 |
Время надежд. Р. Романова,. Старшина 1‑й статьи, корректор газеты овра «балтиец». «переживи внезапный холод…»
|
|
|
|
ВРЕМЯ НАДЕЖД
С норда над заливом нависала россыпь островов. На большинстве – батареи и аэродромы. Как от гвоздя в ботинке, достается нам от тяжелой батареи на острове Соммерс. А там еще Гогланд, Родшер и два Тютерса, Большой и Малый…
Но в их гущу вонзилась стрела из трех наших: Лавенсари, Сескара и Пеннисари, протянулась цепочкой далеко на вест. И если Соммерс для нас гвоздь в ботинке, то Лавенсари для них – клинок, вошедший в сердце немецкой обороны. А в тылу у нас остров Котлин и на нем Кронштадт – всему основа!
«…В Финском заливе 13 катеров противника напали на два наших дозорных катера. Советские моряки вступили в бой с численно превосходящими силами врага, потопили два и повредили один катер противника. Остальные вражеские катера поспешно отошли под прикрытие финских береговых батарей. Наши катера вернулись на свою базу» (от Советского информбюро. Вечернее сообщение 25 мая 1943 года).
Противолодочная сеть. Она стоит стеной в сумраке глубин. Якоря и кошки прижимают ее нижнюю шкаторину к грунту. Становые буи и стеклянные шары на верхней шкаторине поддерживают всю сеть в вертикальном, относительно грунта, положении. Тонкие стальные тросы, сплетенные в крупные, 3, 5 на 3, 5 метра, квадраты, составляют ее основу.
Подводная лодка идет бесшумно. Электромоторы вращают винты. Горизонтальные рули в носовой и кормовой оконечностях корпуса держат ее на строго определенной глубине. Закрыты герметичными дульными пробками пушки. Закрыты герметичными крышками репитеры гирокомпасов. Перископы опущены в шахты, которые лишь немного возвышаются над рубкой. Курс выверен и точен. И только одного не знает командир, что на его пути противолодочная сеть. Подводный корабль входит в ее полотнища, тросы обтягивают лодку. Цепляются за рубку, за верхушки шахт перископов, за рули. Каждый трос закреплен к шкаторинам стальным «загибом», разгибающимся при определенном усилии. Это усилие достигает не всех «загибов», и тросы эти тянут шкаторины, тянут другие тросы, соединяющие верхнюю и нижнюю шкаторину; в середину этих тросов «вставлены» подрывные патроны, прикрепленные разрезными скобами. Патронов четыре. Когда натяжение тросов достигнет поминала, сработают запалы и от них – подрывные патроны. Взрыв!
|
|
|
Взрыв у самого корпуса идущей в глубине вод лодки.
Р. РОМАНОВА,
старшина 1‑ й статьи, корректор газеты ОВРа «Балтиец»
«Переживи внезапный холод…»
Конец 1942 года. Холодно. Обстрелы. Бомбежки. Ледяной ноябрьский ветер выдувает из наших казарм, плохо отапливаемых, с заколоченными досками и старыми матрацами окнами, последнее тепло. Холодно в типографии, холодно в кубрике. Слабо и с перебоями стучит движок дизель‑ генератора, но от этого все же как‑ то легче: жизнь не замерзла и не замерла.
После скудного ужина выйдя из проходной казарм ОВРа, я шагнула в темноту улицы Октябрьской. Свистел, кружил, продувая насквозь, добираясь до косточек, ветер. Мокрые хлопья снега били в лицо, слепили глаза. Полы шинели прилипали к коленкам, чулки намокли, и холодная влага стекала по ним в сапоги, ноги леденели. Согнувшись для устойчивости, сунув руки в рукава шинели, я направилась к Итальянскому пруду, где стояли вернувшиеся с моря «малые охотники» капитана 3‑ го ранга Капралова. На плече у меня висела сумка противогаза – обязательная принадлежность той поры. Но вместо противогаза она была наполнена последним номером нашей многотиражки: я должна была раздать газеты на кораблях. В сумке лежал также блокнот, – по заданию редактора предстояло записать самые яркие моменты из последнего похода катерников, из последних боев. Записать рассказы о самых смелых, решительных, дерзких и умных действиях краснофлотцев, старшин и командиров, фамилии и имена, звания отличившихся и краткие их характеристики.
|
|
|
Короче говоря, надо было собрать материал для статьи, и это являлось главным в задании, полученном от редактора. Катера МО, несмотря на мглу, застилавшую Итальянский пруд, я нашла сразу. Осторожно двигаясь в темноте по самой кромке набережной, дошла до крайнего «охотника».
