 |
«Шишига балует»
|
|
|
|
Картина первого приезда такова.
Каменная будка проходной заколочена. Две нестроганые доски сложились на ее дверях в занозистый крест, а ворота распахнуты. Вместо: «Предъявляйте пропуск в развернутом виде! » – беспечный говорок берез и сосен за прутьями ограды, окружавшей институт.
Автобус отправляется по загородному шоссе дальше, а я наблюдаю, как в раскрытые ворота – узорчатые, чугунного литья – степенно вносит свои бидоны молочница. Она идет, склонив голову и, должно быть, не слыша треска встречного мотоцикла. Коротко вильнув на скорости, мотоциклист едва не задевает своей сатиновой штаниной запотевший бидон, обдает молочницу ветром, гарью сплющенного патрубка. Полумаска темных очков скрыла его лоб и выражение глаз, в сжатых губах, в задранном подбородке – мимолетное торжество лихости.
Стоя в воротах, разглядываю главный корпус. Над его крышей – два разномастных купола. Один – из потемневших кровельных листов – вроде бы тронут ржавчиной, другой сверкает подобно шлему пожарника. Шлем этот расколот от лба до высокого темени, черная щель, обращенная к небу, зияет настороженно. Если облака в небе идут погуще, а солнце стоит высоко, можно, наверно, уловить момент, когда расклешенный солнечный луч угождает сквозь узкий зев прямо внутрь, в колодезную глубину этого башенного телескопа…
За фасадом главного корпуса полукругом расположились каменные здания‑ близнецы. Тут скорее не двор, а лесная опушка, капитально, не тесно, однако, застроенная по границе, так что окна павильонов с одной стороны выходят в лес, а с другой глядят, как в зеркало, на своих приземистых собратьев. Опушку пересекает крест асфальтовых тропинок.
|
|
|
Кабинет директора ничем не обозначен: ни сверкающей вывеской, ни типографской надписью. Это потому, объяснили в приемной, что в помещении идет ремонт, и потому также, что институт, принадлежащий ведомству, переводится в систему Академии наук… «Советую пройти в отдел, – сказала секретарша. – Поговорите непосредственно в отделе…»
Я пересек двор и вошел в один из павильонов.
Космики острова Хейса, уверявшие, что за Полярным кругом их лаборатория вне всякой конкуренции («Разве что якутяне… так якутяне строятся двадцать лет. Даже больше, чем двадцать»), – космики Хейса могли лишь грезить таким великолепием. Все кабинеты, аппаратные, монтажные, складские комнаты, даже подобие мансарды, куда ведет отдельная лестница (азимутальная установка? ), и темный чулан за глухой дверью (фотослужба? ) – всем этим владеет лаборатория космических лучей. Одна. Безраздельно! Лес, подступивший к порогу, наполнил ее своей тишиной, знакомый запах канифоли и солянки разбавлен сосновой стружкой, прелью…
Завлаба на месте не оказалось.
Я присел на диван, стал дожидаться.
В коридоре послышались шаги, голоса, чьи‑ то торопливые, на ходу, оправдания:
– Увольте, братцы, но это не сигнализация!
– При чем сигнализация, если обе секции разобраны?
– Хороши же мы будем, когда пойдут запросы! Прозевать такое дело…
Снова тихо.
О чем этот встревоженный шумок?
Похоже, в лаборатории небольшой переполох. «Шишига балует», как говаривали на Хейсе, когда начиналась полоса неудач. Во всяком случае, нечто подобное: отказала сигнализация, какие‑ то секции некстати разобраны… А что, кроме «шишиги» – плута, лешего, который шатается по лабораториям и морочит физикам головы, – что я мог еще предположить?!
Лаборатория, как мне объясняли, изучает космические лучи, взятые в астрофизическом аспекте. Исследует временн ы е вариации космических лучей…
|
|
|
Признаться, я даже не совсем хорошо понимал, что сие значит: астрофизический аспект, временн ы е вариации…
Авторы доступных книг научили рассматривать космические лучи – не лучи, разумеется, а протоны, ядра других элементов, приносящиеся на Землю из далеких миров, – рассматривать их прежде всего как снаряды, начиненные баснословной энергией в миллиарды миллиардов электрон‑ вольт. То были увлекательные страницы… Дорожки и поля – маршруты, по которым, нагуливая свою фантастическую силу, протоны бродят столько же примерно лет, сколько стоит Земля, – совершенно неведомы людям, но частицы из космоса приходят к нам в несметном множестве, и на их пути удается расположить подопытные атомы‑ вещества. Вот тут‑ то даровые, могущественнейшие снаряды начинают творить угодное физикам чудо. Шутя взламывают они, вдребезги разносят наипрочнейшую крепость атомного ядра…
Но здесь‑ то, в лаборатории, космические лучи с тайной ядра никак не соприкасаются. Человека в глубь вещества не ведут. Их тут рассматривают как‑ то иначе, на особый лад – в помянутом астрофизическом аспекте…
…Тихо в домике.
Переливается в радиаторах вода.
Время от времени в противоположных концах коридора слышны громкие металлические щелчки. В них заметен свой ритм, будто с выдержкой, установленной заранее, срабатывают затворы крупных аппаратов. Голос радио (я вспомнил хейсовский нейтронный монитор с его мощным приемником) тоже необычен. Вот быстрый шорох в динамике, за ним звучит прекрасный хор. Певцов обрывает рассерженная женщина: «Не мешайте ноль семьдесят второму! » Женщина – не диктор. Скорее так командуют на переговорных пунктах: «Стерлитамак, пятая кабина! Стерлитамак! » А здесь: «Не забивайте канал! Ноль семьдесят второй, сообщите резерв времени! Ноль семьдесят второй! »
Аэродром!.. Господи, как я сразу не сообразил? Приемник, вделанный в лобастый пульт, зацепил аэродром, а эта женщина – АД, авиационный диспетчер. На переговорных пунктах вещают нетерпеливо и безлично, а эта знает, с кем говорит. Подстраховывает нерадивого командира экипажа, должно быть. Поэтому и сердится.
В ту бы диспетчерскую сейчас, где все понятно с полуслова.
А здесь…
«Шишига балует», вот именно – большего мне пока не сказать.
|
|
|
Я вышел на крыльцо. Мотоциклист, пугнувший утром молочницу, не спеша надевал свой рыцарского покроя шлем, натягивал высокие краги, разглядывая поочередно каждый палец.
Он был ко мне вполоборота, в светлой куртке с откидным капюшоном и чернильным пятном на груди, расплывшимся в виде лучистого знака, в сатиновых брюках, подобранных внизу резинкой – такие надевают на уроке физкультуры школьники. Прежде чем опустить на глаза очки‑ полумаску и завести мотор, он сделал движение в сторону крыльца, чтобы взять чемоданчик, и тут я увидел лицо мотоциклиста… Я помнил его, правда, немного другим, без этой резкой складки на лбу, без заметного сейчас как бы кристаллического блеска в холодноватом взгляде…
Он прервал свои приготовления, улыбнулся… Данков!
Передо мной был Дима Данков.
|
|
|
