 |
ГЛАВА 14: Атомные веса
|
|
|
|
Я не могла перестать плакать. Просто физически не могла.
Мне было больно. Мне было настолько больно. Каждый раз, как я закрывала глаза, видела его лицо, и мне становилось еще больнее. Я стала задыхаться, словно стала тонуть от этого.
Я была не таким человеком, по крайней мере, не была такой до этого момента. Я была спокойной и отстраненной, я презирала драму. Я никогда не понимала девушек, которые плакали из-за парней. Но я делала это сейчас. И я успела чертовски прочувствовать
это. У меня не было никакого контроля над моими мучениями, у меня не было выбора, кроме как чувствовать это, все это, и это был отстой.
Так что, я похоронила себя под одеялом и плакала, будто это была моя работа, а я надеялась на повышение по службе. Я плакала, пока моя подушка не стала мокрой, и единственное, чего я добилась, было то, что пульсация в моей голове стала такой же сильной, как и боль в моем сердце.
Вот в каком состоянии нашла меня Сэм после расставания с Мартином.
Она остановилась в двери в нашу комнату, и свет из коридора осветил мою кровать, а я встретилась с ней взглядом, пока она осматривала мое припухшее, заплаканное лицо. Уголки ее рта опустились, когда она сжала губы.
— Кто-то умер? — спросила она.
Я покачала головой и прижала лицо к влажной подушке, мои слова прозвучали приглушенно, когда я драматично ответила:
— Нет. Но я хотела бы.
— Ты хотела бы умереть?
— Да, я хочу умереть.
— Почему?
— Мы расстались.
Иииииии еще больше слез. Я икнула, всхлипывая.
— Ну... Черт. — Я слышала ее вздох, потом она нежно сказала, поглаживая меня по спине: — Я скоро вернусь с мороженым и фруктами.
Дверь щелкнула, закрываясь за ней. Так что я плакала, завернувшись в хаос чувств и мыслей, захлестнувших меня, после того как сама ушла от Мартина.
|
|
|
Может, я была эгоисткой.
Может, месть Мартина была важнее, чем репутация моей матери и обеспечение интернет-сервисом миллионов людей.
Может, мы могли бы видеться тайно, и никто бы не узнал.
Может, мы просто расстались бы на четыре месяца, чтобы он смог привести свой план мести в действие.
Может, я просто превращалась в жалкое существо, которое хваталось за любую соломинку, потому что я скучала по нему каждой клеточкой своего тела, и мысль, что я никогда больше не увидела бы его и не заговорила бы с ним снова, заставляла меня желать поджечь себя.
Конечно же, я бы не подожгла себя, но сделала бы что-нибудь радикальное, потому что мне было так чертовски больно и очень, очень плохо.
А прошло всего пять часов.
Сэм вернулась, когда я была в середине воспроизведения разговора с Мартином в моей голове и потому сомневалась в правильности моего решения в миллионный раз.
Она включила свет, заставляя меня стонать, морщиться и более страстно желать
смерти.
— Кэти, возьми розовые таблетки на тумбочке и выпей воды. У тебя, наверное,
обезвоживание.
— Что за розовые таблетки?
— Ибупрофен.
Я изо всех сил пыталась сесть, потянувшись за таблетками, и начала плакать.
— Ладно, — сказала я сквозь слезы, — я возьму таблетки, но ничто и никогда не заставит меня снова чувствовать себя хорошо.
Сэм уныло вздохнула, и я услышала звон посуды и шелест полиэтиленового пакета, уверена, что это были звуки приготовления мороженого. После того как я выпила воды, Сэм подсунула мне новую коробку салфеток и дала мне в руки тарелку.
— Ешь свое мороженое и рассказывай мне, что случилось.
Я пожала плечами, покосившись на мятное с шоколадной крошкой и помадкой мороженое в моей тарелке.
— Я не знаю, что сказать.
|
|
|
— Мне нужно нанять киллера?
Я немного попробовала мороженое. На вкус оно было очень хорошее. Я была оцепенело поражена тем, что что-то могло быть таким вкусным.
— Нет. Я порвала с ним.
— Ты рассталась с ним?