– Эй, на катере! – крикнула я вниз.
– Есть на катере! – ответил вахтенный.
– Из редакции газеты «Балтиец»!
– Сейчас доложу, – прозвучало в ответ.
Прошло минуты полторы, и снизу раздалось:
– Прошу на катер!
Ступила ногой на трап – узкую, длинную, скользкую доску, которая к тому же спружинила. Трап прогнулся, и от страха у меня перехватило дыхание, внутри все сжалось.
Но в этот момент чья‑ то сильная рука схватила меня за плечо и, приподняв в воздухе, поставила на палубу. В себя я пришла лишь в командирской каюте, крошечной, но уютной. Подняв голову, виновато смотрела в глаза своему спасителю, молодому командиру, старшему лейтенанту по званию, сильному и стройному парню. Сперва лицо его было строго, затем в глазах заплясали смешинки, и, мягко улыбаясь, он поинтересовался:
– Что за явление Христа народу и почему в темноте у вас светились глаза?
– Наверное, от страха, – серьезно ответила я, продолжая выбивать дрожь зубами.
– На воде не стоит так пугаться, – тихо ответил он и четко произнес: – Командир «двести седьмого» старший лейтенант Каплунов! – Помолчал, уточнил: – Николай, – и вышел.
Я сидела на разножке в тепле каюты и благодарила судьбу за то, что не пришлось принять морской купели.
Дверь каюты приоткрылась. Вошел моряк с подносом в руках. На подносе стоял стакан темно‑ вишневого чая и лежали галеты. Поставив угощение на столик, он вытянулся, лихо козырнул и, растягивая букву «р», представился:
– Р‑ р‑ разрешите, Николай Двор‑ р‑ рянкин, ар‑ р‑ ртил‑ лерист! Пр‑ рошу стакан чая! Удивительно помогает в подобных случаях! – Так же лихо козырнул и, светло улыбнувшись, спросил: – Р‑ р‑ разрешите идти?
|
|
|
Было легко и радостно. Хрустя галетой, я пила чай. И вдруг в каюту вошел Каплунов. Конечно, смутилась, растерялась.
– Сидите, – заметив мою растерянность, сказал Николай.
Покончив с чаем, стала объяснять Каплунову о цели визита на катер. Он серьезно выслушал, посмотрел мне в глаза и сказал:
– Личный состав и я заняты. Когда позволит время, я сам зайду в редакцию.
Мне не оставалось ничего иного, как достать из сумки номера «Балтийца», положить на стол и испросить разрешения убыть.
– Проводите сотрудника редакции, – приказал Николай, едва мы выбрались на палубу.
Почувствовав твердь набережной, я наспех попрощалась и, сгорая от стыда и злости, пошла в редакцию. Вытирая слезы и размазывая по лицу сырой снег, ругала себя: дура, не смогла материал собрать, зайти на катер по‑ людски не смогла, выйти с него.
Ветер не утихал, бросал снег в лицо. Мне бы прижаться к забору, к домам. А я свернула в Петровский парк, медленно пошла по аллее. От памятника Петру, заколоченного досками, спустилась к Петровской пристани и вгляделась в темноту. На Усть‑ Рогатке стояли тральщики, сетевые заградители, другие корабли. Почти на всех мне приходилось бывать: разносила газеты, брала материалы у ребят, вернувшихся из боя.
В типографии меня встретил ответственный секретарь редакции главный старшина Петр Клецко. Улыбнулся, развел руки и сказал:
– Рая, катерники – народ сознательный и накормили тебя до отвала. По этому поводу щеки твои надулись и глаза горят сытостью. Может, нам ты прихватила что от их щедрот? А то, знаешь, от голодухи живот прирос к позвоночнику, да к тому же еще махры нет. Так что сосу пустую трубку и вспоминаю доброе время – от нее дымком припахивает.
Петр Клецко – мужчина здоровый. И уж если нам, девчатам, не досыта, то каково‑ то ему на береговом пайке?
– Она у нас стеснительная: будут давать, не возьмет.
– Это так… Кстати, по твою душу приходил редактор, спрашивал, вернулась ли, – сказал печатник Сергей Архипов.
– Я‑ то явилась. Да в блокноте ни строчки.
|
|
|
– Не нашла или не пустили? – поинтересовался Клецко.
