 |
Мир изменился с XIX века, русский мир в том числе. А всё‑таки в твоей “Кроткой” больше от русской классической литературы, чем от кино.
|
|
|
|
Мир изменился с XIX века, русский мир в том числе. А всё‑ таки в твоей “Кроткой” больше от русской классической литературы, чем от кино.
Мы наследники клише XIX века. В какой‑ то момент развитие культуры было заморожено, а штампы продолжают действовать. Бороться с этим сложно. Это советское наследие, которым мы пронизаны. А иностранцам это не очень понятно. Им вообще многое непонятно. Вот меня журналисты спрашивали, почему у героини проверяют паспорт. Мол, какую границу она пересекает?
Это точно подмечено: она пересекает границу. Просто не государственную, а какую‑ то другую, невидимую.
Недаром же там стоят эти ворота, через которые все проходят, где просвечивают. Ты заметил, там кто бы ни проходил, система обязательно пищит? И никто на этот писк внимания не обращает. Это Володя Головницкий, наш звукорежиссер, постарался.
Звук закадровых диалогов напоминает об “Очереди” Владимира Сорокина. Портрет народа.
Когда‑ то “Очередь” на меня серьезно подействовала. Наверное, в фильме это и отразилось.
Ты всё время ждешь, что вот‑ вот героиню унизят, изобьют, изнасилуют, убьют. Но этого не происходит, вот что поразительно.
В том‑ то и дело. Все, кого она встречает, говорят одно: “Уезжай”. С тобой‑ то ерунда приключилась, а были истории пострашнее… Но она идет на рожон. Кабинет доктора Калигари, нет? Однако я не согласен с рецензентом, который написал, что в фильме нет лиц, одни морды. У меня прекрасные актеры, многие – из замечательного театра Коляды. Это у Розы Хайруллиной морда? У Ахеджаковой? Как можно! Люди боятся чего‑ то не в персонажах фильма, а в самих себе. Что‑ то есть в структуре русского пространства, некая тяга к саморазрушению, без которой и Достоевский невозможен.
|
|
|
Другие две литературные параллели – “Мертвые души” и “Замок”. Оба не завершены. Но в “Кроткой” финал закольцован.
В этом есть и конец, и бесконечность. Фильм может закончиться во времени, но вместе с тем не может. Так я нашел выход. Для меня любая драматургическая структура – теорема, и мне необходимо ее решить. Я придумал, как ее уложить в эдакую квадратуру круга. В “Кроткой” есть фраза: “Дурдом сгорел, говорят, сами сумасшедшие его сожгли – но зачем им это было делать, сами и погорели? ” Другая закольцованная структура. Я снимал один из моих документальных фильмов, “Поселение”, в сумасшедшем доме в деревне Оксочи Новгородской области. Так вот, пару лет назад он сгорел. Возможно, многие мои ранние фильмы были репетицией к “Кроткой”.
Meduza, 2017
Смерть страха
“Смерть Сталина” Армандо Ианнуччи (2017)
Комедия “Смерть Сталина”. Всё самое важное заключено уже в этих трех словах. Остальное, не исключая собственно фильма, – лишь развернутые комментарии.
Смерть – то, с чем не принято шутить. Сталин – сакральная для России фигура, приходится признать. Ее сакральность лишь таинственно укрепляется от попыток либерального меньшинства объявить Сталина злодеем, тираном, нелюдем. Он похоронен в Кремлевской стене, куда постоянно несут цветы поклонники; в дни рождения и смерти их поток превращается в гротескную очередь, будто из сорокинской повести. Если о выносе Ленина из Мавзолея речь ведется не первое десятилетие, то место Сталина в иерархии важнейших людей российской истории (это место признал недавний всенародный опрос) остается незыблемым и не обсуждается.
Что может быть торжественней и монументальней, чем сочетание двух этих слов – “Смерть” и “Сталин”? Ничего. Поэтому, вероятно, только иностранцы смогли себе позволить этот безответственный – и освобождающий, для нас в том числе, – жест: сначала нарисовать о смерти Сталина комикс (это сделали французы)[7], а потом снять по его мотивам фарс (это сделал шотландский режиссер Армандо Ианнуччи).
|
|
|
“Смерть Сталина”, разумеется, не великое и даже не выдающееся кино. Просто хорошее. Ианнуччи – остроумный человек, пусть не гений. Такой фильм: в нем превосходные актеры разыгрывают увлекательный исторический сюжет, но “Оскара” картина не получит, в фестивалях толком не участвовала (внеконкурсные программы не в счет), хитом проката не станет. Хотя смысла и толка в ней, пожалуй, больше, чем в дежурных “Темных временах” о современнике Сталина Черчилле. Из простого человеческого желания рассказать вечную и всегда увлекательную историю о смерти диктатора родилась притча о том, как страшное рано или поздно становится жалким и смешным.
Собственно, оно выглядит таким с самого начала, когда Сталин (Эдриен Маклафлин) за ужином подкалывает своих трепещущих клевретов Хрущёва (Стив Бушеми), Молотова (экс‑ “Монти Пайтон” Майкл Пэйлин) и Берию (Саймон Рассел Бил), и те послушно взвизгивают, испуганно и восторженно одновременно. И уже вовсе не забавно смотреть, как тут же (в той же ненавязчивой условной манере, но уже без смешка) синие околыши хватают без разбора народ из квартир и тащат в застенки, а то и сразу к стенке. Эта неуютная двойственность сохраняется до конца фильма – тоже весьма двусмысленного и отнюдь не напоминающего хеппи‑ энд, невзирая на обещанное Хрущёвым разоблачение “культа личности”.
Сталин умирает не тогда, когда умирает Сталин, и уж точно не 5 марта 1953 года. Сталин умирает, когда умирает страх. Этот тезис фильм Ианнуччи проговаривает настолько отчетливо, что снимает тем самым все возможные претензии к художественной состоятельности и рискованному выбору жанра.
“Смерть Сталина” начинается с тишины, за которой следуют звуки адажио из 23‑ го концерта Моцарта для фортепиано с оркестром – вероятно, самой прекрасной музыки на земле. По сюжету, ее играет Мария Юдина (Ольга Куриленко), любимая пианистка Сталина и яростная противница его политики, особо не скрывавшая своей позиции. Сталин слышит трансляцию и, очарованный, просит достать ему запись. Вместе с пластинкой Юдина передает записку с проклятиями тирану. Тот ставит пластинку, открывает записку, читает – и его пробирает судорожный смех. А потом он падает на ковер, где его и найдут поутру.
|
|
|
Сталина (то есть страх) убивают искусство и смех. Куда уж прозрачней.
Анекдотически поверхностный в одних деталях и досконально точный – в других, фильм Ианнуччи позволяет взять необходимую дистанцию. Она избавляет и от магии власти, и от ее страха, а еще дает неожиданную зоркость в самых важных вопросах. Смерть диктатора не знаменует конца системы подавления: лишь ее своевременный камуфляж. Борьба за власть – смешная муравьиная возня – всё равно закончится кровью, которой будут повязаны все ее участники. И то, что это кровь злодея, никак не меняет факта. Вместо катарсиса финал картины – когда уже завершились помпезные похороны, ставшие братской могилой для многих, пришедших поклониться гробу, и на престол взошел новый король, – дает ощущение опустошения.
Возможно, в конечном счете не так это всё и смешно. Зато хотя бы уже не страшно.
Армандо Ианнуччи: “Это своеобразная комедия тревоги”
|
|
|
