 |
Королевство. Замок. Фауст. Дон Жуан. Шариков. Разрушение. После смерти
|
|
|
|
Королевство. Замок
Советское привязано к времени, конкретной эпохе. “Дау” не о ней. О современности. О вечной завороженности советским. О реставрации. О культе. О неумирающем Сталине, нашем любимом кащее. И о вневременном, сказочном.
Как в зачине триеровского “Королевства”: “…прачек сменили врачи и ученые, лучшие умы государства и самая передовая технология. Чтобы увенчать свою работу, они назвали это место Королевством. Предстояло узнать, что такое жизнь, невежество и суеверие. Бастионы науки будут стоять недвижимо. Может быть, этот вызов был слишком наглым, а отрицание духа – слишком явным? Ибо холод и страсть вернулись. Стали видны легкие признаки усталости в этом здании, столь крепком в других отношениях. Никто этого не знал, но ворота Королевства открылись…”
Зачин для сказки, в русской традиции – давно замечено – созвучной “Кафке”. Хржановский, осуществляя давнее bon mot, делает кафку былью. Институт – это и Королевство, и Замок.
В романе Кафки Землемер пытался, но не смог войти в непроницаемую цитадель. Писатель не знал, как разрешить придуманный им сюжет, и не закончил свою книгу. В фильме Хржановского войти в Замок значительно проще, чем выйти. Это Замок, увиденный и прожитый изнутри.
“Меня очень возбуждают неоконченные сочинения”, – говорит Дау Крупице.
Фауст. Дон Жуан
“Я Фауст или Дон Жуан? ” – вдруг задумывается Дау Он бесконечно соблазняет женщин, охотясь за идеалом, и ищет секрет бытия, заигрывая – вольно или невольно – со злом. Высшая власть и сила в Институте – Командор или Мефистофель? Не всё ли равно, если рано или поздно условный Ажиппо (грузный и грациозный одновременно, неуловимо похожий на дьявола Эмиля Яннингса в “Фаусте” Мурнау) возьмет Дау за руку, и они провалятся.
|
|
|
“Всё утопить”.
Пушкин, автор нашего “Каменного гостя” и нашего “Фауста”, – камертон “Дау”, его стихи звучат в кадре и за кадром. От “Сказки о мертвой царевне” до “Евгения Онегина”. Неудивительно: Дау находится в поисках абсолюта, а Пушкин и есть абсолют русского искусства, его философский камень.
Шариков
Неформальное название “Дау 10” – “Новый человек”. Его поиски и формирование были главной лабораторной задачей советской власти. В шестичасовом “Дау 13” процесс показан завораживающе подробно. На дворе 1960‑ е, время либерализации. Сначала Ажиппо становится директором Института. Затем прессует, пугает, в буквальном смысле забривает налысо, как на зоне или в армии, молодых ученых, посмевших танцевать рок‑ н‑ ролл и курить травку. И они как по волшебству исчезают из пространства фильма. Вместо них сами собой появляются другие: тоже бритоголовые, оптимистичные бодрые крепыши. Комсомольцы. Это неонацисты Тесака. Они не проводят эксперименты, а с радостью становятся подопытными. Теперь в Институте – как в трэш‑ боевиках или комиксах – выводят “идеального солдата”.
Тесак – Гомункул советского Фауста. Голем современного рабби Лёва. Новый человек выведен для уничтожения Института, и он выполнит свою задачу. Тесак – чудовище Франкенштейна. В переводе на русский – Шариков.
Рассказывают, что Тесак не сразу согласился убить свинью: сначала хотел кошку. “Вчера котов душили‑ душили”.
Разрушение
Крупица и Дау играют в городки. Цель игры – разрушить сложную структуру, напоминающую модель молекулы. Крупица бьет без промаха. Дау всё время мажет мимо цели.
