 |
Н. УЛАНОВ,. юнга‑сигнальщик БМО‑541. Л. ГАЛЛЕ,. юнга рулевой‑сигнальщик БМО‑516
|
|
|
|
ЮНГИ
С оловецкая школа юнг Военно‑ Морского Флота была создана в соответствии с приказом народного комиссара ВМФ СССР. В нем говорилось:
«В целях создания кадров будущих специалистов флота высокой квалификации, требующих длительного обучения и практического плавания на кораблях ВМФ, приказываю:
1. К 1 сентября 1942 года сформировать при Учебном отряде Северного флота Школу юнг ВМФ с дислокацией на Соловецкие острова…
2. Школу юнг подчинить командиру Учебного отряда Северного флота.
3. Школу укомплектовать юношами, комсомольцами и некомсомольцами, в возрасте 15–16 лет, имеющими образование в объеме 6–7 классов, исключительно добровольцами, через комсомольские организации в районах по согласованию с ЦК ВЛКСМ…»
Ленинградские ребята не подлежали зачислению в Соловецкую школу юнг. Но и они рвались на флот, рвались в бой. Десятки, сотни писем приходили в самые разные инстанции – от обкома партии и штаба Краснознаменного Балтфлота и до командиров кораблей и частей.
В сентябре 1942 года командующий КБФ вице‑ адмирал В. Ф. Трибуц, согласовав вопрос с областным комитетом партии, издал приказ об образовании при школах Учебного отряда КБФ рот юнг. Условия поступления мальчишек в юнги были те же, что в Соловецкой школе. Все, за исключением одного: комсомольские путевки будущим юнгам выдавал Ленинградский горком ВЛКСМ.
Летом 1943 года сотни выпускников Соловецкой школы юнг и рот юнг Учебного отряда КБФ пришли на боевые корабли Краснознаменной Балтики. Многие из них получили назначения в части и соединения ОВРа.
Н. УЛАНОВ,
юнга‑ сигнальщик БМО‑ 541
Только тронь…
Только тронь, шевельни чуть былое:
|
|
|
Алым парусом сразу всплывет
Нашей юности время крутое,
Нашей юности море и флот!
Только тронь, зарокочут моторы,
Затрепещут в движенье флажки
И воскреснут в бессонных дозорах
Давних лет катера‑ утюжки!
Только тронь, шевельни чуть былое:
В нашей памяти сразу всплывет
Неподкупное братство морское
И военного времени флот!
Л. ГАЛЛЕ,
юнга рулевой‑ сигнальщик БМО‑ 516
Орден
Длинный это был день, 26 мая 1944 года. И начался он с крупных неприятностей для меня лично. Солнышко старалось вовсю, шпарило с ярко‑ синего неба – жара… Ребята наши в реке Луге купаются, мне бы и самому купнуться, да куда там: плавать‑ то я не умею! Влезу в воду и сразу опозорюсь перед всем экипажем нашего БМО‑ 516, перед командиром старшим лейтенантом Борисом Петровичем Быстровым. Все скажут дружно:
– Плавать не может, а еще юнга!
И только я так успел подумать, кто‑ то меня за плечо взял. Обернулся и даже испугался немного: командир! А он мне в глаза заглянул и спрашивает:
– Почему не в воде?
Я промолчал, только голову опустил и покраснел – он сразу же все и понял. Лицо строгое, на меня смотрит, но замечаю – в краешках глаз улыбка…
– За борт, приказываю!
– Я…
– В обуви и робе – марш!
Что делать, прыгнул, только комсомольский билет «бате» отдал: я его всегда при себе, у самого сердца, носил. Прыгнул и, что самое удивительное, поплыл! Вот так… Оглянулся, а рядом боцман наш – старшина 1‑ й статьи Александр Бережной.
Ну, думаю, тут я и вовсе не утопу. Боцман мужик гвардейских статей: ростом я ему по пояс, плечи у боцмана такие, что мне и руками не обхватить. Еще в сорок первом, в самом начале войны, он орден Красного Знамени получил. А тогда редко награждали!.. Так что, если старшина Бережной рядом, он мне утонуть не даст.
Доплыл я до берега, снял робу, отжал. Слышу, «батя» зовет. По сходне на катер и прямо к нему.
|
|
|
– Ну вот, а говорил, что не умеешь! – А сам смеется. И боцман смеется. И старший краснофлотец Миша Балоян, наш минер, тоже… Вот так я плавать научился.
И вдруг сразу после обеда – боевая тревога.
– По местам стоять, со швартовов сниматься!
