Когнитивные аспекты поведения обезьян

Когда Аристотель назвал обезьяну смешной копией человека, а Карл Линней, создатель современной классификации растений и животных, поместил человека и приматов в один отряд, они явно не догадывались, насколько они правы. По-видимому, об этом не догадывался и Чарльз Дарвин, когда говорил, что человек произошел от обезьяны. Объем информации о сходстве различных признаков человека и шимпанзе, которая была известна этим деятелям науки, не идет ни в какое сравнение с тем объемом информации, которая известна сейчас. На наш взгляд, в последнее время исследованы и описаны наиболее существенные признаки, сближающие человека и других представителей отряда приматов, - способность к принятию решений на основе индукции и аналогии. Каковы эволюционные (биологические) истоки логических схем познавательной деятельности? Откуда взялась человеческая логика? Ответ прост настолько, что немного настораживает: эта логика возникла из интеллекта обезьян, из их способности к операциям обобщения и переноса, которые составляют наиболее важные качества интеллекта вообще, а не только психики животных. Вопрос, поставленный В.Г.Редько в его книге «Эволюционная кибернетика» (2001): как в процессе эволюции появились логические формы, обеспечивающие научное познание природы? - получает свое естественное разрешение!

Первые экспериментальные исследования, показавшие наличие у шимпанзе операций обобщения и абстрагирования, провела Н.Н.Ладыгина-Котс (1913, 1923). Она работала с шимпанзе по имени Иони, который прожил в ее семье два с половиной года. Благодаря возможности постоянно наблюдать за Иони был впервые описан поведенческий репертуар молодого шимпанзе, включающий его игровую, исследовательскую и конструктивную деятельность. Особое значение имели наблюдения особенностей восприятия и обучаемости животного. Иони обнаружил способность к наглядно-действенному мышлению, к обобщению нескольких признаков и использованию понятия о тождестве (сходстве) стимулов. Последнее он применял не только в ситуации эксперимента, но и в повседневной жизни. Таким образом, Н.Н.Ладыгина-Котс получила первое экспериментальное доказательство наличия у человекообразной обезьяны способности к обобщению. Это позволило ей говорить о мышлении животных, которое она характеризовала как элементарное. Кроме того, Н.Н.Ладыгина-Котс (1925) обнаружила у приматов способность к кроссмодальному переносу (переносу правила выбора на стимулы другой модальности). Ученые рассматривают такой перенос как одно из доказательств наличия у животных мысленных представлений о свойствах предметов и событий окружающего мира. В одном из экспериментов Н.Н.Ладыгина-Котс показывала детенышу шимпанзе, который успешно освоил выбор по сходству, образцы – фигурки разной формы. При этом предметы, с которыми следовало сравнивать образец, были спрятаны в мешок. Их он должен был выбирать на ощупь, засунув в него руку. Обезьяна успешно выполнила этот тест. Таким образом, при таком кроссмодальном переносе обезьяна смогла сопоставить информацию, полученную через разные сенсорные каналы (зрение и осязание), и установить соответствие стимулов. Другими словами, обезьяна проявила умение сопоставлять признаки разных категорий.

У шимпанзе была обнаружена способность к манипулированию символами. Американские этологи А.Гарднер и Б.Гарднер (1966) установили, что шимпанзе могут связывать тот или иной жест с соответствующим ему предметом или действием, что ранее казалось исключительной прерогативой человека. Супруги Гарднер смогли приобщить обезьяну по имени Уошо к великому искусству использования знаков благодаря тому, что последовательно, шаг за шагом обучали ее амслену – американскому языку жестов. Как указывает Е.Панов в статье «У порога языка» (журнал «Знание-сила», 1979, № 7), «успехи Уошо превзошли самые смелые надежды Гарднеров. Чуть больше, чем за три года обучения, шимпанзе научилась пользоваться в разговорах со своими воспитателями 132 знаками американского жестового языка и, кроме того, оказалась способной понимать несколько сот других знаков, с которыми ее собеседники обращались к ней. Первая стадия обучения обезьяны состояла в том, что ее различными способами заставляли связывать представление о том или ином предмете, о его качествах или о каких-либо действиях с «названиями» этих предметов и явлений, выраженных в жестовых знаках. Чтобы ускорить запоминание, воспитатель показывал Уошо предмет или действие, одновременно придавая рукам шимпанзе конфигурацию, соответствующую знаку в языке глухонемых. Например, Уошо показывали шляпу, а ее руку поднимали вверх и несколько раз прикасались ладонью обезьяны к ее макушке. Проходили дни, и наступал такой момент, когда при виде шляпы шимпанзе уже сам мог повторить жест похлопывания раскрытой ладонью по своему темени» (Е.Панов, 1979).