Я молчала и вздыхала – что можно было сказать?
Присвистнув, Тоня Белоусова, наша наборщица, сказала:
– Сидеть тебе, Раечка, на губе. Это факт!
– Ладно. А корректура есть? – сменила я тему разговора.
– Гранки связаны, но еще не тиснуты. Краска кончилась. Завтра утром получу краску, тисну, – ответил Архипов.
Замолчал движок, и погас свет. Катя Логачева зажгла коптилку, от соляра пошла копоть, и пламя задрожало. Углы типографии погрузились во мрак, и стало тоскливо. А Клецко все продолжал спрашивать, где я была. Пришлось отвечать:
– Сначала на «малом охотнике». Но там все заняты авралом. – Мне стало стыдно рассказывать о том, что со мною приключилось. – А потом я пошла в парк.
– Чего тебя туда понесло? Тревоги не было, чтобы в щель лезть! – удивилась Тоня Белоусова.
Дневальный просвистел отбой. Мы ушли в девчачий кубрик. Лежа в промерзшей койке, я никак не могла заснуть и слушала, как внизу, в радиоузле, радист транслировал самому себе концерт Лидии Руслановой…
Утром следующего дня в редакцию пришел Каплунов. Узнав, что я в библиотеке – помогать библиотекарю было моей комсомольской нагрузкой, – Николай поднялся наверх. Поздоровались. Николай извинился за то, что накануне отказал в моей просьбе, а потом сказал:
– Я в вашем распоряжении. Хотите – стану отвечать на вопросы, хотите – сам напишу о МО‑ 207. Есть еще один вариант: мои ребята придут в редакцию. Они мастера своего дела. Как прикажете, так и будет, – улыбнулся он.
– Как считаете нужным, так и поступайте, – ответила я.
А потом спросила, не пишет ли он стихов. Или кто из команды.
– В училище писал. Но с первого дня войны – ни строчки: исчезла рифма, ушла муза, – засмеялся Николай и, в свою очередь, спросил: – Что же вы предложите мне из книг?
– Пожалуйста. – Я подвела его к картотеке и стала называть авторов: библиотека ОВРа имела уникальные книги.
Каплунов выбирал долго и остановился на томике Дидро.
– Еще что‑ нибудь? – спросила я. – Обычно моряки с кораблей берут по нескольку книг.
Но тут Николай подошел ко мне вплотную и вдруг, нагнувшись, прошептал в ухо:
– Со вчерашнего дня я начал читать книгу, которая называется «Раиса».
– Что‑ то я такой не знаю. Кто автор?
– Автора не ведаю. А книга эта – вы, Раиса. Пока я прочитал только заглавие. Вас, случайно, не интересует другая книга – она называется «Николай Каплунов»?
– Война, Николай. И я боюсь читать такие книги, – ответила, а на душе стало радостно и тревожно.
– Война – событие проходящее. В жизни я альтруист, человек, привыкший бескорыстно заботиться о благе других, и душа моя примет любой отклик. Как позволит время, я стану заходить. Не возражаете?
|
|
|
Я промолчала.
Он ушел, а мы остались – я и библиотекарь Оня Шилова.
– Раечка, какой он добрый, умный! – говорила Оня. – Я все слышала!
На другое утро пришел краснофлотец. Он сказал, что его послал командир МО‑ 207, и принес две заметки – командира и свою. А фамилия его – Бычков, зовут – Вася. Через несколько дней Каплунов сам зашел в редакцию и предложил напечатать «Советы специалистов при непредвиденных обстоятельствах» – сигнальщиков, рулевых, комендоров, мотористов.