“Революции не было, – объясняет Крупица. – Был взрыв”. Ему нравится говорить о катаклизмах, желать катастрофы. И ракетное топливо он хочет создать только для того, чтобы “набить жопу товарищу Берии”. Крупица грезит о нашествии варваров. Пророчествует.
|
|
|
Лев Ландау в 1962 году попал в автокатастрофу. Он выжил чудом и продолжал работать до своей смерти в 1968‑ м, хотя больше ничего не создал. Дау Хржановского тоже умирает в 1968‑ м среди других жертв разгрома Института. Но раньше была авария: не автокатастрофа, а взрыв. Он уничтожил вальяжного, странного, инопланетного Дау‑ Курентзиса, женолюба и парадоксалиста. Вместо него в пространстве фильма появляется парализованный старик, не говорящий больше ни слова. Молчание Дау – результат взрыва и в то же время его предвестье.
Однако конец Института – это и взрыв Стены в конце пинк‑ флойдовской “The Wall”. Одновременно смерть и освобождение. Большой Взрыв, из которого могла бы родиться новая вселенная – без следов СССР, без Тесака и КГБ, без мучений и обязательств, без правил и ограничений. Без опытов над животными и людьми.
Чтобы разрушить стену, сначала надо ее построить. Для показа “Дау” в Берлине Хржановский хотел построить макет берлинской Стены. Власти не дали на это разрешения. Показ был отложен на неопределенный срок.
После смерти
“Дегенерацию”, грандиозный реквием по всем человеческим мечтам – разрушение не только Института, но самой веры в прогресс и науку – сопровождают медитации (чтобы не сказать молитвы) священников и раввинов со всего мира.
Но за очевидно финальным “Дау 13” неожиданно следует “Дау 14” с неформальным подзаголовком “Регенерация”. То ли эпилог, то ли дайджест. Здесь вместо священнослужителей монотеистических религий – перуанский шаман, отпаивающий ученых аяуаской. Как и предполагает ритуал, они выблевывают темный отвар (рвота – очищение, недаром так часто тошнит героев “Дау”), погружаясь в странное состояние полубытия‑ полусна. Рациональное строение огромной интриги ломается. Время оборачивается вспять. Прошлое и будущее тасуются без видимого порядка. Убитая Тесаком свинья снова жива и хрюкает в коридорах Института. Нет смерти для нее.
Здесь же вдруг является как призрак еще одна гостья – Марина Абрамович. Ее функция не прояснена, но само ее присутствие, конечно, знак. Противники “Дау” вспомнят здесь ее радикальный перформанс 1974 года “Ритм о”, в котором зрителям предлагалось проводить любые манипуляции с телом художницы (тогда она чуть не лишилась жизни). Мол, не тем же ли самым занимается Хржановский, перевернув роли и позволив участникам эксперимента безнаказанно мучить друг друга?
|
|
|
Однако тут же на память приходят другие, поздние акции Абрамович, осуществленные ей в последние годы, уже после съемок в “Дау” и разрушения Института. В 2014 году в лондонской галерее “Серпентайн” она представила проект “512 часов”: его зрители входили в пустое помещение, где была только художница, и она – будто в ответ на “Ритм о” – совершала различные непредсказуемые манипуляции с визитерами. В том же году в нью‑ йоркской Галерее Шона Келли инсталляция “Генератор” была так же построена на идее пустого пространства: посетителям завязывали глаза, и они щупали воздух сколько хотели. Самого автора в комнате уже не было. Абрамович Шредингера, та самая ненаходимая черная кошка в темной комнате, где ее нет.
“The artist is present” называлась знаменитая ретроспектива Абрамович в МоМА. Эту же выставку можно было назвать “The artist is absent”.
Хочется пофантазировать: не спровоцировал ли на эту акцию художницу Хржановский? Уж слишком схожи методы. Ввести зрителей в неуютное незнакомое пространство, пригрозить им возможностью насилия… и выйти на цыпочках, оставив одних, наедине друг с другом.
|
|
|