Известный американский лингвист Н.Хомский, считавший, что владеть и пользоваться языком могут только люди, употребил весь свой немалый авторитет, чтобы доказать несостоятельность программы по обучению обезьян языку жестов. Его коллега Г.Террей сам стал работать с шимпанзенком, будучи уверенным, что он не «заговорит», если не навязывать ему обучения ни в какой форме. Детеныша назвали соответственно – Ним Чимпски (что было похоже на английское звучание имени Хомского). Но Ним проявил редкую настойчивость и любознательность, выпытывая у Террея: «Что это?» В результате шимпанзенок сам научился с помощью знаков выражать эмоции, сообщать о предметах вне поля зрения и не связанных с выживанием – все это признаки языка. Террей был вынужден признать, что эксперимент опроверг его собственные представления. В результате Н.Хомский пересмотрел свою концепцию, признав языковые способности антропоидов.

Овладение знаками расширило возможности Уошо в реализации операций обобщения и переноса (транспонирования). Обезьяна, обученная слову «слушать» на примере тиканья наручных часов, очень быстро обобщала смысл этого слова и начинала использовать его по отношению к другим звукам. Об этих и других подобных обобщениях-переносах сообщает Б.В.Якушин в статье «Шимпанзе на дороге к храму языка», которая является послесловием к книге Ю.Линден «Обезьяны, человек и язык» (1981). «Естественно, - отмечает он, - что самыми распространенными были переносы, основанные на ассоциации по сходству (генерализации). Так, Уошо знаком «слышу» (указательный палец касается уха) обозначала любой сильный или странный звук, а также ручные часы, когда просила дать их послушать; знаком «собака» (похлопывание по бедру) она обозначала как само животное, так и его изображение на рисунке. Перелистывая однажды иллюстрированный журнал, она обнаружила изображение тигра и сделала знак «кошка». Интересны переносные употребления знаков на основе сходства объектов в некотором качестве. Служитель Джек долго не обращал внимания на просьбы Уошо дать ей пить. Тогда она прежде чем просигналить обращение к нему, стала ударять тыльной стороной ладони по подбородку, что означало «грязный». Получалась последовательность знаков: «Грязный Джек, дай пить», и «грязный» было употреблено не как «запачканный», а как оскорбительное ругательство. Если этот факт описан корректно, то перенос значения «грязный» с предмета на человека на основе не навязанной обезьяне ассоциации по ощущению неприятного следует признать довольно тонким» (Б.В.Якушин, 1981). Ситуация, в которой Уошо придумала и использовала последовательность знаков «Грязный Джек, дай пить», расценивается как пример переноса (аналогии) в мышлении шимпанзе и другими исследователями. В частности, Ж.И.Резникова в статье «Язык животных: подходы, результаты, перспективы» (книга «Языки науки – языки искусства», 2004) констатирует: «Обезьянам оказались доступны переносы значений знака, иногда довольно тонкие. Так, Уошо назвала служителя, долго не дававшего ей пить, «Грязный Джек», и это слово явно было употреблено не в смысле «запачканный», а как ругательство; шимпанзе называли также бродячего кота «грязным котом», а гиббонов – «грязными обезьянами» (Ж.И.Резникова, 2004). Другой пример удивительных обобщений значения знаков, которые демонстрировала Уошо – перенос жеста «открыть, открой» в разные ситуации, совершенно не связанные с той обстановкой (контекстом), в которой впервые был усвоен и применен этот жест. Д.Гудолл в книге «Шимпанзе в природе» (1992) отмечает: «Уошо и другие шимпанзе, обучавшиеся языку, были способны обобщать употребление жестов, перенося их из контекста, в котором они были выучены, в новые, не вполне подходящие ситуации. Уошо, выучившая жест открывать в применении к дверям, стала использовать его и в тех случаях, когда хотела бы открыть тот или иной сосуд, холодильник или даже водопроводный кран» (Д.Гудолл, 1992). Этот факт привлек внимание и Е.Панова, который в уже упомянутой статье «У порога языка?» раскрывает наиболее интересное свойство разумного поведения шимпанзе, с которой работали супруги Гарднеры: «Замечательно здесь другое – а именно способы использования Уошо уже заученных ею знаков. Дело в том, что, усвоив тот или иной знак в обстановке некой конкретной ситуации, обезьяна начинает расширять (как говорят психологи, обобщать) его значение, вполне разумно пользуясь таким знаком в ситуациях, все менее и менее сходных с первоначальной. Например, знак «открыть, открой», обращенный к воспитателю, сначала выражал просьбу Уошо открыть крышку ящика с игрушками. Вскоре она стала пользоваться этим сигналом и в тех случаях, когда ей хотелось открыть запертую дверь. Наконец, обезьяна самостоятельно научилась применять тот же знак, когда ей хотелось пить, и она сигнализировала тренеру, чтобы он «открыл» кран» (Е.Панов, 1979).

