 |
А. БЕЛОВА,. руководитель ансамбля гусляров Дома флота КБФ. Гусляры
|
|
|
|
А. БЕЛОВА,
руководитель ансамбля гусляров Дома флота КБФ
Гусляры
Октябрьским хмурым утром БТЩ Т‑ 210 уходил на Лавенсари. Шел он в составе конвоя – сразу за его тралом стучала дизелями подводная лодка, и это нас очень волновало. Нас – артистов ансамбля гусляров, который незадолго до этого выступал у подводников: всем очень хотелось знать, какая это лодка идет, кто там командир и комиссар – не из числа ли наших друзей.
– А еще флота гусляры! – возмущался приставленный к нам, как мы понимали, «для общего руководства» военном дивизиона БТЩ Карп Михайлович Гавриш, высокий и тощий человек с сердитым сейчас лицом. – Эти же сведения составляют военную тайну. А вы…
Что он далее хотел сказать, не знаю. Но насчет лодки я велела своим ребятам и девочкам молчать. Велела, но мне думалось, что Гавриш мог бы с нами обойтись поделикатнее: уже год – с той поры, когда ансамбль в первый раз выступал в Кронштадте, – продолжалось наше знакомство.
Да, это происходило в октябре 1941 года. Тогда наш и несколько других ансамблей отправили в Кронштадт. Здесь артистов разместили в общежитии при Доме флота «по подразделениям» – то есть по коллективам. Встречали нас «на уровне» – краснофлотские койки в два яруса, занавешенные окна.
– Располагайтесь, – сказал начальник Дома флота. – Первый концерт в девять ноль‑ ноль, так что спать!
Утро выдалось туманным, хмурым и довольно холодным. Мы вышли на мокрую улицу, под мокрые деревья, к мокрому памятнику первому исследователю Новой Земли Пахтусову и сбились в кучу, поеживаясь от этой мокроты.
– Ну что за вид? – Перед нами стоял сам начальник Дома флота. – Вы же почти военные люди, к тому же флотские. А ну‑ ка, принять бравый вид и – грудь колесом!
|
|
|
– Нам нельзя! – перебила начальника бойкая Нина Окунева, наша танцовщица. – Строй неровный получится.
Девочки засмеялись.
– Белова! О чем говорит этот детский сад перед концертом, о чем думает?
Конечно, это был «детский сад»: взрослых в ансамбле нашем имелось лишь два человека – я и художественный руководитель Иван Цаплин, баянист‑ аккомпаниатор и мастер игры на гуслях. Остальные – «до шестнадцати».
– Правильно думают перед концертом – о хорошем настроении, – и дала команду: – На ре‑ мень!
Гусли у моих ребят были в матерчатых чехлах, они носили их на ремне, как краснофлотцы винтовку…
Первый концерт на эсминце «Гордый». Корабль только что вернулся из боевого похода. Он стоял невдалеке от притопленного «Марата», кормой к стенке, с уткнувшимися в нависший над гаванью туман зенитками, возле которых находились моряки.
Мы остановились на корме и, прижавшись к леерам, рассматривали орудие – краска на нем обгорела… Наконец, появились начальник Дома флота и с ним какой‑ то командир.
– Комиссар эскадренного миноносца «Гордый» Дмитрий Иванович Сахно, – представился он. – Прошу следовать за мной.
Моряки сидели везде – на развернутом поперек корабля торпедном аппарате, на надстройке, у трубы. Стояли на палубе. Были зрители и на «Марате». Рядом стоял еще какой‑ то корабль, поменьше «Гордого», на нем тоже «полный зал». Я спросила комиссара Сахно, что это такое. Он понял и, улыбнувшись, ответил:
– БТЩ, базовый тральщик. Моряки, правда, чаще зовут такие корабли «быстроходными тральщиками», и в этом есть резон.
Тогда я пропустила все это – видела, девочки и мальчики немного трусят перед концертом. Да и сама волновалась изрядно: как‑ то примут нас моряки? Однако деваться некуда, объявила:
– Русская народная песня «Выйду ль я на реченьку…».
|
|
|
Первый экзамен мы выдержали блестяще. Отметкой за него были горячие аплодисменты зрителей.
…Год пробежал незаметно, и вот ансамбль уже держит путь на Лавенсари. Первый раз по‑ настоящему вышел в море на настоящем боевом корабле, на БТЩ, которым командует старший лейтенант Михаил Павлович Ефимов. Мы оставили реквизит во втором кубрике, где нас разместили, и вышли на палубу.
Почти сразу после выхода из гавани моряки поставили трал; мы стояли, прижавшись к кормовой мачте, и наблюдали, как пошел за корму трос, как посыпались буйки… Нелегким оказался этот боевой поход. Едва конвой миновал Шепелевский маяк, появились вражеские артиллерийские катера, открыли огонь.
Уже совсем стемнело. Залив озарялся лишь орудийными вспышками. Стрельба не утихала. Невдалеке от нас разрывались вражеские снаряды.
