Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Архаика и современность 25 страница

(I, 137-139)

Но Ахилл горячится всех более и даже прямо заявляет о своем желании отложиться от общего дела и вернуться домой, во Фтию: тем самым он подтверждает свое право на vootoc,, на возвращение домой, право, которое имеет не только прямой, сюжетный, но и ритуально значимый смысл: юный воин, вернувшийся с войны и тем самым заявляющий о прохождении юношеской инициации, получает возможность претендовать на самостоятельную мужскую

В. Михайлин. Тропа звериных слов

роль и на отцовское наследство, если он старший сын. Ахилл — сын единственный.

Эти его претензии, в свою очередь, раздражают Агамемнона, «отца войны», и он пытается не выпустить Ахилла из-под контроля, поставив его на место сразу двумя способами. Во-первых, он прямо тычет ему в лицо отсутствием «доли в совете», характеризуя его как фигуру откровенно маргинальную («Только тебе и приятна вражда, да раздоры, да битвы» — I, 177'), а во-вторых, обозначает свое намерение компенсировать потерю собственной доли именно за счет доли Ахилла. Тем самым претензии последнего на почетный vootoc,, который можно было бы рассматривать как прохождение инициации, лишаются основания. Ахилл будет лишен чести/части в общей удаче, его возвращение не будет благим и не даст ему права претендовать на высокий мужской статус.

Итак, по всей видимости, Агамемнон ставит Ахилла в безвыходное положение. Потеря доли во взятой добыче равнозначна радикальному умалению воинского статуса, «разжалованию из героев»: без чести не будет славы. Именно об этом Ахилл говорит матери:

Матерь! Когда ты меня породила на свет кратковечным. Славы (xip.f|v) не должен ли был присудить мне

высокогремящий Зевс Эгиох? Но меня никакой не сподобил он чести! Гордый могуществом царь, Агамемнон меня обесчестил

Подвигов бранных награду похитил и властвует ею\

(I, 353-356)

(Перевод Гнедича в случае со «славой» — т(цт| в данном контексте, вероятнее всего, нельзя признать удачным. Речь все же идет именно о чести, соотносимой как с долей во взятой добыче, так и с теми почестями, которые воздаются богу или герою в выделенные ему дни на выделенной ему территории и выражаются в том числе и в особом посвященном ему участке земли (teuevog) (см. [Надь 2002: 182-184]).

В тех же самых категориях изъясняется и Фетида, требующая у Зевса, чтобы он даровал победу троянцам до тех пор,

...доколе ахейцы

Сына почтить не предстанут и чести его не возвысят

' То есть теми же словами, которыми отец-Зевс корит своего «нелюбимого» сына Ареса (VI, 891)

Греки

(6<peA.Xa>oiv те £ тщя — букв «увеличат его честь/часть». — В.М.).

(I, 509-510)

В категориях древнеирландского права речь буквально шла бы об увеличении «цены чести» Ахилла, как несправедливо (несоразмерно его врожденному и благоприобретенному «счастью») обойденного вниманием при переделе добычи.

Однако если до эпизода с переделом добычи Ахилл воплощал в себе едва ли не все возможные воинские ипостаси, то после «исключения из героев» он вдруг оказывается приговорен к доле старшего сына, обречен на vootoc;, пусть даже не такой славный, который гипотетически мог бы ожидать его впереди. О том, что возвращение из-под Илиона в его случае не предполагалось, Ахилл прекрасно знает с самого начала и ведет себя сообразно «кодексу младшего сына». Он обречен на смерть, а вместе с ней на славу и на героический статус; он никогда не станет полноправным «мужем совета», а потому не слишком заботится об этой составляющей своего социального «я». Наиболее заметные личностные и функциональные характеристики гомеровского Ахилла четко атрибутируют его как «младшего». И как только ссора с Агамемноном выходит на уровень открытого и непримиримого противостояния, Ахилл пытается отреагировать именно так, как положено реагировать «пожизненному герою», «младшему сыну»: он хватается за меч. Показателен также и тот способ, которым Афина, божество, самым непосредственным образом связанное с «судьбами героев» — через ткачество ли, через предстояние ли в битвах и «провокации на подвиг», — останавливает готовое разразиться кровопролитие: она хватает Ахилла за волосы, «окорачивая» его неуместную на совете горячность.