Я кивнула, подвинув мороженое в сторону, чтобы добраться до помадки.
— Это как-то связано с твоей мамой?
Я снова кивнула, горло сжалось. Внезапно мне перехотелось помадку, потому что помадка была не Мартином и никогда не стала бы Мартином.
Дурацкая помадка.
Держа свою тарелку в руках, Сэм села рядом со мной на кровать и обняла меня за
плечи.
— Кэйтлин, расскажи мне все. Поговори со мной. Позволь помочь тебе.
— Ничто уже не поможет. — Я знала, что это прозвучало угрюмо, но мне было все
равно. Быть драматичной — единственное, что казалось правильным.
— Тогда расскажи мне, потому что я любопытная. Расскажи, что произошло.
Так я и сделала. Я рассказала ей все про то, что Мартин был отвержен родителями, как он рос, и о его унижениях — хотя я не вдавалась в подробности — и о безвыходной ситуации с матерью, также смутно описала планы мести Мартина.
Это заняло у меня час, потому что я прерывалась, время от времени всхлипывая, словно ребенок. Говорить об этом было словно переживать это снова и снова, и я испытывала свежую боль с каждым словом. Однако, когда я закончила, когда мой рассказ о несчастьях был закончен, я почувствовала себя как-то иначе.
Я не чувствовала себя лучше. Просто не такой... отчаявшейся.
Отчаянная, опустошенная, удрученная, подавленная, безнадежная, безутешная, несчастная...
— Извини, если из-за этого между тобой и Эриком будет все странно, — сказала я в тарелку с мороженым, потому что мне тяжело было поднять глаза.
— Что ты имеешь в виду?
— Я просто надеюсь, это не поставит тебя и Эрика в неловкую ситуацию. Ты не должна позволять тому, что мы расстались с Мартином, отразиться на ваших отношениях.
Она молчала с минуту, и я ощущала ее взгляд на себе.
— Кэйтлин... Эрик и я не встречаемся.
Хоть это и было больно, я подняла глаза на нее, зная, что выражение моего лица выдавало замешательство.
— Нет?
— Нет, дорогая. Мы не встречались.
— Тогда... Что случилось на прошлой неделе? — Я говорила в нос и немного пискляво.
|
|
|
Она пожала плечами.
— Ничего значительного. Я имею в виду... Мы хорошо провели время вместе, но мы не встречаемся.
— Ты спала с ним? — Я не знала, что хотела спросить, пока не задала этот вопрос, и вздрогнула, потому что это было грубо, категорично и требовательно.
Ее полуулыбка была почти покровительственной.
— Да. Мы спали вместе. И мы зависали вместе и получили массу удовольствия. Мне он очень нравится, но я не ищу отношений, я сказала ему об этом еще в начале недели. Между занятиями и теннисом мне нужно подработка на лето, я все еще в поисках хорошего места. Так что мы хорошо провели время, но я сомневаюсь, что увижу его снова.
Новые слезы затопили мои глаза, и я сморгнула их, пораженная тем, что еще могла
плакать.
— Я плохая феминистка? Ты можешь сказать мне правду.
— Ты это о чем? — Сэм хмыкнула, пытаясь распутать клочок волос у меня за ухом.
— Потому что я влюблена в Мартина. Я начала влюбляться в него в тот момент, когда он поцеловал меня в кабинете химии. У меня абсолютная слабость к нему. И мысль спать с кем-то без любви... Я не знаю. От это меня тянет вырвать.
— Кэйтлин, ты и я — два совершенно разных человека с абсолютно разными характерами, опытом и личностью. Не все женщины могут — или должны — иметь случайные половые связи. Так же, как, верь или нет, не у всех мужчин бывают случайные половые связи. И невозможность заниматься сексом без глубоких чувств не делает тебя плохой феминисткой, так же, как и меня, любовь к кружевным трусикам и розовому цвету не делает плохой феминисткой. Ты понимаешь, о чем я?
Я кивнула, все еще чувствуя себя плохой феминисткой. Но хуже, чем это, мне было все еще больно. Отсутствие Мартина было словно криком в ушах, и острая боль от внезапной утраты пытала мою душу... Тьфу! Теперь я созерцала свою измученную душу. Я была жалкой.
