 |
Гости. Свинья и др. Лошадка. Советское
|
|
|
|
Гости
Мария – лишь одна из гостей. В Институте их множество. В основном ученые, но и актеры, режиссеры, художники, перформеры, музыканты. Не так уж он замкнут, этот мир. Каждый проходит через анкетирование первым отделом. Абы кого сюда не пустят. Это, разумеется, игра: все приезжавшие попали внутрь. Все принесли что‑ то свое. Не только науку или искусство, но и реальные чувства и переживания. Воспоминания, которые в этой огромной машине времени обрели новую плоть.
В фильме “Нора мама” (“Дау 3”) к Норе – Радмиле – приезжает ее мать. Экранная и настоящая. Эту серию все наперебой сравнивают с “Осенней сонатой” Бергмана, фильмами Муратовой и прозой Петрушевской. Психологическая пытка, знакомая многим, если не каждому. Мама указывает Норе на ее несовершенство. Бубнит, что та потеряет мужа, что она ничтожна, ничего не добилась в жизни. Нора в ответ вспоминает, как мать плохо о ней заботилась, пила… Все диалоги и внутренние сюжеты – подлинные. Бергман и Муратова всплывают в памяти потому, что гениально сконденсировали всеобщую реальность в своих фильмах. У Хржановского она появляется органически, почти не окрашенная, не испорченная искусством.
Мир Института искусственный, его обитатели привыкли жить искусственной жизнью. Поэтому им так нужны гости из обыденного мира, где живем мы все.
Это – и связь со зрителями. Они ведь тоже гости.
Свинья и др.
Не только мыши и слоны. Еще и другие млекопитающие, включая и людей.
Театральный режиссер Ромео Кастеллуччи (сотрудничавший с Курентзисом, ставивший у него в Перми вполне садомазохистскую “Жанну д’Арк на костре”, но много позже) поставил в Институте эксперимент. В соседних стеклянных клетках‑ аквариумах – женщина и обезьяна. Они повторяют движения друг друга. Человек не лучше животного и не хуже. Кто в кого играет? Кто копия, а кто оригинал?
|
|
|
Современный художник Карстен Хёллер тоже маскирует интерактивную иммерсивную инсталляцию под научный опыт. В отдельном эпизоде он тестирует поведение подопытных в специальных очках, показывающих мир вверх тормашками (искусство часто решает эту задачу). Сначала на сторожевых собаках – овчарках, патрулирующих Институт днем и ночью; те под воздействием очков превращаются в покорных щенят. Потом на людях – одноногом парне‑ девственнике (по сюжету он ветеран только что закончившейся войны) и чуть более опытной девушке. Они совершают половой акт, подчиняясь указаниям наблюдающей комиссии – особистов, ученых из Института и самого Хёллера. Механистичность совокупления вызывает неловкость; но люди, в отличие от животных, идут на это добровольно. Секс может быть актом любви, а может быть испытанием границ. В том числе границ зрительских ожиданий и терпения.
От эроса – к танатосу. Неонацист Максим Марцинкевич, он же Тесак, ставит для обитателей Института собственное шоу. Выкупает в свинарнике свинью и режет ее прямо на глазах молодых ученых, побелевших от ужаса, не в шутку. Публика тоже бледнеет. Человек – как свинья, его совсем просто убить. В конце “Дегенерации” Тесак с товарищами уничтожает Институт, убивая всех его обитателей и по совместительству героев фильма. Их предупреждали. Свинья не могла убежать, они могли.
“Я не знал, что я животное, но когда умирал, я стал животным”, – говорит Дау Крупице во время встречи в сюрреалистическом Парке Культуры. “Я не верю, что мы звери, я верю, что мы можем превратиться в зверей”.
Свинью убили по‑ настоящему. Поэтому легко поверить, что по‑ настоящему убили и людей. Восковые манекены очень убедительны.
|
|
|
Смерть свиньи вызвала новую волну возмущения. Опять животное для искусства убили: захотел Хржановский в Тарковские? Но ситуация чуть сложнее. Свинью убил Тесак, Хржановский просто ему не мешал. Свобода – еще и свобода убивать и разрушать, а не только создавать и любить. А за ламентациями по несчастной свинье нет‑ нет да и проскользнет другое: “Смерть страшна, мы не хотим на нее смотреть”.
Тесак режет, не спрашивая. Хржановский показывает, не спрашивая. Но и ты не животное, а человек. У тебя есть выбор, смотреть или нет.
Лошадка
Посреди квартиры Дау в Институте – игрушечная лошадка. То ли качалка, то ли карусельная лошадь.
Возможно, потому что у Дау растет ребенок (детей в Институте мало, некоторых приносят сюда для опытов).
А может, чтобы напомнить: это не настоящая скачка, а всё‑ таки игра.
В “Парке культуры”, вставной новелле из “Дау 4”, Дау и Крупица стоят у огромного металлического ботинка на странной поверхности. Здесь, как в инопланетном пространстве, нарушена гравитация – люди стоят и ходят под почти невозможным углом, будто сгибаемые невидимой стихией. “Парк культуры” – пространство игры, правила которой задает искусство. Если очень постараться, оно нарушит все законы, включая законы физики.
Советское
Правда ли “Дау” – советский аттракцион?
Да и нет.
Это параллельная вселенная. Не реконструкция, не воспоминание.
Научные институты в СССР были такими вселенными. И в реальном мире, и в воображаемом, как представляли себе их те, у кого не было доступа.
Хржановский не упивается советским, не любуется им. Но и не мучает, не пытает советским своих подопечных (подопытных? ). Он изучает советское, как это делал, начиная с “Нормы”, его несостоявшийся соавтор Сорокин.
Если каждый день на завтрак, обед и ужин дают “норму”, когда ты скажешь “хватит”?
|
|
|
