 |
Уникальное достижение: три фильма подряд за один год на трех ведущих фестивалях. Документальный “День победы” в Берлине, игровой “Донбасс” в Каннах, а теперь монтажный “Процесс” в Венеции. Темпы какие‑то невероятные, почти фассбиндеровские. Но интер
|
|
|
|
Уникальное достижение: три фильма подряд за один год на трех ведущих фестивалях. Документальный “День победы” в Берлине, игровой “Донбасс” в Каннах, а теперь монтажный “Процесс” в Венеции. Темпы какие‑ то невероятные, почти фассбиндеровские. Но интересно, что три разных по жанру и формату фильма – по сути, об одном и том же. О театральной, фейковой постановке, которая выдает себя за реальность, – и о войне, которая продолжается даже тогда, когда военных действий нет. Это сложилось стихийно или было частью единого замысла?
к этому как к достижению особенно не стремился. Просто так получилось, что появилась возможность профинансировать три картины в относительно короткое время. “День победы” мы снимали в прошлом году и закончили фильм до начала подготовки к фильму “Донбасс”. Я хотел показать фильм в Берлине, поскольку мне кажется, что это очень важный для Берлина фильм. “Процесс” мы смонтировали тоже в прошлом году до начала подготовки к игровой картине. К монтажу потом пришлось вернуться, а после Канн уже занялись звуком. У меня много разных идей, и я не могу сидеть и ничего не делать. А так фильмы, конечно, связаны один с другим. У меня уже есть продолжение разных линий, или тем, или идей, которые были затронуты последними фильмами. Есть три картины документальные, которые у меня уже есть в воображении и в материале. Вопрос только в финансировании. Ну, и я бы недельку отдохнул, конечно.
Портрет Сталина, который везут на тележке два трогательных пса в современном берлинском парке в “Дне победы”, комическим – но и жутким образом – отзывается в “Процессе” документальной хроникой сталинского времени, в которой Сталин присутствует исключительно за кадром как невидимый демиург, продюсер спектакля. И кажется, что в “Донбассе” спектакль идет до сих пор – своеобразная любовь “ополченцев” ДНР и ЛНР к генералиссимусу хорошо известна. Из этой картины мира складывается впечатление, что в России 2018 года – хотя все три фильма разворачиваются или в другое время, или в другом месте – нет более важной фигуры, чем Сталин.
|
|
|
А что, собственно, изменилось с того времени? А ничего не изменилось. Всё те же процессы, выстроенные как спектакли с предсказуемым результатом. Всё тот же государственный террор, направленный прямым и косвенным образом на разные группы населения. Если почитать воспоминания участников нынешних процессов или воспоминания тех, кто попал в ЧК в начале 1920‑ х годов, они же, по сути, ничем не отличаются. Была отлажена система беззакония, которая действует и по сей день. Поразительно, что участники этой системы беззакония тоже не делают никаких выводов для себя. Ну хотя бы посмотрели, как складывалась судьба прокуроров, судей, как закончили свои дни Крыленко или Вышинский. До войны в Украине было восемь прокуроров. Ни один не умер своей смертью. Ложь – это нож обоюдоострый. Из лжи, как мы знаем из формальной логики, следует всё что угодно.
Кое‑ что всё‑ таки изменилось: Сталина давно нет в живых, например. Ну и толп с лозунгами, призывающими к немедленной расправе над “вредителями”, на улицах Москвы тоже нет. Или и тогда это было постановкой, которая сейчас, при наличии интернета, кажется избыточной?
Тогда проводили митинги‑ собрания на заводе или фабрике и ведущий митинга говорил: “Кто за смертный приговор врагам народа, поднимите руку”. И поднимали. Попробуй не подними. Станешь сочувствующим со всеми последствиями. Так и с митингами. Вполне возможно, что были и особо кровожадные, они от души желали расстрела врагам советской власти – каково величие рабоче‑ крестьянского гуманизма! Это просто форма вовлечения людей в круговорот ненависти. Шоу нужны были до поры до времени для того, чтобы разделять людей, натравливать их друг на друга и объяснять политику партии – кого ненавидеть, за кем следить, кого бояться. А когда атмосфера была создана, необходимость в них отпала. Все уже всё прекрасно знали и понимали, за что, кого и почему. И можно было уже по‑ тихому распихивать в лагеря и тюрьмы. Да, сейчас есть некоторые отличия от тех процессов. Пока что подсудимые не соглашаются лгать публично и вину отрицают. А ведь попытки воссоздать такие процессы уже были. Процесс по делу “Юкоса”, например, процесс над Олегом Сенцовым и Александром Кольченко. Вот сейчас пытаются раскрутить дело “Седьмой студии”. Принципы одни и те же.
|
|
|
Сталина нет, а дело его по‑ прежнему живет. И фраза “Сталина на вас нет” неверна. Потому как есть он, есть, еще как есть.
