 |
Моряки не покидают кораблей!. Н. УЛАНОВ,. юнга‑сигнальщик БМО‑541. Командировка
|
|
|
|
Моряки не покидают кораблей!
Базовый тральщик, на котором мне предстояло вечером идти в Ораниенбаум, отстаивался в Ленинграде, и я направился по делам в штаб ОВРа. Еще накануне погода испортилась: усилился ветер, над заливом, над городом помчались тучи, посыпались снежные заряды. Я шагал по Петровскому проспекту, ветер трепал полы шинели, срывал с головы фуражку, бросал в лицо пригоршни холодной снежной крупы. Было такое ощущение, что ветер изо всех сил старается выдуть из меня последнее тепло. Но думалось все‑ таки об ином – о том, что, несмотря на такую круговерть, конвой вчера вечером ушел. Но вот о том, что от такого‑ то ветра может начаться подвижка льда и корабли окажутся затертыми на узком фарватере у немцев на глазах, в голову не приходило.
В штаб ОВРа я прибыл где‑ то в начале десятого и сразу понял – обстановка тут тревожная: во льдах остановились сперва тихоходные тральщики 17‑ го дивизиона со всеми, разумеется, баржами, которые они вели на буксирах, потом встали БТЩ, и даже флагман Т‑ 218, единственный, кто был свободен от буксировки, тоже застрял… И тут же немцы открыли огонь по конвою. И хотя кронштадтские форты начали контрбатарейную стрельбу, враг не оставлял корабли в покое. Чуть позднее в штабе получили сообщение о том, что на льду поставлена дымовая завеса, которая должна затруднить действия немцев. Однако едва успели облегченно вздохнуть, как вдруг поступил доклад от одного из постов службы наблюдения и связи:
– Личный состав покидает корабли и сходит на лед!
Я как раз находился у дежурного по штабу – забежал узнать, где может быть командир 17‑ го дивизиона тральщиков, когда поступил этот доклад. Через минуту в помещение вошли Богданович и начальник штаба Большов – оба были взволнованы и бледны. Я услыхал, как Богданович говорил:
|
|
|
– Тут какая‑ то путаница, этого быть не может! – сделал еще шаг и, обратившись к дежурному, приказал: – Немедленно уточните обстановку!
Ну, а пока в штабе волновались, ибо четкого доклада о том, что же с кораблями, получить не удавалось: плотная дымзавеса укутала их. Сквозь эту завесу БТЩ, тихоходные тральщики и баржи просматривались мутными силуэтами, как, кстати, и встававшие тут и там гейзеры разрывов вражеских снарядов.
К вечеру ветер стих, сжатие льдов прекратилось. Конвой тронулся с места и вскоре благополучно дошел до Ораниенбаума. К этому времени успели разобраться и с тем, что посты СНиС ошиблись.
Позднее флагманский штурман Вайсман рассказывал, что же на самом деле происходило на кораблях в эти трудные часы: люди действительно сходили с тральщиков на лед, но лишь для того, чтобы по приказанию командира конвоя поставить дымовую завесу!
Дымзавеса была поставлена, однако немцы стрельбы не прекращали. Убитых не имелось, но несколько красноармейцев из числа переправляемых на южный берег получили ранения. И еще несколько краснофлотцев и старшин с кораблей, а из офицеров – дивизионный штурман 17‑ го ДТЩ капитан‑ лейтенант Тимофей Савенков.
И в этот трудный день поставленную задачу конвой выполнил.
Н. УЛАНОВ,
юнга‑ сигнальщик БМО‑ 541
Командировка
Старший краснофлотец Геннадий Достойнов был крайне недоволен тем, что буквально под самый Новый год – оставалось четыре дня до праздника – его вдруг откомандировали с катера. Да мало того, что откомандировали, – одели в ватные брюки и ватную же куртку, поверх приказали натянуть полушубок, на плечо повесили автомат, на пояс – два запасных диска с патронами и сумку с двумя гранатами‑ лимонками. А за спину – вещмешок, в котором кроме смены белья был запас еды на неделю.
|
|
|
Группу собрали в 1‑ м флотском экипаже, потом трамваем довезли до стадиона имени Ленина, откуда пешком – на Петровский остров… Достойнов шагал в строю последним, про себя размышляя, к чему такая спешка и вообще к чему все это: единственно, что было известно, так это то, что старший группы получит какие‑ то указания в проходной фабрики «Канат». Наконец эта самая проходная, но не успел старший доложить, что положено в таких случаях, как офицер в белом полушубке, встречавший их, приказал:
– Старшему остаться, остальным марш на набережную и там ждать! Группе следовать за бойцом, одетым в маскхалат.
Вот и берег Невки с деревянными причалами – они пришли как раз к тому месту, где было почти совсем темно. И здесь, как увидел Достойнов, были ошвартованы по три, борт к борту, баржи. Большие, неуклюжие деревянные баржи, на каких до войны в Ленинград возили строевой лес и дрова из Карелии. На каждой из них имелась небольшая избушка, с окнами, дверью и трубой, из которой всегда, зимой и летом, почему‑ то валил черный дым, который интриговал их, ленинградских ребят. И еще – на каждой барже было по два‑ три мельничных колеса. Сейчас их крылья крутил порывистый холодный ветер с залива, они скрипели вовсю, как и насосы для откачки воды. Этот скрип перекрывал легкий гомон, стоявший на берегу и самих баржах: красноармейцы, одетые в такие же полушубки и валенки, как Достойнов и его товарищи, вкатывали на баржи по мосткам пушки на больших колесах с резиновыми шинами. Боец в маскхалате, который привел группу, исчез, оставив краснофлотцев на причале, на самом ветру. Но Достойнову думалось, что тут даже очень хорошо стоять – ветер обдувает разгоряченные лица. И еще о том, что можно бы расстегнуть полушубок, но ведь так и простыть недолго.
