 |
А почему именно теллур?. С одной стороны, вы говорите о неудовлетворенности миром, с другой – о ваших книгах принято судить как об очень мрачных, полных насилия и зла. Но каким‑то алхимическим образом минус на минус дает плюс. Ощущения‑то от “
|
|
|
|
А почему именно теллур?
Невозможно объяснить. Прежде всего мне нравится, как звучит название. Он вообще очень красивый, серебристый такой, переливается. В чистом виде крайне редок. Разных солей и теллуридов много, а в чистом виде теллур – драгоценность. Месторождений – раз‑ два и обчелся.
С одной стороны, вы говорите о неудовлетворенности миром, с другой – о ваших книгах принято судить как об очень мрачных, полных насилия и зла. Но каким‑ то алхимическим образом минус на минус дает плюс. Ощущения‑ то от “Теллурии” исключительно светлые. Это уже не сатира, а утопия.
Меня радует, что, по вашим словам, у книги есть “светлое начало”. Хотя у меня это было даже в самых жестких вещах. Просто надо уметь читать. Например, “Сердца четырех”. Я считаю эту книгу до предела наполненной светлым, духоподъемным юмором. Был у меня один знакомый, который говорил: “Прихожу с работы домой усталый, всё хочется послать к черту, всё раздражает… Прочитаю пару страниц из «Сердец», и опять хочется жить! ” Когда я закончил “Теллурию”, тоже испытал ощущение глубокого облегчения и радости. Ради того и стоит заниматься искусством, чтобы произошел этот взрыв и тебя очистил. Идеологические и смысловые шлаки – тяжелая вещь… А последняя глава тоже светло‑ утопическая: ее герой отъединился от мира, стал жить в лесу, он предельно счастлив.
Это ваш личный вариант утопии? Ведь весь роман – о материализации счастья.
Возможно. В некотором роде я тоже живу в лесу, не в городе. Правда, я не призываю следовать примеру моего героя и полностью рвать с цивилизацией. Выбор героя – его право. Избавиться от наркотика прогресса и поселиться в лесу – еще большая утопия, чем теллур… Жить одному в лесу очень трудно.
|
|
|
“Теллурию” уже и романом не назовешь: это какая‑ то другая форма крупной прозы, для которой пока нет названия. Просто “книга”. Хотя каждая из пятидесяти глав – как обещание ненаписанного романа.
В этом и сложность этой вещи. Я впервые для себя создал такую конструкцию. Это некое слоистое, чешуйчатое литературное животное. Режиссер Константин Богомолов прочитал “Теллурию” и сказал, неожиданно для меня: “Владимир, вы помогаете жанру романа существовать в новой форме”. Наверное, роман в линейной форме больше не может существовать. Он обречен на позевывание и почесывание читателя, на его заведомо вялую реакцию: “Пишет, пишет, а мы такое уже читали ”. Линейный роман обречен на архаизацию, какие бы яркие чувства автор ни вложил в него. Потому я и ищу новую форму. А пока искал, не писалось ничего. С “Голубым салом” было так же: я не мог больше описывать реальность, как раньше.
Действительно ли роман умер? А “Поправки” и “Свобода” Джонатана Франзена, “Благоволительницы” Джонатана Литтелла?
Франзен и Литтелл сделали попытку оживить мамонта. И она слегка удалась. Но в тех же “Благоволительницах” конец абсолютно тарантиновский, и это не случайно. Герой, кадровый эсэсовец, внезапно кусает Гитлера за нос! Литтеллу просто надоело традиционное повествование, он подустал к концу своей эсэсовской эпопеи. Клонированные мамонты, безусловно, ходят, жуют траву, трубят, можно ими любоваться. Но они не дают потомства. Подобный опыт клонирования может быть удачным в исключительных случаях, и для его осуществления надо приложить невероятные усилия. Хотя и путь постоянного обновления жанра, на котором стою я, дается нелегко.
Оба писателя, которых мы сейчас обсуждали, американцы. А ведь в вашей “Теллурии” нет ни Азии, ни Штатов, только Европа и Россия. Почему?
|
|
|
Я всё‑ таки считаю себя европейцем. Европейский размер мне ближе. Я бывал и в Америке, и в Японии, и в Китае, но всё равно не знаю этих мест. Внутренне я ничем с ними не связан, по‑ настоящему не чувствую их экзистенцию. Естественно, я не могу их и описывать.
В новом феодальном Средневековье Россия распадается на массу крохотных княжеств. Получается, не может быть никакой общей национальной идеи? Только много маленьких идеек, для каждого своя?
А что, у нас есть национальная идея? Максима “дают – бери, бьют – беги” не тянет на национальную идею. Что касается идей моих героев, то за них я не отвечаю. Они свободны в своем выборе. Чтобы ощутить покаяние и просветление, Достоевский тоже вряд ли пошел бы рубить топором старушку. Я просто фантазирую на тему будущего. Мой фундамент – сослагательное наклонение. Это во многом от непредсказуемости страны, в которой я родился и живу.
Непредсказуемость – преимущество или проклятие?
И то, и другое. В 1985 году я не мог себе представить, что через несколько лет будет напечатан “Архипелаг ГУЛАГ”. И вдруг – сюрприз! Прекрасно! Я благодарен русской непредсказуемости. Я в этом смысле не медиум, хотя многие говорят, что в “Дне опричника” что‑ то было предсказано.
Вы скромничаете. К тому же даже медиум не может находиться постоянно в состоянии транса.
Вам виднее. Пока мне – не как автору, а как человеку – нечего сообщить. Кроме того, что мир, в котором я живу, с моего детства принципиально не изменился. Он по‑ прежнему пропитан миражами, сказками, насилием, абсурдом.
|
|
|