БМО не крейсер, не эсминец, – несколько минут – и отходим на двигателе экономичного хода… Вот уже и домики Усть‑ Луги поплыли назад, и наш «пятьсот шестнадцатый» разворачивается по реке, занимает свое место в походном ордере.
Фарватер здесь узковат, но и катер невелик. Вскоре мы уже на своем месте – в самом конце строя. Мне в такие моменты по расписанию отведено место на сигнальной вахте; стою в пулеметной турели, расположенной на крыше боевой рубки, наблюдаю за воздухом и водой. И еще за тем, как ребята по авралу работают – кто конец на вьюшку мотает, кто кранец в корзину тащит, кто команды подает.
Все при деле, а я вроде только глаза пялю – на наших моряков, на то, как причал удаляется, как другие корабли нашего дивизиона разворачиваются, как деревья листвой шевелят.
Но главное, гляжу в небо – такое оно сегодня бездонное и чистое. И такое опасное, – все, наверное, с него летчик увидит, если в этаком‑ то полетит… Правда, и его – тоже…
На узком фарватере мой старшина Захаров идет точно в кильватерной струе переднего мателота. – Слово‑ то какое – «мателот». Так от него морем и пахнет! Командир Борис Павлович из рубочного люка высунулся – прямо передо мной: только протяни руку – и можно дотронуться до его новенькой, всем на зависть, мичманки, которую он привез из командировки, из Ленинграда… Вот бы мне в Ленинград‑ то, домой, хоть на минуту!
А командир и не знает, о чем я думаю, знай себе вперед смотрит, – там навстречу головному БМО тральщики с моря возвращаются. Сейчас ерзанье начнется, расходиться борт к борту станем…
– Помощник! – кричит Быстров в мегафон. – Кранцы по левому борту изготовить!
– Есть! – отвечает с бака старший лейтенант Уваров.
– Галле, не мечтай! – повернулся Борис Павлович.
– Есть не мечтать! – ответил, а сам подумал: и как это получается, что наш «батя» все понимает и видит?.. Надо горизонт еще раз осмотреть – и начал: с левого борта к форштевню, потом на правый борт… И только я подумал о том, что, в общем‑ то, направо и смотреть нечего – там же уже наши, ни одного фашиста, освобожденная земля Кургальского полуострова, того самого, что над островом Лавенсари своими батареями нависал, как заметил самолеты.
|
|
|
Надо заметить, насчет самолетов у нас было круто: два раза в неделю, а то и три сам командир собирал сигнальщиков на занятия. И были у него такие таблички, почти как карты игральные, только немного поболее размером. И на каждой карте самолет нарисован: «лавочниц» или «Яковлев», «петляков» или «ильюшин», «барракуда», «харрикейн», «спитфайер» – наши и те, которые нам союзники по ленд‑ лизу давали. А еще – «юнкерсы», «мессершмитты», «фокке‑ вульфы», «дорнье»… Короче, вражеские.
Назовет командир твою фамилию, поднимет на секунду карточку – отвечай!.. И не дай‑ то бог ошибиться!
– Значит, ты наш самолет не опознал и мы его сбили?
Ну что тут ответить?
– Значит, ты фашиста за свой принял и он нас утопил?..
Короче, самолеты мы знали, как говорится, назубок. Вот и эти я опознал сразу: «Юнкерс‑ 88»… А они знай себе летят, только что за верхушки деревьев не задевают…
– Группа самолетов, правый борт полета, дистанция… – Не успел доложить, а самолеты вот они, рядом, и сейчас бомбить начнут…
Чувствую, екнуло мое сердце, да и сам весь назад подался и стукнулся спиной. Дело прошлое – ругнулся, но тут же подумал, что стукнулся‑ то я о рукоятки спаренного крупнокалиберного пулемета ДШК, который заряжен – нажимай гашетки и стреляй! Только вот стволы его в корму глядят, – так‑ то всегда делается, чтобы сигнальщику вахту было удобнее нести…
В одно мгновение все эти рассуждения пронеслись в голове – и вот я уже разворачиваю турель, берусь за рукоятки, большие пальцы на гашетках. Ну, ДШК, не подведи!
– Ты чего это, юнга, с турелью шуруешь? – «Батя» повернулся ко мне, так‑ то сердито смотрит…
А «юнкерсы» – прямо на нас, распластали крылья, винты на солнце сверкают, переливаются…
– Вот я тебя сейчас «перелью», – бормочу я себе под нос. – Только чуть доверну и… – А пальцы уже нажали гашетки.
|
|
|
– Юнга, черт бы тебя подрал! – Быстров ругается, а я краешком глаза успеваю заметить, что лицо у него вдруг побелело.
