Юридическая природа условия bond'a о forfeit

(forfeiture)

Перейдем к вопросу о юридической природе назначенного в bond'e условия о праве Шейлока вырезать фунт мяса из тела Антонио в случае его просрочки в платеже.

Вопрос о нравственности и законности столь кровожад­ного условия сегодня может и должен быть поставлен; нет и никаких сомнений в ответе на него. Но это не значит, что он с тем же успехом мог быть разрешен в XVI, и уж, тем более, в XIII в. В книге И. Колера приводятся примеры юридических актов, относящихся, в том числе и к XIII в., и предоставляющих кредиторам права, подобные тому, что выговорил Шейлок — многочисленные разновидности пра­ва изувечения [124], а впоследствии— права опозорения [125]. Ши­роко известны также и законодательные постановления о праве кредитора разрезать неисправного должника на ча­сти и даже требовать смертной казни должника; таковы, в частности, римские Законы XII таблиц, древние норвежские законы и законы ряда европейских государств, живших пре­имущественно морской торговлей, в том числе Италии[126]. Совершенно справедливо замечание И. Колера в адрес Р. Иеринга, который настаивал на ничтожности этой догово­ренности по причине ее безнравственности и незаконности, о том, что данный вывод получен посредством оценки исто­рических событий современной меркой, приданием совре­менным правовым воззрениям обратной силы [127], и без учета тенденций развития обязательственного права[128]. На общем же (довольно безрадостном) фоне средневекового законода­тельства и правосознания условие обязательства Антонио перед Шейлоком выглядит если и не совершенно уж невин­ным, то, во всяком случае, и не особенно из него выбивается, смотрится на нем весьма гармонично.

Выше мы уже цитировали место, где впервые заходит речь о праве Шейлока на фунт мяса из тела Антонио. Из него видно, что право это возникает в случае просрочки пла­тежа со стороны Антонио («If you repay me not on such a day...»), и обозначено оно словом «the forfeit-», переводимом как «неустойка» [129]. Насколько точен такой перевод?

Обратимся к употреблению Шекспиром слова «forfeit» и однокоренного ему «forfeiture».

Чаще всего — это глагол «to forfeit», переводимый как «просрочить». «I will not forfeit it» (37) — «He будет мной просрочено» (30), точнее— «Я не просрочу»; «If hi forfeit» (62) — «если он просрочит» (72); «my bond to the Jew is forfeit» (75) — «срок моего векселя жиду истек» (91); точнее— «мой вексель жиду просрочен»; «Why this bond is forfeit» (90) — «Итак — просрочен вексель» (118).

Затем, «forfeit» — это существительное («the forfeit»), переводимое только как неустойка (у О. Сороки — еще и как «просрочка»). Так, помимо цитированного выше ме­ста из переговоров Шейлока и Антонио см. фразу: «I sworn То have the due and forfeit of my bond» (84), переведенную как «Я... Поклялся в том, что получу уплату по вексе­лю» (106), т. е. без указания, из каких составляющих сла­гается эта уплата. Точнее же было бы перевести «due and forfeit» как «долг и неустойку».

«The forfeiture» переводится разнообразно. Выше мы уже указывали на неточность перевода фразы «Of forfeiture, of justice, and his bond» (74), где «the forfeiture» переведе­но как «взыскание»; затем: «То cut the forfeiture from that bankrout there» (86) — «Резать у этого банкрота неустой­ку» (111); «take thy forfeiture» и «Thou shalt have nothing but the forfeiture» (93) — «бери свой долг» (125) и «Полу­чишь ты одну лишь неустойку» (126)[130].

Наконец, в четырех местах вместо «the forfeit» всплы­вает «the penalty»; перевод двух первых мест тем интерес­нее, что в них «the penalty» соседствует с «the forfeiture».

Первое: «And where thou now exact'st the penalty, Which is a pound of this poor Merchant's flesh, Thou wilt not only loose the forfeiture, But touch'd with human gentleness and love...» (83) — «Все ждут, что ты настаивая так От этого несчастного купца Не только не захочешь неустойки, Но движимый душевной добротой...» и т. д. Видно, что «the forfeiture» здесь переведено как неустойка, a «the penalty» осталось вообще без перевода. И второе место: «I crave the Law, The penalty and forfeit of my bond» (89) — оно пере­ведено как «Я требую суда Законного — я требую уплаты По векселю» (116). И здесь переводчики отступили, отка­завшись переводить «penalty and forfeit» дословно[131], ибо оба существительных в данном контексте значат одно и то же — неустойку. В третьем случае — «... the intent and purpose of the Law Half full relation to the penalty,...» (90) — «...дух и текст закона совершенно Согласны с тем взыска­нием...» (119). Итак, «the penalty» — «взыскание»; но вот четвертое словоупотребление: «Не shall have nothing but the penalty» (93) — «Получит он одну лишь неустойку — Не бо­лее» (124).