Я простонала.
— Что со мной не так? Как я могу быть настолько расстроена из-за парня, с которым технически была меньше недели?
— Во-первых, перестань себя корить за то, что ты чувствуешь.
— Я жалкая. Я просто гуру драмы. Я та самая девушка. Я годами осуждала ту девушку, а теперь я как она, и мне ужасно жаль, что осуждала ее, потому что, если она чувствовала хотя бы одну десятую той агонии, которую я чувствую сейчас, то мне нужно написать ей письмо с извинениями. Мне хочется ударить себя по лицу за то, что была такой осуждающей.
|
|
|
— Кэйтлин, мы все становимся такими девушками рано или поздно. Ты не сможешь узнать или понять другого человека до тех пор, пока не переживешь подобный опыт. У тебя все произошло слишком быстро и сильно. Вы словно оказались в лагере знакомств на острове. Девочка моя, ты потеряла девственность всего два дня назад! Дай себе немного времени, чтобы приспособиться.
— Ох, Сэм, как я смогу делать это всю оставшуюся жизнь, если спуст я шесть часов после расставания я уже раздумываю о смерти от огня в качестве альтернативы боли в сердце?
сказала:
Сэм вздохнула и обняла меня. Она положила голову на мое плечо и тихонько
— Кэйтлин, остановись и подумай об этом, действительно задумайся о том, что происходит. Задумайся о том, что ты знаешь об этом парне.
— Я знаю, что он любит меня, а я рассталась с ним, сама даже не знаю почему.
— Я знаю почему. Ты рассталась с ним, потому что хотела сделать все правильно.
— Но он любит меня и...
Она сделала такой звук горлом, чем напомнила мне Мардж из Симпсонов, и прервала мои плаксивые тирады.
— Вот истина, и мне жаль, если от этого тебе станет больнее, но это так: Мартин никогда не поставит никого — даже тебя — выше себя.
Я поморщилась потому что... Боже, это было прямо в точку. Я прижала влажную салфетку к лицу.
— Спасибо.
— Я не говорю это, чтобы обидеть тебя. Ты прекрасная и удивительная, и такая умная, — сказала Сэм, при этом крепко сжимая меня. — Я говорила, что еще ты красивая? Но дело в том... — она подняла голову и осмотрела мое лицо, — дело в том, что он не умеет любить. Не умеет. Ты сама сказала, что его родители отвергли его. Он знает все о самосохранении и думает только о мести. Он как Граф Монте-Кристо.
Я несчастливо улыбнулась и покачала головой.
— Я знаю, что ты пытаешься помочь, но ты не знаешь его так, как я. Я знаю, что он любит меня.
— Уверена, на каком-то уровне во вселенной Мартина, где он один, он сможет сделать комнату для тебя. Уверена, он любит тебя, насколько он способен любить. Но что поделаешь. Эта вселенная для одного, и просто уголок для тебя — это не то, что ты заслуживаешь. Ты заслуживаешь вселенной для двоих и пьедестал, и сексуальных мальчиков, которые будут очищать для тебя виноград.
Слезы брызнули из глаз, когда я фыркнула, стерев их салфеткой, которая была уже просто тряпочкой.
|
|
|
— Я не хочу сексуальных мальчиков. Я просто хочу... Я хочу... — Я взглянула на потолок и покачала головой.
— Я знаю. Ты хочешь, чтобы Мартин Сандеки выбрал тебя, вместо того, чтобы руководствоваться местью, которой забит его мозг с тех пор, как он был подростком, и над которой он работал, пока не достиг сознательного возраста.
Я кивнула и добавила с сарказмом:
— Да. Точно. Почему я не могу быть для него важнее, чем жизненные амбиции? Сэм была совсем не саркастичной, когда сжала мою руку и сказала:
— Но разве ты не видишь? Ты должна понять. Ты не просила его сделать что-то неправильное или незаконное, ты не просила его выбирать тебя, вместо его убеждений. Ты просишь его сделать правильное и хорошее дело, доброе дело. Если он действительно любит тебя, действительно и по-настоящему любит, то ты должна быть для него важнее, чем месть.