Широкое внимание привлекли исследования американского зоопсихолога Дэвида Примака (Примэка), который обучил шимпанзе по имени Сара использованию пластиковых жетонов. Эти жетоны в жизни Сары играли роль таких же элементов языка, как жесты для шимпанзе по имени Уошо. Сара без всякого принуждения освоила 120 символов, нанесенных на пластиковые жетоны, и с их помощью изъяснялась, позволяя экспериментаторам зафиксировать ее рассуждения. Д.Примак (1983) рассматривал способность к построению аналогий как базовую характеристику индуктивного мышления человека и считал необходимым выяснить, есть ли зачатки этой когнитивной функции у животных. В опытах на шимпанзе Саре использовалась не методика выбора по образцу, а другой способ сравнения. Ей предъявляли две пары стимулов, а она оценивала их с помощью специальных значков «одинаковый» или «разный». Сара делала это успешно не только при выяснении аналогий в соотношении элементов в парах геометрических фигур, но и при оценке предметов разного назначения, не имевших никакого внешнего сходства. В одном из опытов ей показывали замок и ключ, рядом располагали банку с гуашью, между ними помещали хорошо знакомый Саре знак тождества, а для выбора предлагали консервный нож и кисть – предметы, которыми она также умела пользоваться. В этом случае она без колебаний выбрала консервный нож, потому что он выполнял функцию, аналогичную ключу – тоже «открывал» (банку). Однако когда ей продемонстрировали лист бумаги и карандаш, предложив выбрать из тех же двух предметов «подходящий» для банки с гуашью, Сара столь же уверенно указала на кисть, которая по своим функциям в данном сочетании была аналогична карандашу. На основании своих опытов Д.Примак пришел к заключению о способности обезьян к построению аналогий. Результаты исследований этого ученого, особенно эксперименты, убедительно продемонстрировавшие наличие у шимпанзе развитой способности к проведению аналогий, описываются во многих работах. Эти эксперименты названы классическими. А.А.Смирнова и З.А.Зорина в книге «О чем рассказали «говорящие обезьяны» (2006) пишут об этих опытах Д.Примака (Примэка): «Некоторым видам, по крайней мере, антропоидам, доступно выполнение и еще одной операции логического вывода – построения аналогий. Этот вид индуктивного мышления впервые исследовал также Д.Примэк (Premack, 1983; Gillan et al. 1981). Как и тест на транзитивное заключение, он входил в разработанную Примэком программу изучения тех высших когнитивных функций антропоидов, которые, по его предположениям, могли быть связаны с усвоением языка-посредника. Эксперимент, где впервые была продемонстрирована способность шимпанзе к выявлению аналогий, давно стал классическим. Его проводили с шимпанзе Сарой, которая была второй после Уошо обезьяной, овладевшей небольшим запасом знаков. В частности, в ее лексикон входили «слова» одинаковый, тождественный и разный. В одном из опытов (рис.11) ей показывали замок и ключ, рядом (симметрично замку) ставили банку с гуашью, а между ними помещали знак тождества, оставив свободное место рядом с ключом. Для выбора ей предлагали консервный нож и кисть – предметы, назначение которых она хорошо знала. В этом случае Сара уверенно выбирала нож, который выполнял ту же функцию, что и ключ, - тоже открывал банку. В следующем опыте ей продемонстрировали лист бумаги и карандаш и предложили выбрать из тех же двух предметов то, что составляет аналогичную пару с банкой гуаши; она уверенно выбрала кисть, которая по своим функциям в данном сочетании была аналогична карандашу. Сара успешно выполнила целый ряд таких тестов на «функциональную аналогию»…(А.А.Смирнова, З.А.Зорина, 2006).