Итак, единственное несомненное значение относится к гла­голу «to forfeit» — «просрочить», а по части существитель­ных мы снова оказываемся перед выбором: «the forfeit» и «the forfeiture» — это все-таки «взыскание», «неустойка» или «долг»?

Используемые нами словари дают опять-таки, множе­ство значений слова «the forfeit»[132] — «штраф», «конфиска­ция», «конфискованная вещь» (Назаров); к этому прибавля­ются «расплата» и «потеря» (Мюллер), «лишение», «утра­та» и «переход в казну» (Командин); все эти значения ука­зываются также в словарях Пивовара и Осипова, а также Андрианова, Бергсона и Никифорова. Кроме того, в словаре Пивовара и Осипова находим термин «forfeiting», обозна чающий операцию учета банком, обслуживающим экспор­тера, векселей (иных финансовых, а также товарных до­кументов), акцептованных импортером, и не имеющий рус­ского соответствия; там же приводятся словосочетания, в которых «the forfeit» означает правонарушение и отстране­ние (от службы, должности и т. п.). Весьма показателен тот факт, что среди всех этих многочисленных значений мы не обнаруживаем ни одного, которое бы соответствовало бы шекспировскому словоупотреблению — ни «взыскания», ни «неустойки», ни «долга». Наиболее близким среди перечис­ленных значений является «штраф»: для специалистов — разновидность, а в обиходе— синоним неустойки.

Итак, условие о штрафе или неустойке. Но в таком слу­чае возникают два вопроса: текстологический и юридический. Первый: как же следует перевести те два места (р. 83, 89), в которых «the forfeit» (штраф) соседствует со своим синони­мом — «the penalty» (неустойка, штраф)? А второй вопрос та­кой: если перед нами действительно неустойка, то подлежала ли она в данном случае присуждению?

1) Еще раз вернемся к сомнительным местам и попробуем перевести их дословно. Первое: «And where thou now exact'st the penalty, Which is a pound of this poor Merchant's flesh, Thou wilt not only loose the forfeiture, But touch'd with human gentleness and love...» (83): — «... И домогаясь неустойки в виде фунта тела несчастного купца, не только откажешь­ся от этой неустойки, но также движимый гуманизмом и любовью...» и т. д. Возможно, конечно, что Шекспир ис­пользовал «the forfeit» и «the penalty» как синонимы, дабы не повторять «the penalty» дважды и тем самым избежать тавтологии; но в таком случае достаточно было бы сказать «откажешься от нее». Более вероятным представляется дру­гое предположение: перевести «the forfeit», не как неустой­ка, а как взыскание, и тогда все получается: «...домогаясь неустойки,... не только откажешься от (ее-?) взыскания...» и т. д.[133] Второе место: «I crave the Law, The penalty and forfeit of my bond» (89) — «Я требую суда Законного — (я требую) неустойки и неустойки по моему векселю». И здесь ничего не остается, кроме как передать «forfeit» словом «взыскание»; тогда получится «Я требую неустойки и (ее-?) взыскания по моему векселю». Перевод, таким образом, вполне может быть примерен с оригинальным текстом.

2) Сложнее со спецификой неустойки, по английскому пра­ву. Как в английской специальной, так и в русской учебной юридической литературе[134] единогласно отмечается, что при­менения штрафных (карательных) санкций в гражданских правоотношениях, по установившейся многовековой тради­ции, английское право не допускает. Меры гражданско-право­вой ответственности, подобной европейской и российской за­четной неустойке (не говоря уже обо всех остальных ее видах), английскому праву неизвестно. Правда, суд может признать определенную в договоре сумму взыскания на случай неис­правности не штрафом, а заранее установленными убытка­ми, но лишь только в том случае, если им будет установлена соразмерность этой суммы с действительной величиной убыт­ков; убытки же действительные и доказанные, превышающие сумму заранее установленных убытков, могут быть довзыска­ны по общим правилам.

