III. Театр. Будущее

В конце 1929 года Владимир Маяковский завершает работу над комедией “Баня” – своим последним большим драматургическим текстом, созданным по заказу Всеволода Мейерхольда для его ГосТиМа. Действие перенесено в будущее, еще не наступивший 1930 год. И будущее более далекое, куда должны были попасть персонажи (но не все) пьесы; оттуда к ним приходит таинственная посланница, забирающая в коммунизм только лучших. Своего ближайшего будущего писатель знать не может. Опубликованная еще до постановки “Баня” будет встречена шквалом критики. Ее громят за то же, что чуть позже будут вменять в вину “Государственному чиновнику”: не время атаковать советский бюрократизм. Ни одна из театральных интерпретаций не будет по‑ настоящему успешной, включая мейерхольдовскую с тем же Штраухом в роли крючкотвора и лжеца, “главначпупса” Победоносикова. Вскоре пьеса исчезнет из репертуара на двадцать с лишним лет.

В апреле 1930‑ го Маяковский покончит с собой. Эта трагедия пугающе зарифмуется с финалом комедии Николая Эрдмана (сценариста первого фильма Пырьева) “Самоубийца”, написанной двумя годами раньше; в 1930‑ м году Мейерхольд предпринимает очередную – вновь неудачную – попытку поставить ее на сцене. В том же году ГосТиМ гастролирует в Европе. Михаил Чехов встречается в Берлине с Мейерхольдом и безуспешно пытается уговорить того не возвращаться в СССР. В 1938 году ГосТиМ был закрыт, год спустя был арестован Мейерхольд, а в 1940‑ м расстрелян.

Все ключевые участники театральной жизни рубежа 1920‑ 1930‑ х грезили о будущем, которое для них так и не наступило. В таком же положении были обвиняемые процесса Промпартии, который был снят как фильм, но, конечно же, поставлен как спектакль.

Театральность действа бросается в глаза. Зрители предъявляют на входе билетики, следят за сценой, устраивают овацию после оглашения приговора. Судьи – то ли ассистенты невидимого (и неведомого) режиссера, то ли суфлеры: одному из пожилых профессоров Вышинский будто помогает “вспомнить” ход его преступлений. Сами же члены несуществующей Промпартии актерствуют вовсю. Сегодня их игра может показаться неубедительной, но в полном соответствии с установками театра Мейерхольда они и не стремятся к психологическому правдоподобию: важнее соответствие общему замыслу, плану всей постановки с заведомо известными кульминацией и развязкой.

Изобретатель Чудаков в “Бане” строил машину времени. Он стремился в будущее, но стоит вспомнить: от века любой сюжет с машиной времени посвящен альтернативным реальностям – тому, что случится, если предотвратить некую совершенную в прошлом ошибку. По сути, “Процесс” рассказывает именно эту историю. Особенно хорошо это видно в “13 днях” Посельского, где обвиняемых представляют “министрами” оккупационного правительства, в которое они якобы планировали войти после захвата СССР врагами. Героические сотрудники ОГПУ предотвратили интервенцию; саморазоблачительные речи необходимы не только во имя публичного покаяния, но и для того, чтобы живописать для публики во всех подробностях ту альтернативную кошмарную реальность, которую удалось похоронить еще до ее рождения.

Нетрудно догадаться о причине неприятия “Бани”. Маяковский оставил в настоящем (то есть отбросил в прошлое) бюрократов, а в будущее отправил инженера – фантазера Чудакова и его единомышленников. “Процесс” показывает “альтернативную” – то есть единственную реальную – историю, в которой всё наоборот. Сталинские крючкотворы, ответственные за новые процедурные нормы пролетарского правосудия, царят в настоящем и отправляются в будущее. Инженеры, одетые и подстриженные так, что их принадлежность минувшей эпохе становится очевидной сразу, стираются из настоящего. Слово “баня” – по сути, синоним “чистки” – в высшей степени уместно.

“Баня” стала последним совместным спектаклем Мейерхольда и Маяковского. А первым была апокалиптическая “Мистерия‑ буфф”, в которой персонажи знаменательно делились на “чистых” и “нечистых”. По сути, их путь лежал туда же – в будущее, куда возьмут не всех. Десять лет спустя деление оказалось пророческим, только история приняла альтернативный поворот. Те, кто казались праведниками раньше (включая Маяковского), оказались нечистыми для государства большевиков и были сброшены с борта Ноева ковчега, он же Пароход Современности, как предсказывали футуристы – Маяковский в том числе – задолго до революции в “Пощечине общественному вкусу”.

Посельский завершает свой фильм снисходительным хеппи‑ эндом, в котором приговоренные к смерти помилованы: теперь каждый из них приговорен к десяти годам. Что‑ то вроде советской версии “жили они долго и счастливо и умерли в один день”. Лозница возвращает своим героям будущее, рассказывая о нем титрами в финале фильма. Рамзин, Калинников, Ларичев, Чарновский и Очкин в заключении работали в закрытом ОКБ, потом были освобождены. Рамзин стал лауреатом Сталинской премии и умер в 1948‑ м, до этого же года дожил Ларичев. Калинников всё же был расстрелян в 1937‑ м, Чарновский – в 1938‑ м. Федотова отпустили в 1939‑ м, год спустя он умер. С Куприяновым и Ситниным не получилось. Их будущее осталось неизвестным – история его потеряла.