До последнего времени считалось, что только человек наделен репрезентационными способностями, то есть развитой символической функцией, которая позволяет ему воспроизводить действительность во всей ее полноте и освобождать действие от рабского подчинения «здесь и теперь». Исследователи полагали, что приматы, лишенные развитого интеллекта, развитых ментальных репрезентаций, не в состоянии действовать в режиме «как если бы». Однако опыты большого количества приматологов показали, что обезьянам свойственны зачатки операциональных структур, обеспечивающих способность манипулировать в уме отдельными элементами впечатлений, знаний, образов. Обнаружено даже наличие у шимпанзе воображения, представлений о событиях и ситуациях, не имеющих место в данный момент времени. Одним из первых способность животных манипулировать в уме выявил американский зоопсихолог Р.Футс, работавший с шимпанзе по имени Люси. Ж.И.Резникова в статье «Современные подходы к изучению языкового поведения животных» (сборник статей «Разумное поведение и язык», выпуск 1, Москва, 2008) отмечает: «Обезьяны оказались не только способными к образованию сложных ассоциативных цепочек, но и овладели одним из ключевых свойств человеческого языка – перемещаемостью: способностью сообщать о событиях, не находящихся в поле зрения и не совпадающих по времени с моментом, когда ведется рассказ. Именно это свойство позволяет накапливать жизненный опыт. Одно из первых наблюдений в этом плане касается Люси: когда ее разлучили с любимой собакой, которую понадобилось лечить, она постоянно повторяла ее имя и что той больно» (Резникова, 2008, с.319). Наличие воображения у приматов было обнаружено американским этологом Ф.Паттерсон (1980) в долгосрочном эксперименте. Ф.Паттерсон работала с гориллой по имени Коко, освоившей язык жестов. В ходе наблюдений удалось установить, что горилла Коко аналогично маленьким детям, говорящим вслух, жестикулировала сама с собой, обращаясь к игрушкам. М.Л.Бутовская в статье «Человек и человекообразные обезьяны: языковые способности и возможности диалога» («Зоологический журнал», 2005, том 84, № 1) рассказывает о горилле Коко: «Если эти ее действия замечали воспитатели, она приходила в явное замешательство, быстро бросала игрушку и начинала заниматься чем-то другим. Запротоколирован следующий любопытный случай в 1976 г. Коко разыгрывала воображаемую социальную ситуацию между двумя игрушечными гориллами, розовой и голубой. Посадив игрушки перед собой, она сделала жест «плохой-плохой» к розовой горилле и жест «поцелуй» в направлении голубой игрушки. Потом показала жесты «гоняться щекотать» и ударила игрушки друг о друга. Затем она соединила игрушки, изображая их взаимную борьбу. После завершения воображаемой схватки Коко показала «хороший горилла, хороший, хороший» (Паттерсон, 1980)» (М.Л.Бутовская, 2005).

У обезьян обнаружена способность осознавать (детектировать) свои или чужие ошибки и исправлять их. Другими словами, наши ближайшие эволюционные предшественники могут выявлять (фиксировать) ситуацию рассогласования текущей деятельности с той моделью, которая хранится в их памяти. Приведем несколько характерных случаев, свидетельствующих о наличии у приматов способности детектировать ошибочные действия. В одном из опытов В.Келера (1925) обезьяну Чику пытались обучить пользоваться составной палкой. Уже обученный к тому времени примат по имени Султан внимательно наблюдал за происходящим. Когда стало ясно, что Чика абсолютно не понимает, что от нее требуется, экспериментатор отдал обе палки Султану. Тот взял палки, вставил одну в другую, но не стал есть плод сам, а ленивым движением подтолкнул плод к находившейся у решетки Чике. Этот случай, по мнению Келера, ясно показал, что Султан способен рассматривать задание, которое нужно выполнять, с точки зрения другого животного. Султан также явно «сопереживал», когда другая обезьяна, Грандэ, плохо справлялась с постройкой пирамиды, «внутренне» принимая участие в строительстве, но не из симпатии к Грандэ, а потому, что он лучше умел строить и его «внутренний» процесс не согласовывался с тем, что он видел. Здесь шимпанзе по имени Султан обнаружил рассогласование между несовершенными действиями другой обезьяны и той моделью, которой его обучили.

