От святого духа. “Дылда” Кантемира Балагова (2019)

От святого духа

“Дылда” Кантемира Балагова (2019)

Дебют 25‑ летнего Кантемира Балагова, ученика Александра Сокурова из Нальчика, – “Теснота” – стал сенсацией, попав в Канны и вызвав восторги критиков по всему миру. Раздавались и скептические голоса, от “учитель помог” до “новичкам везет”. Что ж, вот и опровержение. Второй фильм Балагова, которому сейчас двадцать семь, сделан на другом материале и с другим продюсером, Александром Роднянским, хотя снова по оригинальному сценарию режиссера (соавтор – известный писатель Александр Терехов). И “Дылда” не оставляет сомнений: Балагов – настоящий мастер, природное дарование, самобытный художник, чье существование в российском и теперь уже мировом кино игнорировать невозможно.

Первое, что здесь поражает, – свобода, позволяющая взять изъезженный и без пяти минут опасный материал (Ленинград в первые месяцы после окончания войны, впереди новый 1946 год) и найти абсолютно свежий подход к нему, неожиданный материал и героев. Точнее, героинь. Ия по прозвищу Дылда – долговязая застенчивая блондинка, бывшая зенитчица, после контузии отправленная с фронта домой вместе с трехлетним сыном (как кажется поначалу) Пашкой. Там она работает медсестрой в госпитале, туда к ней возвращается подруга и сослуживица – бойкая рыжая Маша, которая подселяется к Дылде в коммуналку. У Ии и Маши есть общая тайна, связанная с ребенком, да вот только ребенка к возвращению Маши уже нет. Травма его потери – не центр и не эмоциональная кульминация, а только начало пути, завязка сюжета.

В “Тесноте” Балагов уже проявил редкую способность соединять документальное и личностное с выдуманным и сконструированным: действие происходило в его родном Нальчике, но в почти мифические 1990‑ е, когда режиссер еще был ребенком, и в еврейской общине, к которой он никогда не принадлежал. Этот же дар сполна развернулся в “Дылде”. С одной стороны, перед нами допотопные времена, давно ставшие легендой, с тщанием воссозданные на экране: аутентичные одежды, плакаты, даже исторические трамваи. С другой, на экране мы подобного Ленинграда не видели – здесь нет никаких примет советской идеологии, обошлось даже без портретов и бюстов вождей, НКВД упоминается единожды (и так и не появляется), а визит в цитадель высокопоставленных чиновников больше напоминает путешествие во времени – из демократического послевоенного убожества в хоромы высокомерной аристократии с колоннами и просторным садом, где баре выгуливают породистых гончих.

В этом есть что‑ то сюрреалистическое, но военный опыт, давно известно, искажает перспективу, подходить к нему с реалистическим инструментарием бесполезно. В любом случае “Дылда” – кино прежде всего современное, в котором Балагов рассказывает о своих ровесниках и об эпохе, в которую мы все живем сейчас: война вроде бы кончилась давным‑ давно, а мы почему‑ то никак не можем ее завершить, от нее избавиться, переключиться. Это касается и искусства, и повседневности.

До визита к Минотавру – хозяину жизни (точнее, хозяйке: роль Ксении Кутеповой, единственной известной актрисы в фильме, одна из лучших в ее карьере) – Ия и Маша пройдут длинный путь. Он будет разделен между двумя пространствами. Первое – госпиталь, общественное и одновременно интимное, почти монохромное, но освещенное тихим и несущим надежду светом, будто рассветом новой послевоенной жизни: есть в этом что‑ то умиротворяюще голландское, то ли вермееровское, то ли рембрандтовское. Здесь исцеляют, но и умирают тоже. Второе – квартира, так непохожая на знаменитые коммуналки из картин Германа, проницаемые и неуютные, а главное, черно‑ белые. У Балагова, напротив, за закрытой дверью комнаты – независимое царство, в котором доминируют иные цвета, по‑ фламандски яркие зеленый и красный. Зеленые обои, красный свитер, праздничное зеленое платье, брызнувшая из носа красная кровь. Здесь живут, ревнуют, ненавидят, любят. “Дылда” – фильм о посттравматическом синдроме (редкая для российского военного кино тема), но прежде всего – о победе любви над болью. Это если совсем по‑ простому, в двух словах.

