рабочий поселок industrial settlement, workers' community

Часто считают, что проблема передачи идеи одной нации или представите­лей одной культуры представителям другой нации или культуры является, главным образом, проблемой языка. Советские дипломаты часто характе­ризуют позицию своего собеседника кок incorrect, как неправильную. При этом они не обвиняют своих оппонентов в фальсификации фактов, а про­сто имеют в виду «неправильное» истолкование этих фактов. Такой подход понятен только в контексте марксистско-гегелевского мышления, которое предполагает, что исторические события развиваются определенным и за­ранее известным образом. Поэтому любой подход, который не соответству­ет истории, в равной степени и не соответствует истине; он столь же неве­рен, сколь неверно решение математической задачи. А наши представите­ли, напротив, обычно поддерживают компромиссы... Такой подход часто за­путывает многих представителей другой стороны, которые обвиняют нас в лицемерии, потому что они не узнают в этом понятных им идеологических позиций'3.

Частое употребление представителями СССР слова, точнее понятия, «не­правильное» создавало у многих западных дипломатов впечатление, что их русские партнеры упрямы и догматичны. С другой стороны, американская установка на то, что надо look at both sides of the question, истолковывалась советской стороной как попытка занять уклончивую позицию или как спо­соб утаивания своих истинных намерений. Не объясняя гегелевскую фило­софию слушателям (впрочем, знали ли они об этом сами? ), переводчики ино­гда говорили we disagree или просто по вместо that's wrong или that's incor­rect. Проще говоря, они как бы пересказывали советскую позицию в запад­ных культурно-лингвистических терминах.

Чуть более легкими для понимания были советские ссылки на «опреде­ленную стадию» исторического или политического процесса, что можно пе­ревести как this particular stage, another stage или просто some stage. Слово definite, которое слишком часто приравнивают к «определенный», звучит для англоговорящего слушателя странно и чересчур категорично.

«Это слово хорошо вписывается в марксистское толкование истории, со­гласно которому события эволюционируют от одного " определенного" эта­па к другому», — пишет Э. Гленн¹⁴. Действительно, слово «определенный» пе­редает в марксистских источниках идею детерминизма, но в нормальном контексте оно имеет семантически нейтральное значение и переводится та­ким образом: «определенные идеи» — certain ideas, определенные люди — some people.

Конечно, при любом переводе неизменно возникает вопрос, для кого он делается, кто его адресат. Но этот вопрос решался в СССР двусмысленно. По своему языку статьи из Moscow News, Soviet Life и английские варианты за­явлений ТАСС'а и т. п. были нацелены на иностранную публику, а семантиче­ски предназначались для внутреннего потребителя. В результате такие тер­мины, как «неправильно» или «определенная стадия», воспринимались совет­скими читателями и слушателями как нормальные, естественные и понятные, а у западной аудитории они вызывали удивление и недоумение¹⁵. Совсем иной резонанс создавали те же тексты, когда они писались по-русски, но по-

падали в руки англоязычных переводчиков. Знание ими советской культуры играло заметную роль в налаживании атмосферы взаимопонимания с Совет­ским Союзом, а в ходе закрытых заседаний с его представителями иногда и прямо влияло на результаты деликатных переговоров.

Сегодня основная масса печатной продукции из России уже не содержит марксистских шаблонов, но их следы пока что неизгладимы. В русских из­даниях по-прежнему довольно часто встречаются слова с двумя крайностя­ми спектра — «правильно» и «неправильно» — лингвистическое наследие тех лет, когда советская пресса предлагала западным читателям целый ряд нераз­решимых загадок. Даже совсем недавно, в начале 1999 года, один россий­ский дипломат с высокой международной трибуны настаивал на том, чтобы фраза «эта политика должна быть скорректирована» переводилась как this policy must be corrected. Разумеется, на английском corrected было бы адек­ватным для исправления неверно решенной математической задачи, а о по­литике лучше говорить, что the policy must be adjusted (или should, что зву­чит значительно мягче).

Однако знание языка и культуры какого-либо народа и личное отноше­ние к нему — это два слоя в сознании переводчика, которые ему приходит­ся разделять в своей работе. Это особенно необходимо во время дипломати­ческих переговоров. Бывает, что переводчик работает для одной стороны в международном конфликте, но, по той или иной причине, сочувствует дру­гой. Но он не имеет права вставлять свое мнение в уста представителей ка­кой-либо стороны, а также передавать конфиденциальную информацию тем, для кого он работает или кому он сочувствует.

Именно в таких ситуациях порой оказываются двуязычные люди, и в ча­стности эмигранты из России, и некоторые из них в своем отношении к ро­дине и Америке эмоционально раздвоены. Но каким бы глубоким ни было сочувствие переводчика к той или другой стороне переговоров, он должен заранее отказаться от прямого и непосредственного воздействия на их ис­ход. С точки зрения профессиональной этики, иное поведение является не­приличным и недопустимым. Ибо долг лингвистического посредника — ис­пользовать свои знания не для того, чтобы подсказывать участникам между­народных споров, как решать их проблемы, а для того, чтобы помочь им вы­яснить, что они хотят сказать друг другу.