В нашем случае речь идет не о сумме, установленной на случай неисправности. Объектом права кредитора, возникаю­щего у него в случае неисправности должника, у нас являются действия по вырезанию из тела должника куска мяса опре­деленного веса. Ни сами действия, ни получаемая в результате их совершения вещь, явно не сопоставимы по своей объектив­ной потребительной стоимости с размером долга —3.000 ду­катов — но они представляют чрезвычайно высокую ценность для данного конкретного кредитора (ростовщика Шейлока)[135]; настолько высокую, что ради возможности совершения этих действий и получения куска мяса из тела должника он от­казывается от взыскания утроенной суммы основного долга. Допустимо ли было взыскание подобной неустойки по ан­глийскому праву шекспировских времен? Положительный от­вет на этот вопрос может быть мотивирован неимуществен­ным содержанием санкции, отрицательный — ее очевидным карательным характером. На каком же из вариантов следу­ет остановиться? Несомненно, на втором, ибо причиной, по которой английское право отказывает во взыскании неустоек и штрафов является именно их карательный характер, кото­рый, по мнению английских юристов, в частных отношениях, основанных на принципах юридического равенства, недопу­стим. Соразмерность же суммы взыскания с суммой убытков принимается во внимание не сама по себе, а именно для того, чтобы доказать карательный, а не компенсационный харак­тер взыскания. Если этот карательный характер взыскания может быть выявлен без специального соотнесения его суммы с суммой убытков, то взыскание все равно остается наказани­ем и, относясь к частной имущественной сфере, применению не подлежит.

Вообще же заключение о неустоечной природе спорного условия мы сделали, основываясь исключительно на языко­вых данных, без опоры на содержание комедии. Не упоминает ли В. Шекспир о каких-нибудь обстоятельствах, из которых мы могли бы сделать вывод по существу? Упоминает; таких обстоятельств два.

1) Излагая свои пожелания относительно условий векселя Шейлок говорит о праве на фунт мяса как единственном по­следствии неисправности Антонио, применение которого не позволяет ему требовать ничего другого, в том числе даже возврата основного долга (капитала). Это подтверждается и рядом последующих мест комедии, в том числе и теми, где описывается поведение Шейлока на суде: он отказывается от принятия аж тройной суммы капитала, лишь бы только воспользоваться правом на вырезание мяса[136].

2) Шейлок неоднократно отказывается от принятия про­сроченной уплатой суммы долга, в том числе и многократно увеличенной, в результате чего ни лицо, предлагающее упла­ту (Бассанио), ни судья (Порция) оказывались не в состоянии произвести такой уплаты в качестве возмещения убытков[137] и тем самым прекратить обязательство. Между тем и кон­тинентальному, и английскому праву известен институт доб­ровольного возмещения убытков должником, предоставление которого кредитор обязан принять. Условие же о праве Шей­лока на вырезание мяса оказалось сформулировано таким об­разом, что позволяло кредитору выбрать, чего именно потре бовать с должника — основного ли долга, или неустойки, т. е. ставило должника в полнейшую зависимость от усмотрения кредитора.

Внимание, вопрос! Неужели же спорное условие, устано­вившее такую правовую связь, является условием о неустой­ке? Да ни в коем случае! И если первый факт — лишение кредитора права на взыскание убытков в случае взыскания неустойки — еще можно было бы объяснить институтом альтернативной неустойки, то второе обстоятельство — лише ние должника права добровольно возместить убытки — не может быть увязано ни с одним типом неустойки. Больше того: оно вообще «не сопрягается» ни с одним институтом охранительного обязательственного права. Так, например, ес­ли требование Шейлока признать требованием о понуждении Антонио к исполнению обязательства в натуре, то все рав­но это не отменяет ни права Антонио прекратить обязатель­ство не его исполнением, а полным возмещением причиненных убытков, ни обязанности Шейлока принять такое возмещение. То же самое можно сказать о всяком ином требовании, свя­занном с выдачей имущества и совершением действий; тем более — о требовании, которое имеет подчиненный характер, каковым и является требование неустойки.Сказанное позволяет заключить, что В. Шекспир все-та­ки в чем-то ошибался. Или в наименовании спорного усло­вия условием о неустойке — в действительности таковое им не было, и значит, драматург описал какой-то другой юриди­ческий институт, причем, совершенно неестественный и ни од­ному праву неизвестный. Или же Порция была вовсе не таким уж «мудрым Даниилом», как то казалось участникам дей­ства. Ведь видя перед собою, с одной стороны — кредитора, требующего уплаты альтернативной неустойки, а с другой —должника, желающего возместить убытки, она должна была разъяснить последнему его право внести сумму долга в депо­зит компетентного должностного лица (судьи, нотариуса, или венецианского главы —дожа) на имя кредитора (Шейлока); на основании квитанции о таком взносе, она с легкой душой могла бы отказать в иске. Увы, она этого не сделала.