Зацикленность нынешнего российского общества на Дне Победы, в котором одни видят спасительный символ объединения, а другие – тупик, объясняется еще и неуютностью разговора о том, что происходит после великого праздника. Как жить после Победы? Где взять ресурсы, чтобы вернуться к отмершему за ненадобностью? Нужно ли прощать непростительное? В “Дылде” режиссер со всем пылом романтического идеализма бросается задавать эти (как принято считать, проклятые и безответные) вопросы и давать свои варианты ответа на них. В центре интриги – мечта Маши о нормальной жизни, о семье, детях. Постепенно, однако, выясняется, что представления о норме слишком сместились, чтобы их восстанавливать, и необходимо искать иные, непривычные дороги к возможному счастью.

Это, пожалуй, самое поразительное в “Дылде”. Фильм Балагова отрицает привычную нам всем дихотомию между бравурными “патриотическими” фильмами и авторским кино, приговоренным потребителями мейнстрима к клейму “чернуха”. Перед нами что угодно, но никак не чернуха, невзирая на жуткую фактуру: травмы, ранения, смерти. Напротив, картина наполнена светом (в прямом и переносном смысле), игрой с цветами. Лица актрис‑ дебютанток – иркутянка Виктория Мирошниченко (Ия) в 2019 году выпустилась из ГИТИСа, москвичка Василиса Перелыгина (Маша) – из ВГИКа – живут странной молчаливой жизнью, более осмысленной, чем любые произнесенные в кадре слова. Бесстыже‑ приближенная подвижная камера скользит, к примеру, по пространству бани, где деловито смывают грязь и шрамы десятки женщин, и откровенность самой ситуации остраняется взглядом художника. Если вновь прибегать к ассоциациям с живописью, то это уже Энгр, мир, из которого мужчины исчезли, уехали или вымерли, а вера в завтрашний день материализуется через очищение от сегодняшнего. Вероятно, здесь важно сказать, что “Дылда” – очень деликатный фильм, в котором нет объективирующего взгляда. Это может быть связано и с тем, что молодая оператор Ксения Середа (ей всего 24 года! ) – женщина, но в большей степени объясняется ее недюжинным дарованием.

Фокус этого фильма – именно в женском взгляде, который делает специфически, казалось бы, российскую историю актуальной и в мировом контексте, где художники постоянно стараются рассмотреть привычные конфликты и ситуации через призму женского опыта. Этой тенденцией (а не, как считают многие, баснословной “русофобией”) объясняется и писательская популярность, и Нобелевская премия белоруски Светланы Алексиевич. Из ее первой книги “У войны не женское лицо” Балагов позаимствовал материал для фильма. Война, пережитая женщиной, становится иной: более болезненной, не настолько героичной, лишенной привычного мученического мазохизма, но получающей шанс когда‑ нибудь завершиться и забыться. Об этом и “Война Анны” Алексея Федорченко, и, вероятно, грядущий “Воздух” Алексея Германа‑ младшего – фильм о летчицах Великой Отечественной. “Дылда” же еще и о том, что после войны тоже есть жизнь, и выжить в ней может оказаться не проще, чем под ураганным огнем неприятеля. Об этом (хоть в нем и нет слов) звучащее на финальных титрах обманчиво‑ ностальгическое танго, будто в нерешительности прерывающееся на паузы, – единственная мелодия, написанная для фильма Евгением Гальпериным.

На блеклых руинах вырастет трава – такая же зеленая, как на Гентском алтаре ван Эйка, как на платье, которое не по праву примеряет Маша. Красный цвет напомнит о торжественных ангельских одеяниях, а не только о пролитой крови. История, которая когда‑ то завершилась распятием, обратится вспять. В начале фильма мы увидим Ию с Пашкой, смотрящих сквозь тусклое стекло трамвайного окна, как Богоматерь с младенцем; позже встреча с Машей напомнит о том самом свидании Марии с Елизаветой (Ия верит, что беременна); наконец, последняя сцена неожиданно отзовется благой вестью о невозможном чуде – зачатии в мире, в котором не осталось мужчин. Но, возможно, в воздухе еще носится что‑ то наподобие Святого Духа.

Кантемир Балагов: “Мы не имеем права показывать своих героев слабыми, мы должны уважать их личность”