Параллели пугают. Это классический невыученный урок, будто мы все поголовно – неважно, “крымнашисты” или оппозиция – двоечники, не усвоившие каких‑ то базисных, общеизвестных вещей. Сфабрикованные процессы идут по стране, людей обвиняют уже не только за придуманные теракты, но и за то, что привезли бутылку с каким‑ то не тем алкоголем из туристической поездки. Да, можно бесконечно спорить о том, корректные ли цифры приводятся в “Архипелаге ГУЛАГе” у Солженицына, но в этой хронике каждый кадр реальный, здесь подтасовок нет. Большая группа интеллигентных, образованных, взрослых или даже пожилых людей охотно клевещет на себя, призывая на свои головы все возможные кары и признаваясь в абсурдных злодеяниях. Прокурор и судья, легендарный Вышинский, играют роли даже не руководителей всего действа, а, скажем так, суфлеров: анекдот об унтер‑ офицерской вдове воплотился в неправдоподобном масштабе.
У меня другой вопрос: откуда всё это берется? Откуда они все повылезали? Что это за такой волшебный источник нечистой силы, столь неистовый в своем желании разрушать, унижать, уничтожать? Результат этого всего – очень шаткое основание для существования. Параноидальный страх – вот последняя пристань. И никто ведь не спасется. И никого не спасут.
|
|
|
Ладно, перейдем к вопросам, так сказать, техническим. Ведь записи процесса “Промышленной партии”, проведенного в 1930 году, существовали все эти годы? Неужели с тех пор никто их не смотрел и не испытывал искушения показать публично зрителю – в кинотеатре или по телевидению? И как в таком случае на этот материал вышел ты?
Фильм этот я задумал еще в 2012 году, после того как сделал фильм “В тумане”. Так случилось: я увидел в интернете небольшой фрагмент покаянной речи из фильма Якова Посельского “Процесс Промпартии” и был поражен увиденным. Затем нашел сам фильм Посельского. Его показывал Эдуард Радзинский на канале “Культура”. Так, как в фильме выступают обвиняемые, сыграть невозможно. И ты им абсолютно веришь. Притом что знаешь, что всё это ложь. Это поражает. Потом я собрал весь материал о всех процессах 1920‑ 1930‑ х годов, какой можно было в архивах найти, и мы стали монтировать фильм, начиная с процесса правых эсэров 1922 года, потом процесс над меньшевиками и так далее.
Пока я не добрался до процесса Промпартии. Что‑ то мне подсказало – наверное, интуиция – заглянуть в каталог архива и посмотреть, а нет ли там чего‑ то еще, помимо копии фильма. Может быть, какие‑ то материалы где‑ то лежат еще. И я увидел в каталоге, что копий несколько, и они все разной длины. Ух ты, а может быть, это и не копии вовсе? Я попросил ассистента переснять материал. Так и оказалось. В коробках находились материалы, не вошедшие в фильм или вырезанные из фильма по причине того, что прокурора Крыленко в 1938 году расстреляли (судил его Вышинский) как террориста‑ туриста‑ альпиниста‑ фашиста. Я понял, что мы нашли сокровище, и полностью поменял концепцию. И мы смонтировали из трех часов материалов двухчасовой фильм – репортаж о процессе Промпартии. А сколько еще сокровищ хранится в архивах!
Да, сокровище, иначе не скажешь, но его драгоценность – прежде всего в том, насколько это страшное зрелище. Как шел монтаж? Какие‑ то инородные элементы – титры, звук, другие хроникальные вставки – в твой “Процесс” вошли?