Впрочем, нас в данном случае интересует в первую очередь та радикальная смена поведенческого стереотипа, которую демонстрирует Ахилл после ссоры с Агамемноном, и то, как эта новая расстановка сил влияет на поведение других участников войны. Уже само по себе выделение Ахилловой дружины в отдельный лагерь есть акт семантически значимый не только с точки зрения выхода части греческой армии из-под юрисдикции Агамемнона. Ахилл дает понять, что он выделился и зажил своим умом. Добыча, взятая в поле действия прежних правил игры, возвращается Агамемнону, — и зримым воплощением этого акта является Брисеида. Себе Ахилл оставляет только то, что Агамемнон у него отнять не в силах и что он намерен увезти с собой, — ту славу, которая уже подтверждена предыдущими разделами добычи и которая, таким образом, пребудет с Ахиллом навечно и будет причислена к его семейному фар-

В. Михайлин. Тропа звериных слов

ну. Недаром он встречает посольство от Агамемнона, играя на трофейной лире. Он поет «славу героев» перед одним-единственным слушателем — Патроклом, имя которого, собственно, и означает в буквальном переводе «Слава отцов».

Но меняется главная, мотивационная часть Ахиллова поведения. Вместо того чтобы героически лечь в троянскую землю, принести себя в жертву ради решающего перехода судьбы в пользу греков и финальной победы общего дела, он думает теперь лишь о том, как в целости и сохранности довезти до дома оставшуюся у него, пусть небольшую, часть фарна. Ахилл делает свой выбор: раз Агамемнон не дает ему тщт), он возьмет vooxog, пусть плохонький, но свой. Стать героем у него не получилось; что ж, будут и другие возможности заработать себе высокий мужской статус. Для него, как для старшего сына, слава великого бойца желательна, но не обязательна.

Ахилл открывает для себя перспективу и ценность жизни'* — и не только для себя. И в греческом, и в троянском стане его пример

' Здесь— самое место порассуждать о сравнительной ценности человеческой жизни в контекстах различных культур и субкультур, о, так сказать, статусно ориентированных и нестатусно ориентированных цивилизациях. Профессиональная армия, немногочисленная, но состоящая из высококвалифицированных специалистов по «решению проблем», есть достояние культур, где доминирующей моделью является «доля старшею сына». Каста профессиональных воинов избавляет большую часть населения от необходимости рисковать актуальным или будущим статусом, позволяя выстраивать более мягкие модели прохождения возрастных и статусных инициации. Эта каста может занимать различные позиции в социальной иерархии, вплоть до самых высших (европейское дворянство, военные режимы образца XX века), но суть ее от этого не меняется. Слабые стороны подобной системы обнаруживаются там и тогда, где и когда на сцену в очередной раз выходит культура «младших сыновей», ни во что не ставящая единичную человеческую жизнь. При всем разнообразии возможных мотиваций, от анализируемых здесь семейно-родовых до современных тоталитарных, они, по большому счету, всею лишь подкрашивают традиционные «младшие» модели в тот или иной политический или религиозный цвет. Высокопрофессиональные армии передневосточных государств рубежа XII—XIII веков до н.э. были опрокинуты и смяты ордами «окраинных варваров». Один такой вооруженный щитом и дротиками бегун навряд ли moi тягаться с профессиональным, вооруженным по последнему слову тогдашней военной техники экипажем боевой колесницы. Но колесницы были эксклюзивным и дорогостоящим оружием, требующим не только серьезных материальных вложений, но и целой культуры подготовки лошадей и экипажа, изготовления самой колесницы и сложного дальнобойного лука и т д. Дротиком же традиционно владел любой охотник, а охотником в «варварских» культурах был любой мужчина старше десяти—двенадцати лет (а иногда и незамужняя женщина). Два десятка бойцов, мечущих на бегу дротики, ле! ко останавливали колесницу, после чего судьба экипажа была предрешена

Греки

вызывает к жизни самые нежелательные для героического воинского единства последствия. Ссора Ахилла и Агамемнона парадоксальным образом переворачивает привычные отношения между «старшими» и «младшими».