Я пристально смотрела на нее, пока мое зрение снова не размылось, и добавила рассеянно:
— Но я не важна.
— Но ты не важна, — эхом повторила она с грустным лицом, притягивая меня в объятия, снова шепча мне на ухо: — а ты должна быть важной.
* * *
В понедельник я написала маме о том, что рассталась с Мартином. Она ответила, что организовала через химический факультет, чтобы я закончила лабораторную без партнера. Еще она написала, что надеялась увидеть меня на летних каникулах.
Когда я больше ничего не получила от нее: ни звонка, узнать, как я, ни спасибо или хотя бы признание того, как прошел для меня этот разрыв — я стала иррационально злой и играла " Убивая во имя" группы " Rage Against the Machine14" на моей акустической гитаре до 2: 37 утра. Я остановилась, только потому что Сэм пришла домой поздно вечером с учебы, и ей нужно было поспать. Когда она ушла на следующее утро, я взяла свою гитару и сыграла эту песню снова.
Но игра злобной музыки на акустической гитаре перестала полностью удовлетворять меня, поэтому я прекратила. Теперь мне нужны были барабаны.
Следующая неделя была странной. Сэм сказала, что у меня был траур, но почему-то было такое ощущение, словно это я умерла. Жизнь складывалась из периодов отрешенности, изредка прерываемых вспышками интенсивного и болезненного беспорядка.
Ближе к концу этой бесконечной недели, полной незначительных на первый взгляд моментов, я задавалась вопросом, почему кто-то хотел влюбиться. Влюбленность высасывала — образно, она высасывала жизнь из меня, превращая меня в пустую, одинокую пустыню.
Кроме тех случаев, когда я играла на гитаре.
14 Rage Against the Machine — американская группа альтернативного метала, существующая с 1991. В их музыке сочетаются и элементы тяжёлого рока и хип-хопа, но более всего группа известна своими крайне левыми политическими взглядами.
Так что, я играла на гитаре, но вместо того, чтобы играть злобную музыку, я играла сюиты, в основном, классические, как-то придавая им поистине злобное звучание.
Еще я игнорировала сообщения Джорджа о воскресных семейных повестках дня. Я пропустила воскресный звонок, при этом показав два средних пальца телефон у, когда он зазвонил. Потом я играла на гитаре.
В понедельник, спустя неделю после расставания, я была в ужасном беспорядке. Я не мылась... почти. Я находила утешение в маленьких достижениях таких, как чистить зубы раз в день и добраться до аудитории.
Идя на занятия, я смогла сосредоточиться. Ну до того как войти в класс векторных исчислений, я была в шоке, подслушав, что кого-то из братства Мартина арестовали за попытку изнасилования и нападения на несовершеннолетнего.
— Кого? — спросила я громко, не заботясь о том, что после этого вопроса ко мне прицепился бы ярлык бессовестно подслушивающей.
Двое парней посмотрели через плечо на меня, видимо нашли меня безобидной в моих спортивных штанах, со спутанными волосами и в испачканной футболке " Властелина Колец", затем повернулись ко мне лицом, чтобы я могла включиться в разговор.
Рыжий заговорил первым:
— Один из команды гребцов, Салсмар. Его фотографи я в газете, если хочешь знать, там еще есть и видео. Они не раскрывают имя девушки, потому что выяснилось, что она несовершеннолетняя.
Бэнджамин Салсмар. Бэн. Насильник Бэн.
О мой Бог!
Желудок скрутило. Я чувствовала себя ужасным человеком. Я должна была позвонить в полицию насчет Бэна, как только приехала обратно в кампус. Но я забыла, дав волю личной драме, и теперь кто-то страдал из-за меня.
Тьфу... Просто, тьфу!
— Просто еще один придурок из братства, — насмешливо сказал темноволосый парень. — Было бы удивительно, если бы такое дерьмо не происходило все время. Покажите мне парня из братства, который бы никогда не насиловал девушку, это будет шокирующе.
— Ага, — добавил рыжий, — это будет достойно освещения в прессе, если Салсмара действительно посадят. Обычно этих парней выкупают папочки и пожимают руки.
