 |
У вас в хоре разных голосов в этом сборнике явно выделяются чекисты.
|
|
|
|
Вы начинали с драматургии. В “Белом квадрате” чувствуется драматургическое начало, а две новеллы посвящены театральным режиссерам. Почти каждая разыграна как диалог. Писатель, и особенно русский писатель, – это человек, который что‑ то хочет сказать. А драматург делегирует всё авторам реплик и освобождает себя от этой ответственности.
Наверное, это произошло потому, что роман не пишется. Подобные малые формы, похожие на пьесы, – это попытка перевести дух и оглянуться по сторонам, когда нет большой работы. Я с удовольствием всегда нырял в эти мини‑ пьесы, в диалоги, в “Очередь”. Например, в 1990‑ е не писались вообще романы, и я писал пьесы, киносценарии. Во многом потому, что жизнь была очень неустойчивой, подвижной, хаотичной, и она не лезла в роман. Это был Протей, который говорил разными голосами. Я думаю, что это есть и сейчас – наползает этот ледник прошлого, он очень многое перемешал, обломки старого с чем‑ то новым. Сейчас потрясающий по многообразию язык. Мы упоминали сейчас фейсбук, социальные сети – это дикая окрошка, смешение всего со всем. Эта пьеса – не Ионеско, а Хармс. У Хармса дичи больше.
У вас в хоре разных голосов в этом сборнике явно выделяются чекисты.
Сейчас время опричников. Идея “отдельного” человека с особыми полномочиями пронизывает всё наше общество. Даже какой‑ нибудь парковщик или охранник уже чувствует себя опричником. Понимает, что у него небольшая должность, но разговаривает с прохожими, как опричник. Сейчас опричнина, чекизм – та арматура, на которой держится пирамида государственной власти. Но, в отличие от советской арматуры, она всё‑ таки ржавая. Коррупция разъедает ее. Может треснуть в любом месте.
|
|
|
Вы пишете рассказ о том, как на площади устраивается представление, где артисты разыгрывают сцену допроса чекистом Мейерхольда. С одной стороны ситуация реального допроса и убийства Мейерхольда при Сталине, конечно, гораздо страшнее, чем ситуация, когда актеры всё лишь это изображают и кровоподтеки у них нарисованы. Но одновременно с этим спектакль – ужаснее.
Вы знаете, что Грозный, когда проводил показательные казни и участвовал в пытках, истерически хохотал. И можно представить, что вся его опричная свора должна была тоже хохотать – если он хохочет, то и они. И от ужаса, страха вынуждены были хохотать и зрители. Это старая русская традиция – когда балаган соединялся с плахой.
У Эйзенштейна же в фильме “Иван Грозный” опричники тоже танцуют. И возникает сразу красный цвет.
Да, пляска кончается убийством. А развлечения Петра Первого, когда надували через зад мехами бояр, с хохотом?
А сегодня скажут, что это изобретение богомерзкого постмодернизма, которому только бы издеваться и смеяться над святым.
Постмодернизм жизни опережает литературный постмодернизм. Жизнь у нас всегда побеждает неизвестным науке способом.
У вас никогда не возникало искушения – или, наоборот, вызова себе – написать что‑ то от первого лица? От настоящего первого лица? Как “Исповедь” Льва Толстого.
Мне еще тридцать лет назад задавали подобные вопросы. Возможно, произойдет чудо и прорежется такой интимный, личностный голос. Я не могу это сделать сам – просто сесть и писать от себя какую‑ то историю или дневник. Я, кстати, никогда не писал дневников, потому что не видел в этом смысла. Для кого это пишется? Для себя? Мне это не нужно. А для других я лучше придумаю что‑ нибудь. В общем, это чисто экзистенциальный момент, объяснить который невозможно. Может, надо состариться?
|
|
|
Расскажите немного о вашем творческом процессе. Что вам нужно для того, чтобы сесть писать?
Если ты встаешь и не идет ничего, надо занять чем‑ то руки. Начинаешь заниматься бытом, слоняться по дому, перебирать бумажки и фотографии. Обычно, если есть процесс, я встаю, принимаю контрастный душ, легко завтракаю и – к столу. До ланча работаю – не больше, даже если хочется. Потому что если я сегодня перепишу, переработаю, то завтра будет опустошение. У каждого свое: некоторые пишут сутками, запоями, а потом в депрессию впадают. Или не впадают. Но если пишется роман, я стараюсь работать каждый день. До обеда – одна‑ две страницы. Камень на камень – кирпич на кирпич… Рутина, в общем.
Вы пишете ручкой на бумаге?
Нет, на компьютере. Если необходимы поэтические вставки, то от руки, конечно, чтобы отождествиться с поэтом. А так – нет.
Когда в ваших произведениях страница полностью занята одним словосочетанием, это вы впечатываете его вручную много‑ много раз или копируете словосочетание и дальше вставляете бесконечно?
Я прописываю каждое слово, это очень важно. Такая словесная графика, где уже важно не слово, а объем. Рисование слов. Это было и в ранних вещах, чисто концептуальный ход. Вот это “Аааааааааааа…” в “Норме”.
Ничем себя не стимулируете?
Я заметил, что если нужна какая‑ то мозговая атака, помогает хорошая сигара. Она слегка мобилизует мозг, и неожиданно придумывается что‑ то.
|
|
|