5. СИТУАЦИЯ СТАТУСНОЙ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ

Итак, перед нами ситуация полного хаоса, в которой статусная неопределенность в позициях двух заметнейших фигур в ахейском войске приводит к конфликту, а тот, в свою очередь, — к ситуации «мира наизнанку», в котором ролевые агенты меняются местами. «Вечный юноша», герой по праву рождения Ахилл думает о возвращении домой и о необходимости смириться с выбором доли старшего сына; властитель Агамемнон, утративший право на воинскую удачу, не замечает этого и рвется в бой. Понятно, что ничего хорошего из этого выйти не может ни в том, ни в другом случае. Текст же будет стремиться к восстановлению утраченного равновесия, и в этом, собственно, и будет состоять его основной пафос.

В случае с Агамемноном утрата воинского счастья и магическая несостоятельность и «неправедность» дальнейших боевых действий являют себя буквально с самого начала. Вся вторая песнь

А потеря колесницы для дворцовой армии значила неизмеримо больше, чем потеря десятка «бегунов» для варварской армии.

Есть интереснейшая, на мой взгляд, взаимосвязь между профессионализацией римской армии и переходом Рима от расширения границ к обороне завоеванного. Особо обращает на себя внимание и тенденция к варваризации римского лимеса, а затем и римской армии в целом. Римский легион был идеальной для своего времени боевой машиной; но в конечном счете легионы были вытеснены с исторической сиены варварскими дружинами, причем произошло это еще при жизни Западной империи.

Современные профессиональные армии позволяют буквально за несколько дней ликвидировать менее оснащенные вооруженные силы «третьих» стран. Так, хеттские колесницы до поры до времени тоже неплохо справлялись со слабо организованными и плохо вооруженными варварами, — стоило только тем выйти на равнину. Но практика уже показала полную беспомощность оснащенных самым современным и дорогостоящим оборудованием «структур безопасности» перед десятком «террористов».

Реальная проблема заключается в том, что любая «зона изобилия», организующая себя — для пущего удобства сограждан — исключительно по «старшей» модели, плодит вокруг себя окраинные элиты, которые не только чувствуют себя обделенными и обиженными, но и имеют под рукой бесконечный ^и Дешевый человеческий ресурс: мириады «младших сыновей», которых нужно только вовремя и грамотно направить на нужный небоскреб.

В. Михайлин. Тропа звериных слов

«Илиады», вплоть до начала «Списка кораблей», посвящена магическому обоснованию этой несостоятельности. Сперва Агамемнону является сон о возможности взять Илион одним ударом и без участия Ахилла, — сон ложный, но волею Зевеса «прочитанный» Агамемноном и его военным советом как истинный и пророческий. Кроме того, обычно мудрый Нестор не просто не видит обманной природы сна, но особо подчеркивает, что сон не может быть не истинным, поскольку приснился он именно Агамемнону. Итак, Агамемнон здесь — источник обольщений и ложных надежд.

Затем Агамемнону приходит в голову довольно странная мысль «испытать» войско, объявив ему на общей сходке о разочаровании в возможности достичь цели похода и о желании поход прекратить, то есть фактически о собственной несостоятельности и неправомочности в качестве «фарнового» военного вождя. Остальные ба-силеи должны при этом отговорить бойцов слушаться Агамемнона и возжечь в них боевой пыл, — так сказать, от противного. Затея эта совершенно нелепа с прагматической точки зрения¹, но имеет глубокий ритуально-магистический смысл. Агамемнон не может не осознавать ущерба, нанесенного его «удаче» историей с Хрисеи-дой—Ахиллом—Брисеидой. Он не может начинать решающего боя с той ущербной удачей, которая у него осталась, какие бы вещие сны ему ни снились. Таким образом, уловка с ложным отказом от задуманного является, во-первых, проверкой «боевого духа» войска, того совокупного воинского фарна, который остался при ахейцах и сумма которого не вполне известна Агамемнону, и, во-вторых, попыткой «заново раздать» фарн — переадресовать его другим ба-силеям, среди которых даже за вычетом Ахилла осталось немало известных героев, и воспользоваться их собственными «резервами счастья».

Обращенная к войску речь Агамемнона весьма показательна. Как бы ни воспринимал сам Агамемнон то, что он говорит, он проговаривает четкую картину хаоса, в котором (по его вине) оказалось ахейское войско. Он говорит о Зевсе, уловившем его когда-то в тенета судьбы и заставившем затеять эту войну:

Ныне же злое прелыценье он совершил и велит мне В Аргос бесславным бежать, погубившему столько народа.