Д.Рамбо и С.Рамбо (Румбо) разработали формализованный язык – посредник «йеркиш», используемый как контролируемое средство общения с обезьяной. «Словами» этого языка служили значки на клавишах компьютера (лексиграммы), которые появлялись на мониторе, когда обезьяна нажимала на клавишу. Процесс обучения происходил как диалог обезьяны с компьютером, а не с человеком. Это обстоятельство представлялось весьма существенным. Оно исключало возможность невольных «подсказок» со стороны экспериментатора. Оно препятствовало также слепому подражанию обезьяны действиям человека, которое предположительно могло играть роль в усвоении амслена (языка жестов). Первая обезьяна, овладевшая этим языком, - шимпанзе Лана – научилась главным образом тому, чтобы нажимать на соответствующую клавишу компьютера для получения нужного ей предмета. Ключевой момент, говорящий о наличии у Ланы способности детектировать ошибки состоит в том, что Лана, выстраивая лексиграммы на мониторе в соответствующем порядке, уверенно задавала вопросы и по собственной инициативе исправляла замеченные ошибки. Эти опыты Д.Рамбо и С.Рамбо описаны в книге З.А.Зориной и И.И.Полетаевой «Элементарное мышление животных» (2002), а также в статье Н.Ю.Феоктистовой «Обучение животных человеческим языкам – возможно ли это?» (газета «Биология», 2001, № 13).

Известному зоопсихологу Р.Футсу удалось наблюдать, как шимпанзе Люси принуждала других выполнить правильное действие, что само по себе свидетельствует о способности этих животных выявлять ошибки и дожидаться их исправления. В одном из опытов, который больше был похож на игровую ситуацию, Люси отняла у Р.Футса часы и не отдавала их до тех пор, пока он не называл правильно этот предмет. Аналогичный случай наблюдали супруги Гуго ван Лавик и Джейн Гудолл при исследовании поведения шимпанзе Уошо, овладевшей языком жестов. Уошо постоянно пыталась обучить новым жестам своего приемного сына. Однажды, увидев приближавшегося человека с плиткой шоколада, Уошо принялась с важным видом расхаживать на двух ногах по вольеру, и, ощетинившись, в сильном волнении изображать жест «пища». Шимпанзе Лулис, которому в то время было всего 18 месяцев, пассивно наблюдал за происходившим. Внезапно Уошо подошла к нему и, взяв его руку, сложила ее в жест «пища» (пальцы, указывающие на рот).

Зоопсихолог К.Бош (1998) наблюдал, как шимпанзе – мать в присутствии детеныша раскалывала орехи нарочито медленно: «показывая», как это делается. При этом она специально следила за направлением взора детеныша и прекращала действия, когда тот отводил взгляд от ее рук. В обычных ситуациях («для себя») взрослые шимпанзе выполняют эти движения с такой скоростью, что за ними трудно уследить. У человекообразной обезьяны есть понимание того, что у детеныша отсутствуют определенные нужные ему знания, и она предпринимает специальные действия, чтобы эти знания передать. Известно, что мартышковые обезьяны, являющиеся представителями низших обезьян, не делают попыток «исправить» неверные действия малыша, так же как все низшие узконосые обезьяны не делают этого и при использовании орудий. Шимпанзе же, обучающая малыша искусству раскалывать орехи, следила за его действиями и при появлении отклонений (ошибок) старалась устранить их. Здесь мы имеем не что иное, как работающую с той или иной степенью эффективности систему детекции ошибок.

Е.Мензел (1974) описывает, как шимпанзе женского пола по имени Белл, которой показали местонахождение спрятанной пищи, пыталась разнообразными и все более изощренными способами утаить ее от доминантного самца Рока, который неминуемо забрал бы всю пищу себе. Рок быстро разгадывал хитрости Белл. Он научился даже идти в противоположном направлении, когда самка пыталась увести его от пищи. Поскольку Белл порой выжидала, пока Рок отвернется, он научился разыгрывать отсутствие всякого интереса к пище. Иногда небольшой кусочек пищи прятали отдельно от основных запасов. В этом случае шимпанзе Белл приводила Рока к этому кусочку и, пока он ел его, бежала к главному тайнику. Когда же Рок разгадал и эту уловку Белл и стал не спускать с нее глаз, она пришла в ярость. В поведении Белл мы обнаруживаем попытку обмануть своего сородича Рока, а в действиях самого Рока – удивительную способность выявить этот обман, то есть детектировать ложные паттерны (ложные действия и ложную информацию). Ведь прежде чем обмануть, то есть сообщить кому-либо ошибочную информацию, мозг должен сначала детектировать ее как ошибочную. Следовательно, зоопсихологические данные, показывающие способность приматов обманывать, одновременно свидетельствуют о способности животных детектировать ошибки.