— А что за видео? — надавила я. — Если у них есть видео, то его наверняка посадят?
Они оба пожали плечами, словно власть, деньги и влияние значили больше, чем жесткие и весомые доказательства. Потом начался урок, и наш импровизированный фестиваль сплетен завершился.
Но я не могла сосредоточиться на занятии, словно у меня были сотни муравьёв в штанах. Уверена, что Мартин организовал арест Бена или, по крайней мере, был ответственен за то, что его записали на пленку.
* * *
К концу третьей недели после расставания я почти ежедневно принимала душ и не плакала уже семь дней. Я потеряла почти пятнадцать фунтов... Даже печенье не вызывало у меня интерес. Я не отвечала на мамины звонки, не участвовала в воскресных семейных встречах.
Я снова начала прятаться в шкафу. После занятий я приходила обратно в общежитие, залазила в мой шкаф и закрывала дверь. Иногда я брала свою гитару и играла песни собственного сочинения, импровизируя. Все песни были мрачными.
Я не видела и не слышала ничего о Мартине, и все равно было больно. Его отсутствие чувствовалось везде. Поэтому, сидеть в темноте и наслаждаться отсутствием чувств было облегчением.
Мне не становилось лучше. Вещи не становились легче. Жизнь становилась из дрянной в ужасающе болезненную.
Таким образом, дела окончательно превратились из дрянных в ужасающе болезненные после обеда в четверг. Я шла домой с намерением провести некоторое время во мраке моего шкафа, когда увидела его.
Мои ноги сами по себе перестали двигаться, и я сказала себе не моргать и не дышать, а вдруг, он был миражом. Я не осознавала до того момента, насколько я изголодалась даже по мимолетному взгляду на него. Хоть это и было больно до глубины моей мелодраматичной и измученной души, я все равно пялилась на Мартина.
Он сидел за круглым столом студенческого союза. Его большие руки были в волосах, и он углубился в изучение бумаг на столе перед ним. Рядом с Мартином сидела очень красивая блондинка в сером деловом костюме, черный кожаный кейс лежал на стуле рядом с ней. Я отметила, что она выглядела примерно на десять лет старше меня, но я задалась вопросом, как много профессионализма скрывалось под этим костюмом и макияжем.
Между тем, выглядел он точно так же. Его волосы были взъерошены, но это, скорее всего, потому что он часто пропускал через них свои пальцы. Но его цвет лица был в порядке. Выглядел он нормально. Вполне безупречно.
Я заставила себя перевести дух и переместиться к стене, подальше от потока пешеходов. Мой мозг был перегружен после того, как я почти минуту стояла и пялилась, как ненормальная на моего... на моего Мартина.
Но он не был моим Мартином.
Новая волна боли пронзила мою грудь, и я изо всех сил пыталась вдохнуть.
Казалось, кто-то ударил меня ножом прямо в сердце. Каждый удар был медленной болью.
Он не был моим. И он выглядел совершенно нормально. Он был прекрасен, а я была безобразной, потому что он никогда не любил меня, а я позволила себе всецело влюбиться в него... как полная идиотка.
Холодная уверенность и принятие были мучительными, но необходимыми, словно бальзам на открытую рану, которую я носила в себе. Это было просто, как сказала Сэм: он был не способен любить. Я теряла свое время, глядя на него теперь и тоскуя по нему в течение последних трех недель. Все мое время с Мартином Сандеки было напрасной тратой времени.
Поистине опустошающее, но успокаивающее онемение накрыло меня, словно одеялом. И я приняла его. Черт возьми, да я обмазала бы себя им. Оно было словно доспехи и оружие, и, наконец-то, средство борьбы против моих обнаженных чувств. Я так устала быть ранимой и беспомощной.
Наконец, позволив себе еще один взгляд, отметив со спокойной отрешенностью, что он сейчас улыбался женщине и она смеялась тому, что он сказал, я покачала головой, чтобы очиститься от его изображения, и отвернулась.
Я не смеялась почти три недели. Но я не плакала семь дней и не плакала бы сегодня.
Кроме того, я решила, что больше никогда плакала бы из-за Мартина Сандеки.