(II, 114-115)

Последнее искупается только славой. Чтобы выиграть войну и взять Илион, нужно либо самому быть героем, «младшим сыном»,

¹ И продолжает расцениваться как некая сюжетная несообразность даже и современными исследователями, см.: [Клейн 1998].

Греки

готовым погибнуть ради славы и общего «победного» счастья, либо иметь таковых под рукой. Потому Агамемнон и обращается к ахейцам версхлоутес. Арное,, «ферапоны Аресовы»¹, — в надежде пробудить в них готовность к самопожертвованию.

Впрочем, он тут же переходит к теме «несчастливой судьбы», которая не позволила до сих пор и не позволит впредь ахейцам взять город. Главный образ, на котором держится весь пафос этой речи, — это образ гнили.

Древо у нас в кораблях изгнивает, канаты истлели; Дома и наши супруги, и наши любезные дети, Сетуя, нас ожидают...

(II, 135-137)

И веревки, и корабельное дерево здесь семантически значимы помимо прямых денотативных смыслов. О связи образа плетеной нити или веревки с образом судьбы сказано вполне достаточно (см.: [Онианз 1999]). Связь дерева (в том числе и как материала) с семантическими полями жертвы и судьбы была разобрана выше, в «скифском» разделе книги. В данном случае эта связь усугубляется тем обстоятельством, что речь идет не просто о дереве, а о дереве корабельном, то есть о средстве пересечения семантически весьма значимой водной преграды.

Итак, речь идет о пришедших в негодность, гнилых судьбах ахейцев, готовых променять свое адекватное воинской территории звание «ферапонов Ареса» на возвращение к домам, женам и детям, то есть открыто предпочесть долю старшего сына. Эти люди вдруг остро осознали ценность человеческой жизни, и в первую очередь

¹ Перевод Гнедича, «слуги Ареса», не совсем точен, ибо привязан к более позднему бытовому смыслу слова. Ферапон есть лицо, добровольно посвятившее себя герою или богу, его второе «я», готовое в любой момент слиться с ним, принеся себя в жертву. Так, Патрокл — ферапон Ахилла, но никоим образом не его слуга. Кстати, другое, также позднее понимание этого термина во многом и определило классическое греческое восприятие взаимоотношений Ахилла и Патрокла как гомосексуальных. Готовность пожертвовать собой ради своего Ераотпс, или cpwuevoc, входила в своеобразный воинский кодекс чести. Достаточно сказать, что беотийцы и элейцы ставили в бою гомосексуальных партнеров рядом друг с другом, явно эксплуатируя эту готовность к самопожертвованию (см.: Ксенофонг. Пир. 8, 34). Фиванский «священный отряд», который, единственный из всей фиванско-афинской армии, не отступил перед фалангой Филиппа II Македонского в битве при Херонее ни на шаг и лег на месте до последнего человека, весь состоял из гомосексуальных пар. Подробнее об этом см. в главе «Древнегреческая "игривая" культура...» данной Книги и в монографии К. Дж. Довера «Греческая гомосексуальность» [Dover 1978].

В Михайлин Тропа звериных слов

своей собственной, которая может быть продолжена в детях, земле и в семейном фарне. С таким воинством можно было бы отстоять родные города, но Илиона действительно никак не взять.

Стоит ли удивляться тому, что войско, едва услышав призыв Агамемнона, не оскорбляется в лучших чувствах, а как раз наоборот — бежит вышибать из-под кораблей подпоры и прочищать ведущие в полосу прибоя канальцы Стоит ли удивляться тому, что уже после перехода судьбы — стараниями Одиссея — на сторону Агамемнона Терсит фактически повторяет Агамемнону в лицо те претензии, которые Ахилл уже высказал ему или еще выскажет через послов'. И далее все происходит именно так, как должно' на место выбывшего Ахилла выдвигаются новые герои, вроде великолепного и неудержимого Диомеда, но всей Диомедовой удалью, вкупе с хитростью Одиссея и неколебимостью Теламонида Аякса, не переломить судьбы, которая отвернулась от ахейцев сразу после ухода Ахилла.