Исследователи, которые критически рассматривали достижения зоопсихологов в обучении шимпанзе языку жестов, указывали, что «говорящие» приматы не понимают порядок слов, то есть не владеют синтаксисом. Учитывая это обстоятельство, Ю.Линден обратил внимание на то, что шимпанзе Люси (с которой работал Роджер Футс) постоянно использует правильный порядок слов в таких трехсловных комбинациях, как, например, «Роджер щекотать Люси». Увидев, что Люси несколько раз предложила Роджеру пощекотать ее, Ю.Линден задумался над тем, что произойдет, если Р.Футс скажет: «Люси щекотать Роджер». По просьбе Ю.Линдена Р.Футс поставил опыт, сутью которого было предъявление обезьяне измененного порядка слов. Р.Футс повернулся к Люси и сказал: «Люси щекотать Роджер». Люси в это время сидела рядом с Роджером на кушетке. Мгновение она выглядела озадаченной, но потом быстро ответила: «Нет, Роджер щекотать Люси». Опыт показал, что Люси правильно интерпретирует различие между такими вариантами, как «Роджер щекотать Люси, я щекотать ты» и «ты щекотать я, Люси щекотать Роджер». Это говорило о том, что шимпанзе способна понимать структуру предложения. Ее мозг первоначально оценивал предложение «Люси щекотать Роджер» как ошибочное. Трудно не увидеть аналогию данной ситуации с исследованиями С.Медведева и других сотрудников Института мозга (г.Санкт-Петербург), в которых было обнаружено, что нейроны определенных структур мозга человека генерируют электрические сигналы в ответ на предъявление неправильной фразы типа «голубой лента».

Эти наблюдения, показывающие способность приматов выявлять ошибки и исправлять их, позволяют говорить, что нейронный детектор ошибок, обнаруженный Н.П.Бехтеревой у людей (1968), существует не только у человека, но и у животных, наиболее близко стоящих к нам на филогенетической лестнице. Другими словами, имеющиеся в мозге человека популяции нейронов, реагирующие только на ошибочную реализацию деятельности, должны быть и у обезьян. Детектор ошибок человека, который активируется при рассогласовании деятельности с ее планом (нервной моделью), скорее всего, достался ему именно от высокоорганизованных животных. Предполагаемое нами наличие у приматов нейронного детектора ошибок (нейронного цензора), выполняющего функцию контроля различных параметров оптимальной психической (мыслительной) деятельности, может быть еще одним фундаментальным свойством, сближающим нас с нашими эволюционными предшественниками.

Итак, у человекообразных обезьян в той или иной степени присутствуют элементы всех наиболее сложных когнитивных функций человека: обобщения, абстракции, усвоения символов, детекции ошибок, преднамеренности коммуникаций и самоузнавания. М.Л.Бутовская в статье «Человек и человекообразные обезьяны: языковые способности и возможности диалога» («Зоологический журнал», 2005, том 84, № 1), подводя итоги исследования интеллекта приматов, пишет: «Уошо и другие обезьяны, участвующие в проекте «Говорящие обезьяны», отчетливо продемонстрировали способность к категориальному мышлению. Они правильно распределяли группы предметов по категориям (овощи, фрукты, напитки). Обыкновенные шимпанзе, бонобо и гориллы легко пользовались принципом обобщения, применяя знакомые жесты в новых ситуациях. Так, Уошо знак «открыть», исходно выученный применительно к дверям, применяла к холодильнику, водопроводу, сосудам с напитками» (М.Л.Бутовская, 2005). По свидетельству М.Л.Бутовской и других специалистов, язык «говорящих обезьян» обладал семантичностью и двойственностью: они оперировали абстрактными символами, имеющими определенное значение и строили различные конструкции на базе таких символов. Проект «Уошо» отчетливо продемонстрировал, что шимпанзе способны мыслить категориально, понимают функции и возможности символической коммуникации и способны формировать символические представления.

Для нас, авторов настоящей работы, важно, что серия проектов «говорящие обезьяны» сыграла исключительную роль для понимания того, откуда взялась человеческая логика, для устранения сомнений в том, что мозг человекообразных обезьян наделен механизмами обобщения (индукции) и переноса (аналогии) как способов переработки информации. «Человекообразные обезьяны, - пишет М.Л.Бутовская в той же статье, - в состоянии по собственному почину создавать новые понятия путем комбинирования известных им знаков, мыслить по аналогии и категориально, употреблять метафоры» (М.Л.Бутовская, 2005).