 |
II. Поэзия. Ложь. Авы знаете, что до?. Авы знаете, что но?. Авы знаете, что са?
|
|
|
|
II. Поэзия. Ложь
В 1930 году на страницах популярнейшего журнала для детей “Ёж” публикуется стихотворение одного из его постоянных авторов, поэта Даниила Хармса, “Врун”.
Вы знаете?
Вы знаете?
Вы знаете?
Вы знаете?
Ну, конечно, знаете!
Ясно, что вы знаете!
Несомненно,
Несомненно,
Несомненно знаете!
Нет! нет! нет! нет!
Мы не знаем ничего,
Не слыхали ничего,
Не слыхали, не видали
И не знаем
Ничего!
О поэзии Хармса для детей и ее скрытом смысле написаны тома исследований, но тут и копаться незачем, всё на поверхности. Тема нехватки информации и вирусной силы слуха, а также готовности или неготовности аудитории (одновременно легковерной и недоверчивой) принять за чистую монету любую ложь знаменательна для начала 1930‑ х. Обращаясь к абсурду и перечисляя небылицы, герой/рассказчик стихотворения напрямую отсылает к гоголевской теме отчуждения части лица – носа.
Авы знаете, что до?
Авы знаете, что но?
Авы знаете, что са?
Что до носа
Ни руками,
Ни ногами
Не достать,
Что до носа
Ни руками,
Ни ногами
Не доехать,
Не допрыгать,
Что до носа
Не достать!
Возникает мотив невластности человека над собственным телом; ранее в тексте фигурирует неожиданный “часовой с заряженным ружьем”, дежурящий даже “под морем”. Филологи отмечают вряд ли случайно звучащее в не договоренном до конца высказывании слово “донос”.
В 1930‑ м популярность Хармса и двух связанных друг с другом журналов, где он работал с друзьями и единомышленниками, “Ежа” и “Чижа”, достигла пика. В декабре 1931‑ го, ровно через год после завершения процесса Промпартии, Хармс вместе с Введенским и Бахтеревым были арестованы по обвинению в антисоветской деятельности, причем поводом стали именно публикации текстов для детей. Поэт был выслан, повторно арестован в 1941 году и умер в психиатрическом отделении тюрьмы “Кресты” год спустя.
|
|
|
В “Процессе” врунами становятся все без исключения. В этом обвиняемые и обвинители единодушны. Абсурд побеждает и царит, становится тотальным. Никто не возразит: “Ну, ну, ну, ну, врешь, врешь, врешь, врешь”, как у Хармса. Фильм так трудно смотреть еще и потому, что, невзирая на высокую ставку (смертный приговор! ), между его героями нет явного конфликта. Они играют в одну игру, о правилах которой договорились за кадром. Просчеты экономической политики Компартии решено считать результатом диверсий, восемь обвиняемых инженеров безоговорочно признают себя виновными в них и детально объясняют свои мотивы: вредительство во имя грядущей интервенции, в интересах свержения власти и вторжения враждебных сил под руководством президента Франции Пуанкаре в СССР.
Например, говорит Очкин, ученый секретарь Всесоюзного теплотехнического института: “Ставка на интервенцию является уже главным лозунгом «Промпартии». Вредительство, кризисы, диспропорция уже «Промпартию» мало интересовали в последний момент ее деятельности. Путь совместных действий с французским генштабом «Промпартии» направился к интервенции. Вот основная тактика «Промпартии» в последнее время. Французские агенты и агенты «Торгпрома» окончательно сделали «Промпартию» своим послушным орудием для интервенции. Вот та наклонная плоскость, по которой катилось всё ниже и ниже контрреволюционное инженерство. Советская власть вовремя остановила это падение”.
Красивые ухоженные люди, картинные эталонные интеллигенты – никаких следов бессонных ночей, пыток или страданий – чинно и аккуратно оговаривают себя перед всей страной и миром (на процессе были иностранные корреспонденты), несут невообразимую, заведомо неправдоподобную ахинею. Эта фантасмагория завораживает. Ложь и правда меняются местами. Поставленный в финал авторский титр Лозницы “«Промышленной партии» никогда не существовало” выглядит как “сомнительный” твист; за эти два часа мы все уверились в ее реальности.
|
|
|
У этого затягивающего фантастического нарратива нет автора. Он спрятан, скрыт. Вопрос соавторства профессора Леонида Рамзина, директора Всесоюзного теплотехнического института, назначенного следствием главой Промпартии, остается открытым до сих пор (сам он позже, рыдая, признавался, что дал показания под давлением ОГПУ и больше наговаривал на себя, чем на других). Огромен соблазн назвать если не автором, то руководителем авторского коллектива Сталина, но этому противоречат сохранившиеся документы, в которых всесильный диктатор как бы с любопытством следит за развитием процесса и вдается в его нюансы, обнаруживая неполное знакомство с ними. Возможно, это идеальная (даже слишком) иллюстрация бартовского тезиса о “смерти автора”.
Не с этим ли связано и решение Лозницы устраниться из “Процесса”, свести собственное авторство почти к нулю, передоверив его критическому взгляду сегодняшнего зрителя – даже рискуя тем, что откуда ни возьмись появится зритель наивный, который вновь поверит в коллективное вранье обреченных инженеров?
|
|
|