Кстати, вывернутая наизнанку ситуация Ахилла—Агамемнона возникает и по другую сторону «линии фронта» — после смерти Сарпедона и Патрокла, между Главком и Гектором. Гектор, статусный троянский муж (правда, при живом отце и царе Приаме), вынужден быть самым ярым из защитников Илиона. Правда, играет он при этом всегда «по правилам», предлагая противнику «взрослые» условия поединка: сперва Аяксу, позже Ахиллу. Аякс внемлет, и поединки между ним и Гектором с завидной регулярностью превращаются в «статусное испытание судеб». Ахилл, одержимый киооа после смерти Патрокла, ни о каком испытании судеб слышать не желает. Он сам — судьба, и статусные правила ему не указ. Между тем Гектор просит всего лишь о том, чтобы после его вероятной смерти Ахилл отдал тело родным Гектора для подобающих статусных похорон:

Тело лишь в дом возврати, чтоб Трояне меня и троянки, Честь воздавая последнюю, в доме огню приобщили.

(XXII, 342-343)

Гектору должно упокоиться по статусному, домашнему обряду, получив тем самым последнюю честь/часть семейного фарна,

' И главными «параллельными местами» здесь являются упрек в неправедном распределении добычи и травестийный призыв к vooroc, в сопровождении предложения оставить Агамемнона — как самого «ярого воина» — под Илио-ном одного Смысл вполне внятен раз вся добыча, а с ней вся слава и весь воинский фарн принадлежат одному Агамемнону, то он вполне справится и сам, без войска

Греки

чтобы навсегда приобщиться к нему¹. Но Ахиллу, как и Патроклу, суждено лечь на чужбине и прийти домой только в песне, а потому ему закон не писан.

Победить таких, облаченных в ткань судьбы, бойцов статусному мужу Гектору не просто трудно, а невозможно. Потому у троянцев регулярно появляются весьма специфические, равно маргинальные с точки зрения греческой традиции союзники вроде фракийцев, эфиопов или амазонок. Ничуть не лучше в этом смысле широко представленные в «Илиаде» ликийцы, самое имя которых звучало для греческого уха производным отХиход, «волк», и рифмовалось с Ivooa. В итоге функционально Гектор относится к Сарпедону или Главку почти так же, как Агамемнон относится к Ахиллу.

И после смерти Сарпедона возникает совершенно «параллельная» коллизия между Гектором, не сумевшим вовремя выручить Сарпедона, и Главком, тоже в своем роде «ферапоном» последнего. Главк упрекает Гектора:

Что до ликиян, вперед ни один не пойдет на Данаев Биться за град; никакой благодарности здесь не находит, Кто ежедневно и ревностно с вашими бьется врагами. Как же простого ты ратника в войске народном заступишь, Муж злополучный, когда Сарпедона, и гостя и друга, Предал без всякой защиты ахеянам в плен и добычу? Мужа, толико услуг оказавшего в жизни как граду, Так и тебе? Но и псов от него отогнать не дерзнул ты\ Если еще хоть один от ликийских мужей мне послушен, Мы возвратимся в дома...

(XVII, 146-155)

Речь идет об откровенно Ахилловой, вплоть до мотиваций, дилемме: ностос как альтернатива «недоданной» ответственным за битву вождем клеос.

Впрочем, вернемся на ахейскую половину поля боя.

Ахейцы — прекрасные воины, и всякий раз, когда в поединке сходятся равные по силам Аякс и Гектор, по очкам побеждает Аякс. Ахейцы — стратеги, тактики и умельцы: при непосредственной угрозе кораблям по приказу Агамемнона буквально за одну ночь вокруг лагеря вырастает стена. Но издевка Ахилла, который выговаривает присланному Агамемноном посольству все, что за

' Интереснейший эпизод: Андромаха ткет, когда до нее доходит весть о смерти Гектора, и, услышав вопль, роняет челнок, оборвав нить. После чего она обещает сжечь тканные Гектору одежды ему в чесгь во время похорон. Судьба оборвана, ткань ее (ткань судьбы, естественно, а не реальная тканая одежда), очистившись в жертвенном огне, станет частью семенною фарна.