Чтобы выполнить свою профессиональную миссию, переводчик с русско­го на английский обязан быть не просто в курсе быта, политики и филосо­фии России и США, но и хорошо знать реалии их жизни. Это в первую оче­редь относится к тем понятиям, которые на Западе не существуют и для ко­торых в английском нет готовых эквивалентов. Пример тому — «субботник» и «застолье», издавна ставившие в тупик многих американских письменников и синхронистов. Кроме того, существует множество явлений, у которых в обе­их культурах есть словесные эквиваленты, но они означают здесь нечто со­вершенно иное и употребляются в разных контекстах. Одно из таких понятий, а именно «пафос созидания», ¹⁶ не будет ясно американцу без подробных ком­ментариев. Под «идеализмом» российский оратор обычно имеет в виду фи-

лософию, которая противопоставляется материализму, а американец подразу­мевает приоритет высоких идеалов над практическими соображениями.

Сохранение коитекста русской культуры в английском языке порой застав­ляет хорошего переводчика выяснять и сопоставлять очень широкий спектр жизни в России и Америке — от мелочей до самых высоких сфер общест­венной деятельности. Оказывается, русский лимонад — не то же самое, что lemonade в Америке, где он — не газированная, а простая вода, куда добав­ляются лимонный сок и сахар (в русском же существуют как равноправные оба варианта: лимонад как вода с лимоном и лимонад как газировка). Пере­дать оба этих слова одним - значит то же самое, что перевести китайский «рис» английским «хлеб». Для жителя России «общественная жизнь» подразу­мевает разные виды гражданской и государственной деятельности, в то вре­мя как в Америке, по выражению одного русского переводчика, «social life оз­начает всякие отношения с людьми, включая посещение платных курсов, те­атров и ресторанов». Русское выражение «общественная работа» сильно от­личается от американского social work, которое «означает, главным образом, помощь неимущим, обычно оплачиваемую местными властями»¹⁷.

В ряду особенностей русской культуры стоят также учреждения и услуги, для которых нет безупречных аналогов на англоговорящем Западе и кото­рые вызывают необходимость искать обходные пути для перевода. Однако это иногда дает синхронисту возможность не только удлинять, но и сокра­щать фразы. Чтобы передать смысл предложения «Они решили пожениться и пошли в ЗАГС», можно вместо Registration Bureau или Palace of Weddings пе­реформулировать суть дела: they took out a marriage license, they signed the reg­ister, или просто сказать they got married.

Само собой разумеется, что не все специфичное в русской культуре под­лежит непременно педантичному объяснению. «Он получил путевку в дом отдыха» — Не got a voucher for his vacation trip/center. Rest home, как верно подметила Н. Стрелкова, выглядит в Америке как «учреждение для пожилых людей или для больных, как дорогое заведение для людей, которые восста­навливают силы после длительной болезни... »¹⁸ Когда у синхрониста мало времени, — а сократить слова всегда безопаснее, чем произносить лишние, — он может просто сказать: Не went off on vacation. Английский вариант пред­ложения «Мы долго стояли в очереди на квартиру» вошел в историю неудач­ных переводов: We stood on line for a long time for an apartment. У слушателей создавалось впечатление, будто кто-то долго стоял на улице в очереди в на­дежде получить квартиру. Адекватным переводом было бы, конечно: For a long time we were on a waiting list.

Без достоверного и заблаговременного анализа реалий невозможно быс­тро интерпретировать их на английском. Женщина, которая говорит: «У нас две комнаты и общая кухня с соседями», — ни в коем случае не имеет в ви­ду a common kitchen. В противном случае получается довольно двусмыслен­ная фраза, так как common может означать «простой, вульгарный». На анг­лийском это следует выразить по-другому: We share the kitchen with the other people in our communal apartment.

«Соседи» — тоже ложный друг переводчика, так как для англоговорящих слово neighbors означает людей, живущих не в разных комнатах одной и той же квартиры, а в отдельных квартирах (или домах), находящихся рядом или неподалеку друг от друга.

В первые годы перестройки во время одного из больших телемостов «СССР-США», где сравнивались проблемы обеих стран, советский врач пожа­ловался, что «у нас низкая культура противозачаточных средств». В этом при­знании последние три слова были переведены как The culture of contracep­tives, что звучит более чем странно на английском, ибо эти «средства» не мо­гут иметь своей «культуры». Оратор же имел в виду плохое качество проти­возачаточных средств и недостаток знаний о них. В результате — в много­людной американской аудитории возникло недоумение из-за перевода, ко­торый должен был звучать совсем иначе: Our problems with birth control devices.

Такое слово, как «коллектив», тоже нуждается в пояснении. Когда говорят: «коллектив нашей школы», речь идет, в зависимости от контекста, о a class or a sports team; «коллектив нашего института» — the staff, а «коллектив на­шего завода» — the employees. Иначе говоря, слово «коллектив» настолько многозначно, что может означать group, personnel, staff, colleagues, co-workers или associates¹⁹. И подобные реалии составляют довольно длинный ряд, для части которого Г. В. Чернов предлагает описательные переводы: ²⁰

рабочий поселок                            industrial settlement, workers' community