 |
Какие у вас отношения с другими выпускниками сокуровской мастерской? Следите ли вы за фильмами друг друга, поддерживаете ли, как относитесь друг к другу?
|
|
|
|
Какие у вас отношения с другими выпускниками сокуровской мастерской? Следите ли вы за фильмами друг друга, поддерживаете ли, как относитесь друг к другу?
Стараемся поддерживать. Понятно, как в любом коллективе, не со всеми удается, кто‑ то тебе ближе, кто‑ то дальше. Мы пытаемся мониторить, кто что снимает, помогать друг другу, если есть такая возможность. Я даже со стороны понимаю: притом что у нас абсолютно разное понимание кино, разные вкусы в кинематографе (“Софичка”, “Теснота”, “Глубокие реки”, “Мальчик русский”), всё равно есть что‑ то общее. Понятно, что это еще и Сокуров взрастил в нас, но мне хочется надеяться, что это было еще до отбора. Сокуров отбирал нас по какому‑ то принципу – не по образованности, потому что никто из нас не сдал вступительные экзамены. Он уловил какое‑ то единство в нас. Я, если честно, не могу сформулировать, что это, но это нас объединяет. Не хочется это потерять.
Вы производите впечатление человека довольно амбициозного и добились в свои двадцать семь лет многого: два фильма были в Каннах, собрали призы. А о чем мечтаете сейчас? Голливуд?
Амбиций много. Я амбициозный человек. Хочу снять историю про современный Кавказ. Именно про современный. Может, получится на Кавказ привезти какую‑ то звезду не российского масштаба и обыграть это в самой истории. Как это сделать, я пока не знаю. Есть огромное желание снять анимационный фильм про события в Беслане. Игровой, воспроизводящий те события, нон‑ фикшен. Мне кажется, именно в анимации это может иметь невероятную силу, смысл, человеческую ценность. Но это очень долгий процесс, о котором я ничего не знаю. Хочется срежиссировать какую‑ то игру, потому что, мне кажется, игровая индустрия давно стала отдельным видом искусства, и мне очень интересно себя в этом попробовать. Я пока не тороплюсь в Голливуд, хотя есть какие‑ то предложения. Но я боюсь потерять самобытность, которая есть в каждом из нас.
|
|
|
Meduza, 2019
Любовь к отеческим гробам
“День победы” Сергея Лозницы (2018)
Сергей Лозница – всё‑ таки русский или антирусский? И без того непростой вопрос, в котором сплелись национальность, гражданство и политические взгляды режиссера‑ космополита, стало совсем невозможно задавать в связи с его новым документальным фильмом “День победы”.
С одной стороны, картина стопроцентно немецкая – и с точки зрения финансирования, и потому, что снималась от первого до последнего кадра в Берлине. С другой, более русского фильма не найти: время действия – 9 мая 2017 года, место – берлинский Трептов‑ парк, где находится всемирно известный мемориал в память о погибших во Второй мировой советских солдатах. Действующие лица, разумеется, за скромным исключением, тоже русские (по меньшей мере русскоязычные) – европейцы отмечают свой День Победы 8 мая.
Русский мир как он есть. По‑ ярмарочному разноголосый и разноцветный. Празднично одетый. Танцующий, пьющий и поющий, хором и соло. Поклоняющийся отеческим гробам. Камера – как всегда у Лозницы, нейтрально и без комментариев – снимает этот день с утра и до наступления сумерек.
“Майдан”, “Событие”, “Аустерлиц”, почти прямым продолжением которых можно считать “День победы”, – взгляд на войну и память о ней, но не через травматический, а через праздничный опыт. Фильмы этого режиссера – своеобразные “машины желаний”. Они предлагают зрителю сформировать свою интерпретацию, предлагая чрезвычайно сильные образы в качестве модели для сборки. “День победы” в этом отношении показателен. Можно оскорбиться всем увиденным. А можно растрогаться. Поводы найдутся и для того, и для другого.