В Михаилин Тропа звериных с we

долгое время вынужденного бездействия накопилось на душе, метит в самую точку

Пусть он с тобой, Одиссей и с другими царями ахеян Думает, как от судов отвратить пожирающий пламень Истинно, многое он и один без меня уже сделал Стену для вас взгромоздил и окоп перед оною вывел Страшно глубокий широкий, и внутрь его колья уставил¹Но бесполезно¹ Могущества Гектора, людоубийцы, Сим не удержит Пока меж аргивцами я подвизался, Боя далеко от стен начинать не отважился Гектор К Скейским вратам лишь и к дубу дохаживал там он

однажды Встретился мне но едва избежат моего нападенья

(IX, 346-355)

Агамемнон — хороший хозяйственник и «многое сделал» для ахеян, чтобы не ввергать их в опасность от троянских копий Но покуда в поле был Ахилл, пока Ахилл был «младшим», троянцы бегали от ахейцев и отсиживались за стенами, а не наоборот Нет смысла приезжать под чужие города, чтобы сидеть подле них в обороне А как только ты сел в оборону — стены тебе не помогут, ибо земля здесь не своя и оборонять здесь нечего Здешняя земля если и будет кому помогать, то Гектору, который теперь сам «борзой» и от которого Ахилл демонстративно отказывается защищать падших духом ахейцев Он уедет на родину, во Фтию, и вот там, если возникнет такая необходимость, сумеет защитить свой дом

Агамемнон предлагает ему роскошную компенсацию за понесенный моральный ущерб Среди прочих даров главным является обещание выдать за Ахилла замуж любую из дочерей и дать за ней богатейшее приданое, состоящее прежде всего из городов и земель Ахиллу угодно избрать долю старшего сына, — что ж, Агамемнон предоставит ему такую возможность, причем выделит и земли, и невесту от себя вот главный смысл компенсации Ахилл не просто станет владельцем земель и отцом семейства И то и другое он получит из рук самого влиятельного, самого «счастливого» царя во всей ахейской Греции прекрасный фундамент для строительства собственного дома, собственного семейного фарна Фактически Агамемнон предлагает Ахиллу долю собственного старшего сына и прямо говорит об этом

Если же в Аргос придем мы, в ахейский край благодатный, Зятем его назову я и честью сравняю с Орестом, С сыном одним у меня

(IX, 141-143)

Греки

Агамемнон не понимает сути происходящего — или делает вид, что не понимает. Предлагая Ахиллу сравняться честью с Орестом, он предлагает ему судьбу весьма двусмысленную. Орест, как и Ахилл, — единственный сын, разом и старший и младший. Да, он должен наследовать Агамемнону в Арголиде, но, во-первых, в тот момент, когда говорятся и выслушиваются эти речи, Орест (согласно одному из вариантов мифа) пребывает на чужбине, в бегах. Он воспитывается в доме фокидянина с весьма показательным «эфе-бическим» именем Строфий, четко выводящим на семантические поля кружения/кручения/увертки/уловки, при, собственно, отро-cpic, — «крученая, плетеная веревка», «крученая головная повязка»: отсылка к «судьбе», к доле младшего сына очевидна. Напомню также и о том, что в отеческий дом Орест вернется мстителем и матереубийцей и что в конце концов (по ряду версий) царем в Микенах (Аргосе) станет после связанной с убийством Агамемнона династической неразберихи не он, а его ферапон, Пилад: Орест же погибнет в дикой пастушеской Аркадии от укуса змеи¹.

Впрочем, все дело в том, что долю старшего сына Агамемнон обещает Ахиллу после взятия Илиона, а для взятия Илиона нужен Ахилл «младший». Мало того, именно его смерть в этом качестве и является одним из необходимых условий успешного окончания похода и, следовательно, торжества Агамемнона как «успешного», «счастливого» вождя.

Ахилл не принимает щедрого подарка, от души пройдясь по Агамемнону и по его претензиям на готовность поделиться последним куском теперь, когда становится очевидной не только сама по себе его несостоятельность и «несчастливость» в качестве военного вождя, но и причина этой несчастливости. Агамемнон предлагает долю старшего сына? Ахиллу незачем брать этот подарок из рук Агамемнона. Он ясно дает понять, что землями не будет обижен и дома, во Фтии, да и воинского счастья он как-никак за эти девять лет заработал. Агамемнон уже однажды обещал разделить с ним счастье, когда вынудил идти в троянский поход. И что же в итоге? Звал за славой, отнял честь, без которой славы быть не может. Агамемнон уже не благ, и брать от него что бы то ни было — себе в ущерб. Ахиллу не нужно ни отступного, ни Агамемноновых дочерей; а невесту ему сговорит отец — не отец битвы, а отец детей. Ахилл едет приумножать семейный фарн и другим советует поступить так же. Агамемнон сам «разложил дисциплину» — ему за это и отвечать.