– Это что за явление? – По палубе в нашу сторону направлялся Гавриш. – Марш вниз, и быстро!
Вразнобой объяснили, что уже бывали под огнем и знаем, что в таких случаях надо делать.
– Да ну‑ у? – засмеялся Гавриш. – И что же мы умеем?
– Оказывать первую помощь.
– А тебя как звать, молекула?
Дружный хохот грянул в ответ.
– А так и зовут, Карп Михайлович, – Молекула. А вообще – Вера Кожина, – сообщила я.
– Ну хорошо. – Он позвал оказавшегося неподалеку краснофлотца и приказал отвести трех девочек к доктору: – Скажи, боевыми санитарами. И пусть им обязательно выдадут санитарные сумки. Ну, а мальчики что?
– Они вполне могли бы подносить снаряды, – ответила я.
– Будем иметь это в виду, – сказал Гавриш. – Но пока – в кубрик, и чтобы никто оттуда носа не высовывал!
Пришлось подчиниться. К счастью, ни один вражеский снаряд не попал ни в БТЩ, ни в лодку, которая шла за нами.
На Лавенсари корабль встал на рейде – лег в дрейф, как объяснил старший лейтенант Ефимов. И добавил, что не выпустит меня и моих ребят с корабля до тех пор…
– До каких это «до тех? » – перебила я его.
– А до тех, Алла Александровна, – улыбнулся командир, – пока не покажете нам своего искусства. Уж извините, но Карп Михайлович со мной согласен: мы вам показали, что можем и умеем, теперь ваша очередь. Конечно, если это не так сложно?
Могла ли я сказать ему, морякам «нет», когда увидела своими глазами, что пережили за короткую, но такую длинную ночь и Ефимов и экипаж?
|
|
|
Погода не позволяла давать концерт на палубе, и мы решили, что лучшего места, чем второй кубрик, не найти.
– Но не тесно будет? – все же засомневалась я.
– Насколько я помню, вы как‑ то рассказывали о выступлениях в землянке у морских пехотинцев? – лукаво спросил Гавриш.
– Там моряки сидели на нарах, а середина оставалась свободной.
– Пусть это вас не волнует, – заметил Карп Михайлович.
Пока мы беседовали, во втором кубрике все было приготовлено. Прибежал рассыльный, доложил. И вот мы с Гавришем спускаемся по трапу, – мои гусляры сидят в углу со своими инструментами, Иван Цаплин устроился на разножке и перебирает басы баяна… Он глянул в мою сторону, и я поняла, что параллельно со мной «обрабатывали» нашего худрука. И что, пока я решала с Гавришем теоретические проблемы, Иван вместе с военкомом Т‑ 210 все подготовил практически. Ждать было нечего, я сделала шаг вперед и объявила:
– Русская народная песня «За рекой, за быстрой…»!
В общем, репертуар наш оказался «короток». Тем более что вдруг по корабельной трансляции прозвучала команда на смену боевой вахты, и, к нашему удивлению, кубрик мгновенно опустел, чтобы через несколько минут вновь заполниться. Мы с Иваном поняли, что концерт надо начинать сначала, Цаплин поднялся и объявил:
– «Песня‑ душа»! – сел на разножку и растянул меха.
Что оставалось мне? Только выйти на шаг вперед и запеть:
Гитлер был укушен за ногу бульдогом.
Во дворце ужасный был переполох!
Гитлер эту ногу почесал немного,
А бульдог взбесился и тотчас издох!
Эх ты, песня‑ душа,
Песня‑ красавица!
Больно ты, песня, хороша,
А врагам не нравится!
Подхватили все – гусляры, танцоры и даже акробаты, сестры Инна и Анна Игнатьевы, «старшее поколение» ансамбля. Я уже пела второй куплет, и, когда дошла до припева, его поддержали и зрители.
Перед концертом я очень волновалась, что им негде будет устроиться. Они же были у себя дома, и каждый нашел место. Правда, тут я боялась за другое: а вдруг койки, подвешенные к потолку, рухнут, так как цепочки, которые их поддерживают, могут не выдержать веса моряков, по двое и по трое сидевших на них. Но обошлось… Сложнее оказалось с другим: опять не хватило репертуара, и снова выручил Иван Цаплин. Он бросил лишь одно слово: «Яблочко» – и заиграл. Сразу же нашлись два моряка, которые выскочили в проход между койками, рундуками и стойками, находящимися в средней части кубрика, – здесь только что отплясывали наши Нина. Окунева и Клава Колоскова. И пошло…
|
|
|
В кубрике было жарко. В кубрике было душно… Нет, мы не ощущали этого, когда краснофлотцы танцевали «Яблочко», – столь велико было его очарование: здесь, в тесном кубрике, его плясали люди, только что вышедшие из боя. Люди, которым бой предстоял, быть может, через минуту, через полминуты…
|
|
|
