Космическая одиссея‑1961

Космическая одиссея‑ 1961

“Бумажный солдат” Алексея Германа‑ младшего (2008)

Рабочее название третьего фильма Германа‑ младшего – “Отряд”: ведь речь в нем – о первом отряде советских космонавтов, о поколении ранних 1960‑ х. Новый заголовок, очевидно, явился плодом внутренней работы и долгих размышлений. От радостной корпоративности “Отряда”, апофеозом которой стал полет в космос простого улыбчивого паренька, спустя десять лет (эпилог фильма – 1972 год) не остается ничего, кроме памяти о судьбе нескольких одиночек, бумажных солдатиков, ни за грош сгоревших в неяркой топке эпохи. Это и сам Гагарин, и безвестный его товарищ по отряду (он в фильме сгорает буквально, во время испытаний), и главный герой – интеллигентный врач‑ терапевт, готовящий отряд к полету.

Счастливая советская коллективность и изолированность отдельно взятой судьбы: неслучайная оппозиция. С этим фильмом Герман‑ младший оставляет позади отряд сверстников – тридцатилетних, “подающих надежды” – и ступает на тропу творческой зрелости, по которой давно шествует Герман‑ старший. “Бумажный солдат” уже не стилизация, не виртуозное упражнение, не умозрительная (пусть и милая) старая гравюра.

Маниакально‑ неспешная, внимательная камера фиксирует будто подлинный мир, живущий и за пределами объектива, в котором детали равнозначны и равновелики, а второстепенный персонаж Большой Истории имеет больше прав на внимание, чем тот, кого привыкли считать Героем. Воистину, ничто не забыто, никто не забыт. Здесь эстетика “Двадцати дней без войны” и “Моего друга Ивана Лапшина” наливается иным смыслом, не теряя силы воздействия на зрителя. Когда Герман‑ старший двинулся в непролазные джунгли кинематографа завтрашнего дня (“Хрусталёв, машину! ”, грядущая “История Арканарской резни”), его сын приказал мгновенью повременить и продолжил ту нежную лирическую линию, с который отец простился четверть века назад.

Старший Герман снимает о насилии и бессилии, маленьком человеке и неумолимой машине подавления. Младший – о бесплодных (а также бесплотных) усилиях любви. Старший – эпик, младший – романтик, ему по возрасту пока позволительно. Младший вырывается за рамки сталинской эпохи, коей до сих пор ограничивал себя старший: в “Гарпастуме” ныряет в невозможный Серебряный век, в “Бумажном солдате” вспоминает о веке Бронзовом, отгепельном. От нелепой футбольной идиллии двигается к несвершенной космической утопии. Утрачивая иллюзии, взрослеет. Из последователя становится наследником. Больше нет проблемы “тени отца Германа”. Теперь младший и старший – полноценная, состоявшаяся творческая династия. Отныне сопоставлять потенциалы патриарха и правопреемника так же нелепо, как спорить о сравнительных достоинствах отца и сына Кранахов, Брейгелей, Беллини или Виварини. Чем больше Германов – тем лучше.

Тему преемственности поколений и наследия сталинской эры в отечественном кино открыл Тенгиз Абуладзе своим “Покаянием”. Юношу Торнике, который отважился вырыть труп деда‑ изувера и предать его поруганию, там играл Мераб Нинидзе, позже эмигрировавший в Европу, снимавшийся в “Лунном папе” и “оскароносном” “Нигде в Африке”. Выбор этого актера на главную роль в “Бумажном солдате” вряд ли случаен: Герман‑ младший, как и Торнике когда‑ то, тщится разрушить мир насилья до основанья. Сталинский лагерь, которого чудом избежал герой “Хрусталёва”, здесь оборачивается декорацией страшноватого анекдота – зоной а‑ ля Тарковский, в которой охранники отстреливают… не политзаключенных, а ставших ненужными сторожевых собак. Жена врача приехала из спокойной Москвы в казахские степи, ищет гулящего супруга и случайно вместо засекреченного космодрома попадает за колючую проволоку, в расколдованное, обращенное в руины царство Кащея. Минутное содрогание – и путь продолжается, ведет ее в бесконтрольные пространства несбыточных надежд, где синхронно разыграются две трагикомедии.

Одна – бытовая: супруга и любовница делят интеллигента, которому не хватает смелости совершить выбор, да и вообще голова болит не о том (“Взлетит? Не взлетит? ”). Вторая – космическая: два пилота с трудом крутят педали допотопных велосипедов, едва двигаясь по степному бездорожью, один из них выкрикивает позже вошедшее в легенды “Поехали! ”. Событие века всё‑ таки состоится, зритель в курсе. Потому и “Восток” взмывает к небу на периферии, как далекая шутиха, пока главное, забытое Историей, вершится всё в той же степи. Под гром всесоюзного триумфа тихо догорает очередной бумажный солдатик. Тернии преодолены лишь частично, звезды достигнуты – но ненадолго. Вновь Земля в иллюминаторе: наступает пора для посиделок и шашлыков, осенних марафонов, полетов во сне и наяву с их цитатами из Чехова и Окуджавой под гитару. Параллель пронзительно прозрачна: несуразные надежды 1990‑ х, обернувшиеся скорбным прагматизмом 2000‑ х. Космос не как предчувствие, а как смутное послевкусие; смутное, но продолжительное. Такое бывает только в настоящем кино, которое серьезные режиссеры снимают не о других, а о себе самих.

Самая чеховская из современных российских актрис Чулпан Хаматова сыграла здесь лучшую свою кинороль, наконец вылупившись из амплуа вечной девочки и вступив вместе со своим сверстником Германом в новую, взрослую фазу С ними в эту фазу вступает, пожалуй, весь наш кинематограф, уже овладевший богатым (и до недавнего времени забытым) языком лучшего советского кино и наконец способный сказать на этом языке что‑ то самостоятельное.