|
|
|
Два велыптерьера катят тележку с портретом Сталина, в которую воткнуты красные флаги с серпом и молотом, на груди у собачек знак “Новороссия”. А вот толпа “Ночных волков”, успешно завершивших мотопробег, – румяные здоровяки в кожанках, с татуировками, тоже с флагами. Толпа в разноголосицу старательно выводит под “минусовку” что‑ то ностальгически‑ патриотическое: тут и Давид Тухманов, и “Катюша”, и даже почему‑ то “Ти ж мене пщманула” и “Я рожден в Советском Союзе” Олега Газманова. В ритм пению размахивают портретами предков‑ ветеранов (куда же без “Бессмертного полка”). Заводной, хоть и немолодой выходец из братских республик лихо отплясывает лезгинку. Рядом хнычут младенцы в хаки и пилотках. На обтягивающей чье‑ то пузо футболке умостился иконописный Путин. Веселая компания распивает явно не первую бутылку водки, и зритель не сразу осознает, что все они находятся на братской могиле.
Возмутительные русофобские карикатуры! Или самая суть той национальной идеи, за которую сейчас всем миром виртуально пинают артиста Серебрякова? [6] Или умилительные картины народного единения? Эстетика “зрелого путинизма” находит здесь свое идеальное – потому что преувеличенное – выражение. Придется преодолеть соблазн обвинить режиссера в предвзятости – он показывает то, что есть.
Парадокс ситуации, конечно, в том, что происходит дело в Берлине. Русские вновь в столице Германии – чем не символическое отражение того самого Дня Победы? Но это если вычеркнуть из памяти, что большинство празднующих – эмигранты, покинувшие родные края и худо‑ бедно встроившиеся в капиталистический немецкий рай. Кто они в этой ситуации – победители или побежденные? Ответ зависит снова не от автора фильма, а от зрителя. Одна из самых сюрреалистических сцен “Дня победы” – диалог сердитого пожилого немца‑ левака с бодрым русским. Первый пытается убедить второго, что в нынешней Германии опять правят фашисты, а тот боевито отстаивает честь новой родины.
“День победы” не довольствуется колоритными репортажными картинами праздника. Ритм фильма образуют статичные кадры с фрагментами барельефов Вучетича – образы поразительной силы, чья суровая монументальность контрастирует с карнавальным разгулом вокруг. Но это не назидательное напоминание об изначальном скорбном смысле дня памяти и самого мемориала, воздвигнутого на могилах тысяч советских солдат, а, скорее, приглашение к размышлению на тему тоталитарной эстетики. Ее секрет утерян, а ее главные памятники превратились в объекты поклонения, материальные и таинственные, сакральные и безусловные. Недаром музыка в фильме стихает лишь в одной сцене – когда оператор вместе с посетителями парка входит в здание мемориала, где сложена ритуальная гора красных гвоздик, а вместо неба – сияющая призрачным светом красная пятиконечная звезда.
|
|
|
За вычетом этой сцены, “День победы” – настоящий мюзикл, хоть выпускай саундтрек. Разнообразие, богатство, выразительность звукового ряда (над ним, как во всех последних картинах Лозницы, работал звукорежиссер‑ кудесник Владимир Головницкий) не дополняет, а иногда даже превосходит крикливую визуальную составляющую. Трудно поверить, что именно эти песни на самом деле звучали в парке в течение одного дня – уж слишком их набор похож на концептуальный сборник. “Прощание славянки” переходит в “Десятый наш десантный батальон”, “На безымянной высоте” вдруг откликается “Казаками в Берлине”, а там уже полшага до непременной “Калинки‑ малинки” – но не вечно же веселиться, и настает время “Журавлей”, “Алёши”, “Темной ночи”.
Лозница добавил к этим песням только одну, которая в тот день, очевидно, не звучала в Трептов‑ парке. Это и есть тот самый момент в фильме, когда режиссер явно выражает свою позицию, свое отношение к увиденному и показанному Тихая “Шинель” Булата Окуджавы открывает и закрывает “День победы”. И недвусмысленно предлагает уже как‑ нибудь закончить ритуальную потешную войну, захватывающую умы и телеэкраны ровно раз в год, чтобы наконец задуматься о мире. Бери шинель, пошли домой.
|
|
|