Я решила пойти длинной дорогой, через здание студенческого союза, чтобы не проходить мимо стола. Длинный путь лежал через скопление торговых автоматов, поэтому я остановилась и решила взять бутылку " Доктор Пеппер15" и немного арахисового «М& M's». Я и не помнила, когда в последний раз ела, что было совершенно неприемлемо. Я любила еду и позволила Мартину высосать радость из каждого аспекта моей жизни.
15 «Доктор Пэппер» (англ. Dr Pepper) — газированный безалкогольный прохладительный напиток, торговая марка Dr Pepper Snapple Group.
Чтобы прямо сейчас положить конец высасыванию радости, я собиралась использовать магию пищи.
Я вытащила две хрустящие долларовые купюры из моего кошелька, чтобы получить только что утвержденный мной обед чемпионов, когда почувствовала руку на моем плече.
Я взглянула на ее обладателя, ожидая увидеть приятеля-студента, который выпрашивал мелочь. Вместо этого, мои глаза столкнулись с глазами Мартина. Я была удивлена, но настолько онемела в тот момент, что, уверена, мое выражение не выдавало ничего, кроме равнодушия.
Я обратила внимание на то, что он выглядел великолепно. Действительно, действительно отлично. Даже красиво. Он светился так, словно чего-то добился. Он был одет в черную футболку с изображением сцены из гребли на лицевой стороне и темные джинсы. Я отметила, что он никогда не носил узкие джинсы вероятно потому, что его бедра были слишком мускулистые, а узкие джинсы были для тощих парней. Он никогда не был худым.
Выражение его лица не было счастливым, но он и не выглядел, словно страдал. Он не был на пятнадцать фунтов легче и белым как полотно. Его глаза не были налиты кровью. Его руки не дрожали. Он казался сердитым, но совсем не убитым горем, по крайней мере, не тот вариант, который я видела в зеркале каждое утро.
Я чувствовала себя так, словно меня сейчас стошнило бы.
Отведя взгляд, я попыталась обойти его, но он не дал мне этого сделать, преградив мне дорогу.
Он двигался так, словно собирался схватить меня за запястья, так что я остановилась, отдернув от него руки, и отшатнулась назад. Поскольку я оказалась в ловушке торговых автоматов, я отвернула лицо в сторону, уставившись в стену, оказавшись в профиль к нему.
Наконец он спросил:
— Ты можешь посмотреть на меня?
Я напряглась. Звук его голоса делал что-то ужасное со мной. Он прорывался сквозь эти новые преграды, сквозь отрешенность, которая меня охватила. Поэтому я не хотела смотреть на него снова. Я наконец-то взяла под контроль свои чувства и не могла так рисковать. Я догадывалась, что смотреть на него было бы больно.
И видимо, в дополнение к осознанию того, что просто вид кого-то мог причинить физическую боль и недомогание, я начала понимать какими очищающими и необходимыми были ругательства. Несмотря на мой обширный словарный запас, не существовало иного способа, чтобы описать, насколько больно было смотреть на Мартина.
Пери ферийным зрением я почувствовала движение и отстранилась, прежде чем он смог прикоснуться ко мне. Я скрестила руки на груди.
— Черт возьми, — вспылил он. Его гнев и разочарование нависли над нами темным, обвинительным облаком.
Мы стояли так минуту, а я представляла, как строила настоящую стену из кирпичей между нами. Я была волонтером три месяца во время каникул в старшей школе, в " Среде обитания для человечества" 16, и я могла сложить чертову стену из кирпичей.
Он прорвался сквозь тупик.
— Поговори со мной, Паркер.
Я покачала головой и закрыла глаза, сжимая губы вместе в упрямую линию. Вместо звуков колледжа вокруг нас, я слышала только его дыхание. Он не громко дышал, просто я его слышала. И это напомнило мне время, которое мы провели на яхте. Я вытолкнула эту мысль из головы прежде, чем расплакаться снова, потому что это заставило бы меня плакать, и обратила свое внимание обратно к выдуманной кирпичной стене.
— Выглядишь дерьмово, — сказал он.