А «юнкерс», он уже в центре прицела. Жать, жать на гашетки: он же летит прямо на нас, на мой корабль, навстречу моим пулям, и что‑ то сверкает на его крыльях… Да никак это он в меня стреляет из своих пушек и пулеметов?
– Врешь, гад, не возьмешь! – кричу я во весь голос. И тут же вижу – задымил он! Задымил, клюнул носом. Клюнул и задел крылом за волну. Раз, другой подпрыгнул на воде и взорвался! Нет его уже больше, а я все строчу из своего спаренного крупнокалиберного…
– Юнга, дробь! Не трать патроны зря! – это мне командир кричит.
Налет продолжается, – по курсу, справа и слева, встают всплески разрывов, и наш БМО‑ 516 крутится, как может.
– Право на борт! – командует Быстров рулевому, катер поворачивает и пыряет прямо в падающий сверху фонтан воды. – Прямо руль! – И снова под душем.
Татакают 37‑ миллиметровые автоматы, гулко хлопают сорокапятки, строчат крупнокалиберные пулеметы, глухо ухают разрывы бомб, и кисловато‑ горький дух взрывчатки и гари висит в воздухе… Я продолжаю стрелять из ДШК. Правда, теперь легче: напуганные потерей ведущего, «юнкерсы» не лезут нахально.
Кончился бой. Осмотрели катер – в броне ни одной пробоины, даром что она всего‑ то 12‑ миллиметровая. А там, где ее нет, все изрешечено пулями и осколками… Но главное не это – на нашем БМО ни одного убитого, ни одного раненого!
Ни одного, кроме командира: это я ему из ДШК двумя пулями в палец размером новенькую мичманку прострелил да два ожога на голове сотворил. Считать это за раны?..
Кончился бой, кончилась моя вахта, пошел я в кубрик. Но только успел устроиться на рундуке отдохнуть – Миша Балоян прибежал.
– Юнга, вставай, командир вызывает. Прямо в рубку иди.
Прибыл, представился, как положено военному человеку.
– Ну, Галле, молодец! – говорит старший лейтенант. – Самолеты обнаружил первым. «Юнкерс» сбил первым. Орден получишь, представлю!
– Служу Советскому Союзу! – ответил, как положено, а сам подумал о том, что про мичманку и ожоги командир не сказал ничего. Значит, обойдется!..
Прошло ровно пять дней. 1 июня 1944 года на причале в Усть‑ Луге морякам нашего дивизиона вручали правительственные награды. Я стоял в строго, одетый в суконную фланелевку, в суконные брюки, и мечтал о том, чтобы это торжественное построение побыстрее закончилось: жара давила!
И вдруг слышу – называют мою фамилию:
– Юнга Галле. Награждается орденом Красной Звезды!
|
|
|
Удивился, но вида не подал, вышел из строя, четким строевым шагом подошел к комдиву, принял награду и ответил, как положено:
– Служу Советскому Союзу! – Ну а потом разрешения стать в строй попросил. И вот тут‑ то все и началось:
– Нет, юнга. Не разрешаю, – сказал комдив. – У нас у всех к тебе имеется несколько вопросов. Что рост у тебя метр тридцать четыре сантиметра, мы знаем. Что боцман сколотил специальную скамеечку тебе под ноги, чтобы ты мог на руле стоять и видеть как картушку компаса, так и то, что за иллюминатором рубки делается, знаем. Как ты на сигнальной вахте стоишь и при этом не только сбиваешь «юнкерсы», но и простреливаешь командирские фуражки, тоже знаем. Но вот того, сколько же тебе на самом деле лет и как ты на флот попал, – нет…
Посмотрел я еще раз на комдива и – заплакал… В тот день, 1 июня 1944 года, мне как раз исполнилось шестнадцать, о чем я и доложил начальству.
– Ну, а на флот я попал очень просто. С первого раза меня домой из Ленинградского горкома комсомола отправили, сказали, чтобы приходил я годика через два, молод. Ну, пришел я домой, взял немного хлорной извести и вывел половину последней цифры года рождения в своем свидетельстве о рождении. Потом взял черной туши и чуть эту цифру подрисовал – и сразу стал старше ровно на два года. Пошел в горком – не заметили… Вот и все.
Смеху было – не рассказать. Конечно, поздравили меня не только с орденом, но и с днем рождения, а сам комдив по этому поводу угостил меня шоколадом из своего доппайка…
|
|
|
