напоминает в существенных чертах динамику процесса восприятия. Оказалось, что в обоих случаях время сканирования является линейной функцией расстояния между двумя пунктами. Другими словами, воображаемая информация представлена и обрабатывается теми же способами, которыми представлена и обрабатывается перцептивная информация. Таким образом, обнаружена идентичность образного мышления (воображения) и процесса восприятия. Позже Марта Фарах (1985, 1988) подтвердила результаты Косслина. Она показала, что при воображении отдельных букв непосредственно задействуются некоторые из тех процессов, которые связаны с реальным восприятием буквы. Воображаемые буквы ускоряют распознавание тех же букв, предъявляемых тахистоскопически, но только в том случае, если воображаемая буква имеет точно те же размеры и положение, как и реальная. С.Косслин (1993) дополнил свои опыты результатами исследования мозга методом позитронно-эмиссионной томографии (ПЭТ). До этого уже было показано, что паттерн интенсивности кровотока при решении задачи на образы сходен с тем, что обычно обнаруживается в перцептивных задачах. С.Косслин с использованием ПЭТ-сканера дал яркое сравнение структур мозга, участвующих в восприятии и образном представлении. Испытуемые во время сканирования мозга выполняли две различные задачи – задачу на восприятие и задачу на образы. Примечательно, что задача на восприятие вызывала повышение нервной активности в участках зрительной коры. Но то же самое происходило и в задаче на образы! Действительно, задача на образы приводила к повышению активности в тех структурах мозга, которые относятся к первичным зонам коры, которые первыми получают зрительную информацию. Еще более удивителен тот факт, что нервные структуры, которые определяют нашу способность к образному мышлению (воображению), совпадают с нервными структурами, ответственными за нашу память. Как указывает Т.В.Черниговская в статье «Что делает нас людьми: почему непременно рекурсивные правила?» (сборник статей «Разумное поведение и язык», 2008), «память имеет ту же природу и «адрес» в мозгу, что и воображение, фантазии; если нарушен гиппокамп, то страдает не только сама память (то есть прошлое), но и способность представлять и описывать воображаемые события, создавать сюжеты (т.е. будущее или возможное). Иными словами, память – мать воображения» (Черниговская, 2008, с.402).

Мы уже говорили о том, что понимание интуиции как стратегии, не основывающейся на опыте и не нуждающейся в проверке, влечет за собой теоретический анархизм, необходимость сохранять взаимно исключающие представления. Кроме этого, подобное представление об инсайте создает впечатление, что может существовать алгоритм (метод познания), в самом себе содержащий критерии истинности. Другими словами, нам следовало бы поверить в возможность закрытого (именно закрытого!) алгоритма, в самом себе несущего гарантии достоверности своих утверждений о внешнем мире. Однако даже теоретическая возможность такого алгоритма противоречит теореме Геделя о неполноте. Согласно данной теореме, нельзя доказать истинность и непротиворечивость того или иного алгоритма, той или иной теоретической системы средствами самой этой системы. Если говорить, например, об арифметике или геометрии, то подобный запрет связан с тем, что все аксиомы арифметики и геометрии, несмотря на абстрактный характер этих наук, заимствованы из опыта, наблюдения. Указанные аксиомы представляют собой не что иное, как экспериментальные гипотезы. Следовательно, для доказательства истинности и непротиворечивости этих аксиом нужно обратиться к опыту, наблюдению, то есть провести экспериментальную проверку. Любой алгоритм, исключающий возможность такой проверки, любая теоретическая система, лишенная контакта с опытом, являющаяся закрытой теоретической системой, не может служить эффективным методом познания. Такая система не в состоянии адекватно отражать реальность, поэтому она обречена на вырождение. Об этом писал еще В.М.Глушков в статье «Развитие абстрактного мышления и запрет Геделя» (В.М.Глушков, «Кибернетика. Вопросы теории и практики», 1986). В указанной статье отечественный ученый подчеркивает: «Будучи оторванной от животворного источника взаимодействия с окружающей действительностью, любая формальная система неизбежно застывает в своем развитии и становится способной описывать и объяснять лишь ограниченный круг предметов и явлений. Все сказанное является для марксистско-ленинской философии азбучной истиной. Однако многие выдающиеся ученые в разные периоды развития науки верили в то, что возможно создать законченные формальные системы, которые в принципе способны доказать любое правильное утверждение в математике, физике и в других дедуктивных науках» (В.М.Глушков, 1986). Говоря о том, что многие до сих пор полагают, будто Гедель нашел некоторое принципиальное ограничение формальной логики, В.М.Глушков поясняет: «…Налагаемый теоремой Геделя запрет снимается, когда формальные системы абстрактного мышления рассматриваются не изолированно, а в процессе непрерывного развития во взаимодействии с окружающим миром» (В.М.Глушков, 1986).

Как работают ученые, даже те, которых мы считаем гениями? Они не используют никаких закрытых, не опирающихся на опыт алгоритмов. В поисках необходимой информации они постоянно обращаются к различным областям знания, в которых зафиксированы результаты определенных экспериментов и наблюдений. Это является наглядной демонстрацией справедливости теоремы Геделя о неполноте. Это также является доказательством невозможности эффективно работающих закрытых алгоритмов. В противном случае ученые не нуждались бы в том, чтобы постоянно расширять свой кругозор за счет знаний, почерпнутых из эксперимента и наблюдения. Достаточно было бы ввести в мозг минимум информации, чтобы в дальнейшем, руководствуясь правилами закрытого алгоритма, генерировать неограниченное количество новых идей. Когда Курт Гедель (1931) дал отрицательное решение задачи Д.Гильберта о доказательстве непротиворечивости математики средствами самой математики, без обращения к опыту и эксперименту, он продемонстрировал, что никакой алгоритм не может быть замкнутой (закрытой) системой.

Можно ли считать логику как способ мышления, против которого выдвигалось много критических аргументов, закрытым алгоритмом? Нет, нельзя, поскольку логика и, прежде всего, индукция как одна из главных стратегий мышления, постоянно опирается на опыт, выделяет в нем определенные фрагменты (элементы информации) и обобщает их, а затем снова возвращается к опыту для проверки возникших обобщений.