Да, это было жутко, что сказать. Но это было так характерно для Мартина. Так легкомысленно и откровенно. Я выглядела как дерьмо. И я поняла, что Мартин был не очень приятным человеком даже по отношению ко мне. Он был честным, в первую очередь. Иногда его честность означала, что он говорил мне приятные вещи. Но он никогда не был милым ради того, чтобы сделать приятное, или вежливым, потому что хотел пощадить мои чувства. Ни разу.
Я задумалась, приходило ли ему в голову, что у меня были чувства...
— Ты ела? — Он сделал шаг вперед, его тон был равнодушным, почти дружеским.
— Тебе нужен сэндвич, позволь мне угостить тебя обедом.
Я открыла глаза, уставившись в пол, но промолчала. Встреча с ним удовлетворила некоторые главные, вероятно нездоровые, потребности видеть, например, как он относился к нашему расставанию. Был ли он так же измучен и разрушен, как и я? Я получила ответы на свои вопросы и теперь не могла дождаться, чтобы больше никогда его не видеть.
Неожиданно он выпалил:
— Если ты не заговоришь со мной, я сойду с ума.
16 Habitat for Humanity International (рус. Среда обитания для человечества) — международная
неправительственная некоммерческая организация, основанная в 1976 г оду, занимающаяся главным образом строительством простого и доступного жилья для бедных и бездомных во всем мире.
Его слова были тихими, но грубыми, как будто рвались из груди. И они безусловно разрывали и мою грудь. Жгучая боль вспыхнула в животе, и мне пришлось сосчитать до десяти, прежде чем я смогла дышать снова.
Я ничего не сказала. Если бы это случилось не сегодня, если бы он приблизился ко мне на час раньше, я, скорее всего, расплакалась бы и умоляла бы его взять меня обратно. Но к лучшему, или к худшему, вид того, как хорошо он выглядел несколько минут назад, выключил какую-то кнопку внутри меня. Я наконец-то приняла, что мы расстались, в основном из-за того, что мы никогда по-настоящему и не были вместе.
— Я люблю тебя. — Он выдохнул слова, и я почти поверила ему. Он был так близко, что я могла почувствовать его дыхание на моем лице, ласковый шепот пронзил мое сердце и желудок, разрывая и кромсая. Он повторил: — Я люблю тебя.
Тогда он прикоснулся ко мне, его руки прижались к моему лицу.
— Нет. — Я попыталась отдернуть голову прочь, но он держал меня крепче, шагая ко мне и заставляя отступать к стене.
Я подняла глаза, но не выше его шеи, так как он поцеловал мой подбородок и прижался губами к моим. Он поцеловал меня. А я ему не ответила, держась за мои предыдущие решения и онемение как спасательный круг. Он уперся лбом в мой лоб, удерживая меня, дыша моим воздухом.
— Пожалуйста, поговори со мной. Пожалуйста.
— Мне нечего сказать. — Я была полностью удовлетворена моим пустым и уравновешенным голосом.
— Ты нужна мне.
Я покачала головой в неверии, потому что знала, это было не так. Если бы я ему была нужна, то он бы не отпустил меня, он бы выбрал нас, вместо мести. Если бы я ему нужна была, то он бы не смог улыбаться блондинкам, выглядя при этом точно так же, как и три недели назад, после каникул в Карибском море.
— Тебе нужно оставить меня в покое, — ответила я, сжав зубы.
— Я не могу. — Он прижался своими губами к моим еще раз, забирая еще один поцелуй, задержавшись немного, словно боясь двигаться, будто это было в последний раз. Он сказал напротив моего рта: — Я не могу оставить тебя в покое. Прошел почти месяц, а ты
— все, о чем я могу думать.
— Это ложь.
— Нет, черт тебя побери, это не так! Разве ты не замечала меня, когда я следовал за тобой? Разве ты не видела меня возле общежития, ожидающим тебя? Черт возьми, Паркер, ты никогда не замечала меня, ты и не должна, но это не значит, что меня там нет.
Я схватила его за запястья, убирая его руки от моего лица, отталкивая подальше и стремясь проложить расстояние между нами. Его слова были странными, потому что я видела его всего несколько секунд назад, улыбающегося кому-то другому, и в полном порядке. Я не хотела его слов. Я не хотела ничего от него.
