 |
А вам не жалко бросать каждого из ваших героев даже не на полпути, а в начале пути?
|
|
|
|
В одном из интервью Ларе фон Триер подробно рассказывает, как использует разные практики шаманизма в творческих целях. А вам есть что рассказать на эту тему? Как, например, вам удалось создать в “Теллурии” пятьдесят разных языков для пятидесяти разных персонажей?
Принцип один: мне надо отождествиться с носителем этого языка, почувствовать его дыхание и интонацию. Грубо говоря, влезть в чужую кожу. Если это получается, то остальное – дело техники. Если не получается влезть, я не пишу. Это специальная медитативная практика, схожая с даосской: надо поставить себе задачу и выдвинуть антенну подальше. Древние даосы, например, могли превращаться в тигров или лис. Сила отождествления! В Гуанчжоу стоит на горе памятник пяти даосам, которые ушли в горы и превратились в пять козлов. Мне кажется, писателю есть чему у них поучиться. Как только персонаж в тебе завибрирует, остальное легко. А если нет вибраций – надо заняться чем‑ то другим, дрова колоть, например, или жарить на углях козлятину для близких друзей…
А вам не жалко бросать каждого из ваших героев даже не на полпути, а в начале пути?
Это самый болезненный вопрос. Конечно, возникает чувство потери близкого существа – человека, зверя или кентавра. Но я научился с этим чувством справляться. В конце концов, я даю им литературную жизнь, и их обретают читатели.
Ведомости, 2013
“В России настоящее стало будущим, а будущее слилось с прошлым”
“Манарага” (2017)
Ваши последние книги – начиная с “Дня опричника” – создали вам репутацию антиутописта. Казалось бы, “Манарага” органично встает в этот ряд, и всё‑ таки в ней больше от утопии. Разделяете ли вы вообще понятия “утопия” и “антиутопия”? Или это какая‑ то ложная оппозиция?
|
|
|
Я за симбиоз утопии и антиутопии на самом деле. Иначе ты становишься заложником жанра, что сказывается на книге. Мне всегда хотелось балансировать между ними. А в принципе, я хотел написать веселую книгу. Просто одну человеческую историю, подсмотренную в некоем пространстве будущего. И она сама по себе, мне кажется, больше, чем жанр антиутопии.
Эта двойственность любви‑ ненависти к миру очень интересно трансформируется в читательских трактовках. Одни считают, что вы – человеконенавистник, а другие – наоборот. Одни – что вы ненавидите русскую литературу, а другие – что ее воспеваете. Испытываете отвращение к еде, как в “Лошадином супе”, или, наоборот, гурманствуете. И даже счастье героя того же “Дня опричника”, “Метели”, “Манараги” – тоже вопрос прочтения.
Ну да. Собственно, если говорить о финале, те немногие читатели, которые сейчас прочитали книгу, разделились. Кто‑ то говорит, что это крах героя, а кто‑ то – что это его спасение. Ведь молекулярная машина спасает раритеты от огня. Но мне важно такое разделение: в этом и заключается человеческая история – героическая задача вошла в симбиоз с обстоятельствами, как часто случается. Совершенно неожиданно для себя герой перешел в другое состояние, как бы изо льда стал паром.
Главный герой – это автопортрет автора, какое‑ то отражение его? Вы себя в нем видите? Или это совершенно отрешенное от своего создателя изобретение?
Я всегда даю собственным героям достаточную степень свободы и не насилую их. Персонаж развивается сам, безусловно, но я отождествляюсь с некоторыми чертами его характера. То, что касается приготовления еды, например, – я иногда люблю это делать. Наверное, опыт отношений и с едой, и с литературой как‑ то сказывается на поведении героя, но он абсолютно свободен. В конце мне трудно сказать, сочувствую я ему или нет, собственно говоря.
|
|
|
Когда у Рэя Брэдбери в “451 по Фаренгейту” – у вас он цитируется напрямую – пожарные сжигали книги, это выглядело как конец цивилизации и человечества. У вас же это переход на новую ступень – и, наоборот, возвращение ценности книги. То есть превращение ее в фетиш.
У меня тут чисто энергетический, так сказать, меркантильный подход. У Брэдбери книга горит‑ горит, и пропадает это тепло – его не используешь. Видимо, описанное им будущее не столь термодинамически сбалансировано. А в “Манараге” уже абсолютно функциональный подход к этому процессу.
Второй раз у вас, после “Dostoevsky‑ trip”, происходит трансформация литературы – там в чистый наркотик, а здесь в дух еды.
Хотя не до конца понятно, действительно ли вкус еды зависит от качества книги, на которой она жарится. Тем не менее люди в эту зависимость верят.
Как и любая мода, собственно, это чистый миф. Но, как и в моде, всё держится на образе, на вере в силу его. Действительно, человеку, наверное, покажется, что баранина, зажаренная на чеховской “Степи”, пахнет степью, полынью, а стейк из тунца на “Старике и море” дышит морским ветром. Особенно, если это дорого стоит! Миф здесь играет большую роль. Как всегда.
Лично для вас это драматичный момент – постепенный уход бумажных книг и замена их электронными?
Знаете, Антон, на мой век уже хватило книгоиздания.
Как сказать, вы начинали‑ то с самиздата. Потом вас наконец стали печатать, а теперь печатать никому ничего не надо.
Ну да, мне как раз нравится это. Мне кажется, пространство бумажной литературы будет сжиматься и останутся только книги ручной работы. И они уже, конечно, будут самоценной вещью.
|
|
|