Однако ситуация самого Ахилла, внешне куда более выигрышная, наделе оказывается проигрышной даже по сравнению с ситуа-

¹ О семантике змеи как маркера перехода границы и «жертвы перехода» ^см. в соответствующей главе «скифского» раздела.

В Михайлин Тропа звериных слов

циеи Агамемнона. Атрид хотя бы спорадически, в силу собственного статуса и поддержки большинства ахейских басилеев, сохраняет положенные ему позиции Ахилл же фактически отрезает себе какие бы то ни было пути к обретению славы

Не был уже на советах, мужей украшающих славой

(x\j6iavEipav), Не был ни в грозных боях

(1,490-491)

Слава — между советом и боем, долей старшего и долей младшего сына. Ахилл еще не достиг первого и уже отлучен от второго, он — ни там ни тут. Позже, перед самой отправкой посольства к Ахиллу, Нестор косвенно подчеркнет эту ситуацию, публично вознеся хвалу Диомеду («заступившему» Ахилла на поле боя), с удивлением указывая на то, что тот в состоянии не только «мечом махать», но и говорить дельные вещи в совете мужей.

Сын Тидеев, ты как в сражениях воин храбрейший. Так и в советах, из сверстников юных, советник отличный Речи твоей не осудит никто из присущих Данаев, Слова противу не скажет, но речи к концу не довел ты Молод еще ты, и сыном моим, без сомнения, был бы Самым юнейшим, однако ж, Тидид, говорил ты разумно

(IX, 53-58)

Показательно, что величает Нестор Диомеда исключительно по отцу (Тибаби.), подчеркивая (для членов совета) славное происхождение Диомеда, его «патроклию», «славу отцов», которая дает ему возможность говорить разумно даже и в юном возрасте и которая извиняет его излишнюю горячность (по полочкам Нестор все разложит сам). Впрочем, здесь возможна и толика скрытой издевки' Ти-дей, отец Диомеда, как известно, особым благоразумием не отличался, так что реплика Нестора вполне может быть обоюдоострой

Ахилл все еще «держит позицию», и сцена с приемом послов от Агамемнона вроде бы лишний раз уверяет нас в полной невозможности для него каких бы то ни было компромиссов с Агамемноном. С послами он говорит весьма резко (если «снять» обязательные статусные знаки уважения: угощение, уверения в том, что лично против них Ахилл ничего не имеет, и тд) и, скажем, в Одиссея, главного проводника политики Агамемнона на протяжении всей Троянской воины¹, то и дело летят стрелы. С Фениксом, самым

' В «Агамемноне» Эсхила вернувшийся в родной юрод Агамемнон, поминая незадолго до смерти своих былых соратников в контексте весьма актуаль-

Греки

красноречивым из послов, Ахилл внешне весьма приветлив и даже предлагает ему место на корабле, предлагает совместный постое: но и здесь тоже не все так просто, как кажется.

Феникс — очередной самозваный претендент на «отеческие» полномочия по отношению к Ахиллу. Он начинает свою речь с напоминания о том, что имеет над Ахиллом своего рода «право опекуна», ибо отец последнего, Пелей, отправляя сына на войну, именно ему. Фениксу, поручил научить Ахилла всем необходимым мужским умениям, то есть сделать из него разом и воина, и «мужа совета». Он вспоминает о том, как выполнял при маленьком Ахилле обязанности «кощея», кормильца и няньки, особо подчеркивая, что постоянно держал мальчика у себя на коленях, — в греческой символике поз и жестов это равнозначно «принятию в сыновья»; наконец, он прямо называет Ахилла сыном.

Однако в «отцы» Ахиллу Феникс годится еще менее, чем Агамемнон. Будучи «героем по рождению», он не предназначен для отеческого статуса; но и героического статуса он давно уже недостоин, поскольку герой должен вовремя и со славой погибнуть, а Феникс дожил до седин, причем прихлебателем, «параситом» в чужом доме. Это еще одна «застрявшая между статусами» фигура, но его ситуация, в отличие от ситуации Агамемнона и Ахилла (или того же Одиссея), безвыходна и безнадежна: ни отцом, ни героем Фениксу стать уже не суждено. Поэтому вся его мудрость — ложная мудрость, каковое обстоятельство и явит себя очень скоро в его «титульном» рассказе о Мелеагре.

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 242526 27 28 29 Следующая ⇒