– В них можно отразить, в порядке обмена опытом, многое: находчивость, творческую мысль в бою…
Надо ли говорить, что предложения командира МО‑ 207 тут же были приняты. Более того, редактор предложил, теперь уже мне, проводить нашего гостя до проходной. Я шла гордая и счастливая: внутренним распорядком было установлено, что «ходить парами» по территории части запрещено, но сейчас я выполняла приказ редактора, моего начальника, и кто мог бы упрекнуть в таком случае девушку‑ краснофлотца в том, что она идет рядом со старшим лейтенантом, который ей больше чем нравится…
Каждый раз, когда Каплунов бывал на базе ОВРа, он заходил ко мне в библиотеку. Прибегали за книгами и его ребята: помощник Каплунова младший лейтенант Иван Лобановский, механик катера мичман Николай Коробейников, краснофлотцы и старшины – Коля Дворянкин, Леша Ивченко, Саша Фролов, Миша Цимбаленко, Вася Бычков… Ребята были вежливые и толковые. И много читали…
31 декабря 1942 года Николай забежал на базу ОВРа после ужина. И всего на пять минут…
Кампания 1943 года началась рано и проходила в частых и горячих боях с фашистскими кораблями. В базе Николай бывал мало, встречались мы редко. Он рассказывал, что противник в море теперь ходит не поодиночке, а группами по пять и более катеров. Конечно, от таких рассказов покоя мне не было: как же могла не волноваться за человека, которого полюбила и который, это я чувствовала, любил меня?.. В моем столе лежала фотография Коли – еще курсанта Высшего военно‑ морского училища имени М. В. Фрунзе. А Каплунов возвращался из очередного похода и забегал в библиотеку. От него, можно сказать, как бы излучалась жизнерадостность, которая согревала и радовала не только меня, но и Оню, и всех, кто его видел.
– Как обстановка? – робко спрашивала я.
– Вышли, увидели, победили и возвратились, – смеялся он. – А знаешь, что еще в довоенные годы докладывал на Военном совете флота один командир?
– Откуда же? Я тогда знала только свой институт и лес, потому что и институт был лесной промышленности…
– «Я, – докладывал этот командир, – снялся со швартовов. Я вышел в море. Ну а потом мы сели на мель».
Я смеялась, мне приятно было слушать его морские байки. Мне просто было хорошо с ним.
– Сложные дозоры? – не унималась я.
– Обыкновенные… А помнишь, в феврале я лежал в госпитале весь перевязанный – одни глаза среди бинтов торчали. И ты пришла, а уходя, поцеловала в глаза.
– Помню.
Мы сидим в библиотеке, в тесной комнатушке Они. За окнами весна, солнце греет через стекла. Такой покой, такой уют…
– Я ведь тебе стихи принес сегодня, их написал Алексей Лебедев.
– Он тебе знакомый?
– В одном училище…
– Почитай, пожалуйста!
Немного помолчав, Николай стал тихо читать:
Мы попрощаемся в Кронштадте
У зыбких сходен, а потом
Рванется к рейду серый катер,
Раскалывая рябь винтом.
Вот облаков косою тенью
Луна подернулась слегка,
И затерялась в отдаленье
Твоя простертая рука.
Опять шуметь над морем флагу,
И снова, и суров, и скуп,
Балтийский ветер сушит влагу
С твоих похолодевших губ.
И если пенные объятья
Нас захлестнут в урочный час
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас,
Не плачь: мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать.
Ты на штабной бумаге белой
Об этом сможешь прочитать.
– Зачем такие грустные стихи пишет этот Лебедев?
– «Прощание» – так называются эти стихи. Но мы с тобой не прощаемся, Раечка, а только расстаемся – война. Расстаемся до следующего возвращения с моря.
23 мая после обеда Николай пришел в библиотеку. Я только глянула на него – и обомлела: был он, как говорится, сам не свой – осунувшийся, похудевший, печальный.
– Что случилось? – в тревоге спросила я.
– Письмо от сестры получил. Пишет, что после освобождения Гжатска узнала о трагедии нашей семьи. Погибли отец, мать, дядя… Оккупанты уничтожили моих родителей и родственников. Я прошу тебя, Раечка, запиши адрес сестры и, если что случится со мной, сообщи ей. И вообще, напиши обо мне. – Он посидел молча. – На катере прошел митинг, все ребята дали слово отомстить врагу.
Я видела, что Николай очень тяжело переживает произошедшее. Как могла, старалась его успокоить.
– Ты права. Мне сегодня в дозор.
Я проводила Николая до проходной и с тяжелым сердцем поднялась в библиотеку.
– Тебе письмо, – сказала Оня. – От него.
Я развернула фронтовой треугольник, столь привычный нам в ту пору. В нем оказались стихи. Те самые, Алексея Лебедева. И еще было про то, что Леша Лебедев, штурман подводной лодки Л‑ 2, погиб в ноябре сорок первого. Потом я невольно стала перечитывать стихи и вдруг вздрогнула: на листке была строфа, которую Николай мне не прочитал:
Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод
Там, в тайниках твоей души.
Я перечитала эту строфу еще раз. Стихи поэта‑ подводника открылись мне как‑ то по‑ новому, по‑ особому пронзительно. Слезы непроизвольно выступили на глазах.
|
|
|