Несмотря на мою уверенность и обещания, я почувствовала, как задрожал подбородок и жгучая влага собралась в уголках моих глазах.
— Если я — все, о чем ты думаешь, тогда ты готов поведать миру, как ужасен твой отец и быть со мной без союза наших семей?
Это было встречено молчанием, а молчание лишь подпитывало мою отрешенность. Я фыркнула, невесело рассмеявшись.
— Ага, так я и думала.
— Кэйтлин, нет ни одной причины, почему мы не можем встречаться тайно, если только ты...
Это был тот же самый аргумент — ничего не изменилось, так что я перебила его:
— Если нас увидят вместе, то все это будет бессмысленно. Моя мать...
— К черту твою мать, — прорычал он.
Я поморщилась, уставившись в пол, потому что не хотела его видеть, и когда я заговорила, мой голос дрожал.
— Это бессмысленно. Ты должен отпустить меня.
— Что если я не могу? Хмм? Что если я не хочу? Что если я позвоню репортеру " Вашингтон пост" и скажу, что мы по-прежнему вместе и наши семьи ближе, чем когда- либо?
Я, наконец, подняла глаза к нему, чтобы он мог видеть, насколько серьезна я была, что — в тот момент — я ненавидела его, немного. Я смотрела на него, хоть это и было больно.
Я как-то выдавила из себя:
— Это шантаж.
— Если это то, что тебе требуется. — Он сказал это вместе с воинственным пожатием плечами.
Я покачала головой, в основном злясь на себя за то, что думала, будто мы могли когда-то быть командой.
— Мартин, есть время бороться, а есть время изящно откланяться.
— Ты никогда не боролась, — фыркн ул он, его рот скривился в некрасивой усмешке, глаза были словно темно-синие языками пламени.
Я мимолетно задумалась о том, как я боролась за него перед его отцом, как я боролась за него и за нас в его комнате три недели назад. Но какой был смысл? Спор привел нас в никуда. Нас уже не существовало.
Вместо этого, я сказала:
— Что ты хочешь от меня? Ты хотел шантажировать меня? Угрожать? Мне позвонить твоему отцу и рассказать о твоем плане о продаже его домов?
Он вздрогнул, словно я ударила его, несколько раз быстро моргнув.
— Ты не сделаешь этого.
— Нет. Не сделаю. Я уважаю твое решение, даже если считаю, что это ошибка.
— Так что ты изящно откланяешься, как трусиха.
— Ты ошибаешься. Ты очень сильно ошибаешься. Я борюсь за то, во что верю, я собираюсь делать правильные вещи...
— Самоотверженный, страдальческий бред!
— И я не собираюсь менять свое мнение. Теперь настало твое время найти самоконтроль, чтобы изящно откланяться и отпустить меня.
Сверкая глазами, Мартин сместился на ногах, его поза говорила о том, что он готовился к запуску очередного словесного залпа, поэтому я быстро добавила с ноткой мольбы в своем и так дрожавшем голосе:
— Если у тебя когда-либо были чувства ко мне, ты будешь уважать мое решение. Ты уйдешь прямо сейчас и оставишь меня в покое. Мне нужно, чтобы ты оставил меня в покое. Ты уничтожаешь меня.
Его сине-зеленые глаза были безжизненными от боли, когда вглядывались в меня. Я узнала его боль, потому что это был отголосок той удушающей агонии, которую я носила в себе каждый день.
После долгой паузы он кивнул, его рот сжался в узкую линию. Он смотрел куда-то вдаль, ни на чем не останавливаясь. Я видела, как его грудь вздымалась и опадала, и наконец услышала нетвердый выдох, прежде чем он повернулся и ушел.
Его шаги — ожидаемо — были уверенными, как и всегда. Каждый шаг его плавной походки только доказывал, что Сэм была права. Он жил во вселенной для одного, и мне этого было не достаточно.
Я долго смотрела ему вслед, на его затылок, пока он не повернул за угол. Потом я побежала домой. Села в моем темном шкафу и заплакала.
|
|
|