|
|
|
“Инородные элементы” – это что такое? Я старался сохранить максимальное количество материала настолько, насколько это позволяли структура и форма картины. Весь материал, который мы использовали, был снят в Москве в это же время. Есть несколько видов Москвы в начале фильма, которые были сняты чуть раньше, когда храм Христа Спасителя еще не был обнесен забором. С изображением и со звуком пришлось серьезно поработать. Уникальность этого материала в том, что он синхронный и мы можем слышать голоса того времени, чувствовать интонации. Звук сохранился в сильно зашумленном состоянии, мы его чистили и собирали по крупицам с негатива, с лаванды[2], с позитива. И, конечно, отдельно Володя Головницкий, звукорежиссер, создал атмосферу зала, чтоб это всё звучало и дышало. Звукозаписывающая техника тогда всё‑ таки не сравнится со звуковоспроизводящей аппаратурой сейчас. Или даже наоборот. А я хотел бы, чтобы мы воспринимали этот фильм как картину, которая не адресована тому времени с технической точки зрения. Одним словом, над звуком пришлось серьезно поработать. От меня в картине нет никаких комментариев, кроме последних титров о судьбах героев фильма и о том, что сам процесс был выдуман ОГПУ.
А кто и зачем вообще это снимал? Ведь даже по тем временам для мыслящих зрителей – не может быть, чтобы их не существовало, – это выглядит невероятно саморазоблачительно. Но снималось явно не на скрытую камеру и не для внутреннего архива: снимавшие гордились своей работой.
Фильм Посельского вышел. И его показывали. Но ведь сила кино велика. И клевещут уважаемые профессора убедительно. И зрители верили этому, я уверен. Какая скрытая камера? Там всё время вертят прожекторами, которые лупят в зал. Кинематографисты и снимали. По заданию ОГПУ, партии и правительства. Мыслящий зритель был или расстрелян, или находился на пути к расстрелу, или уехал. Или на такое кино, если была такая возможность манкировать, не ходил. Это ведь какая удача – верхушка советской бюрократии, члены ВАСХНИЛа[3] И ГОСПЛАНа признаются в том, что готовят французскую интервенцию с целью свержения советской власти и восстановления капиталистического строя! Куда уж более убедительно. Там в зале полно иностранных и отечественных журналистов в партере. Редактор “Le Mond” сидит. Ему всё старательно переводят. Вот для всех для них это шоу и было срежиссировано. Зачем? А чтоб объяснить, почему через двенадцать лет у нас так и не был построен коммунизм и изобилие не наступило, например. Вот в экономике завелись внутренние враги.
|
|
|
В свое время меня потряс “Триумф воли” Лени Рифеншталь тем, что кадры, воспламенявшие целый народ и отправлявшие его на смерть и на убийство, сегодня полностью выдохлись и смотрятся как нечто противоположное – Гитлер теперь выглядит не величественно, а гротескно и жалко. Вряд ли кого‑ то эта выдающаяся для своего времени пропаганда может всерьез убедить. Можно ли сказать то же самое о записях сталинского показательного процесса? Твои самые яркие фильмы – не только монтажные (“Блокада”, “Событие”), но и документальные – “Майдан”, “Аустерлиц”, “День победы” – взывают к рефлексии зрителя напрямую, не навязывая ему интерпретацию или мораль. Ты так веришь в свою публику? Не боишься, что она широко улыбнется и скажет: “Так им и надо, раз признались, значит, виноваты – и вообще, нет дыма без огня”?
Улыбнутся – и пойдут с этой милой улыбкой на скамью подсудимых. “Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка…” Что я могу еще пожелать? Значит, планида у них такая.
Звучит горько, даже безрадостно. Для кого ты вообще, по ощущениям, снимаешь свои фильмы в последнее время? Ясно же, что главный адресат “Кроткой”, “Дня победы”, “Донбасса” и “Процесса” – люди, живущие не в Европе или Украине, а именно в России, в этих картинах говорится что‑ то крайне важное о них и для них. Меж тем прокат “Кроткой” был почти незаметным, “День победы” показали всего пару раз, показ “Донбасса” сорвался вдруг, “по техническим причинам”. Будут ли показывать “Процесс” – вопрос открытый. Хотя ведь официально Путин не раз высказывался с осуждением сталинизма.
“Процесс” показывать будут. Я в этом уверен. Я думаю, что в фильме “Донбасс” запретителей смущает название. Назвал бы фильм “Метель”, и вопросов бы не было. Мне так кажется. Для кого снимаю? Да для себя прежде всего. Это всё меня волнует, беспокоит, тревожит. Как тревожат, беспокоят и волнуют судьбы миллионов пострадавших людей, которые ничего о своей судьбе, о своем страдании сказать уже не могут. Память о них словно и стерлась, словно исчезла, а значит, как будто и не жили они и всё это как будто напрасно. Наверное, так работает память человеческая и память народа. И я уверен, что фильмы – и этот, и другие – будут, и их будут смотреть.
Meduza, 2018
Война. Победа
|
|
|