Пришедший вскоре старшина распределил краснофлотцев по баржам. Достойнов направился на «свою» вместе с незнакомым парнем. Когда оба устроились на широком топчане в избушке, моряк сообщил, что зовут его Лешей, фамилия – Жуков и что служит он строевым на гвардейском минзаге.
Поговорить не удалось: в избушку вошел сам старшина и, сняв на минутку шапку, приказал приготовиться, ибо буксировка должна начаться минут через пять. Оба сразу же начали протирать автоматы ППШ, затем смазали их. Покончив с этим, застегнули полушубки, надели шапки и, повесив ППШ через правое плечо, дулом вниз, вышли на мороз. И вовремя – к борту баржи, с трудом продвигаясь сквозь крупные льдины, подходил БТЩ, и с его мостика кричали, чтобы на барже принимали бросательный, а за ним буксир. И тут же на палубу шлепнулась легость бросательного конца, прямо к ногам Достойнова, – он наклонился, подхватил линь, вместе с Жуковым вытянул его, а следом и стальной трос на палубу.
|
|
|
И вот БТЩ натянул буксирный трос, за ним в недальний, но трудный путь пошел караван из трех барж, следующих в кильватер друг другу. Достойнов и Жуков устроились на палубе, у щита пушки.
Пока шли рекой, волнений не было никаких. Но вот БТЩ чуть увеличил ход – баржа стала вздрагивать. Оба переглянулись, подбежали к борту. Лед оказался не очень толстым, но корпус баржи был деревянным, и Достойнов заволновался: ткнет льдина в борт – и привет! К тому же их «корабль» не имел стройных обводов, какие есть у настоящих кораблей, – был тупорылым, и лед плохо поддавался ему. Достойнов заволновался еще больше: гляди, лопнет буксирный трос, а там попробуй заведи его в темноте!
С правого борта прошел какой‑ то БТЩ, который не имел на буксире никаких барж. Достойнов понял, что тральщик выполняет обязанности ледокола, кроша лед на мелкие куски. Ветер, такой холодный на Неве, здесь совсем залютовал: он бросал в лицо пригоршни колючего снега, поземкой стлавшегося по льду, и гнал высоко в небе темные тучи. Тучи эти закрывали звезды и месяц, становилось еще темнее. И вдруг Достойнов увидел, что бойцы откуда‑ то притащили большой лист железа и кладут на него какие‑ то палки. Никак костерок развести хотят?
– Мужики, вы что тут делать надумали? – подбежал он к красноармейцам. – Враг рядом, он враз увидит!
– Да что ты, сынок? – удивился один из бойцов. – До немца‑ то километров восемь, в глубоком, стал быть, тылу мы от переднего краю… А ты – рядом! – И все красноармейцы засмеялись, дружно и весело.
|
|
|
Пришлось Достойнову пуститься в объяснения, чтобы убедить бойцов. Да, он понимает: на суше, все это и верно, глубокий тыл – за полями, лесами да оврагами. А здесь лед, гладкий, как стол, а видимость хорошая…
– Это все равно как с самолета глядеть! – привел он последний довод, хотя не знал, как видно с самолета, летать за семнадцать с половиной лот жизни не приходилось.
Но довод этот оказался достаточно убедительным, бойцы повздыхали, поругали ветер и мороз, поругали море, на котором все так далеко видно, и спустились в трюм. А Достойнов и Жуков остались наверху.
Снова мимо их каравана прошел «ледокол» БТЩ. И, когда луна на мгновение выглянула из‑ за туч, Достойнов глянул за борт и увидел, как далеко расходятся по льду трещины от «ледокола».
– На барже‑ е‑ е! – крикнули с БТЩ в мегафон. – Приготовиться к повороту‑ у‑ у!
Достойнов подумал о том, что сейчас надо быть особенно бдительным: один рывок посильнее – и трос оборвется. Он послал Жукова на корму, передать команду на баржи, идущие с ними в одной связке. А сам, уставившись в темень, наблюдал, как потихонечку двинулись влево кильватерные огни на их БТЩ… Застонал деревянный кнехт, поддался буксирный конец. Вот и закончен поворот – это значит, что Лисий Нос по корме, а впереди и справа – Кронштадт. Бегут минуты. Западный ветер зло бьет теперь в правый борт, и поземка перегоняет остатки снега со льда прямо через баржу. Теперь уже все красноармейцы забрались в трюм, на палубе только они с Жуковым, и Достойнову думалось о том, что неплохо бы еще чего на себя надеть: рукавицы давно на руках, уши на шапке опущены и подвязаны под подбородком…
Наконец пятном по правому борту прошел затемненный Кронштадт с его батареями и кораблями, готовыми, если фашисты обнаружат конвой, по первому сигналу открыть огонь по врагу.
Время тянулось медленно. Наконец, Достойнов увидел, как впереди по курсу просматривается берег. Еще немного – конвой достигнет его, а там и войдет в гавань: впереди БТЩ, который тащит их баржи, идет такой же караван, и им в кильватер тоже идут БТЩ с баржами.
Наконец – гавань, причальная стенка. И уже поданы сходни, по которым артиллеристы на руках выкатывают пушки. Тральщик натягивает буксир. К утру, к рассвету, корабли должны быть в Ленинграде, чтобы все начать сначала.
|
|
|
