 |
Обострение борьбы с Академией наук. Дело Платонова.
|
|
|
|
Конец 1920-х гг. характеризовался изменением внешних условий существования отечественной исторической науки. Происходило значительное их ухудшение. С одной стороны, это было связано прежде всего с подвижками в партийной политике и идеологии, с другой- в инспирированной историко-партийным направлением травли историков “старой школы” во главе с С.Ф. Платоновым, гонений по политическим основаниям.
Общий смысл процесса видится как ликвидация историко-научного многообразия, приобретения лидирующих позиций “школой Покровского” в результате массового разгрома немарксистского историописания в ходе “Академического дела”, а затем полное лишение самостоятельности мысли оставшихся представителей историко-научного сообщества и подчинения их указаниям партийно-государственных органов, присвоивших себе окончательное право руководить и указывать историкам методы и направления их профессиональной деятельности.
Традиционно сложилось две точки зрения по поводу “Академического дела”. Первая, которой придерживается большинство исследователей исторической науки 1920-30-х гг., состоит в том, что “Академическое дело” проходило в череде дел, связанных с постепенным подавлением любого инакомыслия и оппозиционности в стране, “первой пробой сталинского метода укрощения интеллигенции”. В ходе “Академического дела” “впервые в открытой схватке сошлись две “правды”- общечеловеческая и “классовая”. Это не был процесс борьбы между представителями партийных “верхов”. Это был проигранный интеллигенцией неравный бой за право на собственную позицию. В результате тоталитарный режим доказал свое “право” на диктат в духовной сфере”. “Академическое дело” было полностью политическим, сфабрикованным по прямому указанию Политбюро ЦК ВКП (б) в недрах ОГПУ и была продолжением той борьбы, которую повела партия руками Покровского и его соратников против крупнейших русских ученых.
|
|
|
Другая точка зрения, представленная В.С. Брачевым, состоит в том, что партийные органы и судебная система страны выступали в качестве инструментального приложения в жесткой бескомпромиссной борьбе историко-партийного и конкретно-исторического направлений и при этом итог этой борьбы не был отнюдь предрешенным, о чем свидетельствовал дальнейший разгром в середине 1930-х гг. школы Покровского и реабилитация “старых” историков. Полностью политическим, по мнению В.С. Брачева, “дело Платонова” стало только после ареста Сергея Федоровича.
При этом сегодня стала прослеживаться и некая “средняя линия” между двумя этими позициями- когда авторы (С.О.Шмидт, Б.В. Ананьич, В.М. Панеях) считают, что М.Н. Покровский и его школа в их наступательной кампании, развязанной против С.Ф. Платонова и его единомышленников подготовили определенного рода питательную среду, почву для проведения в жизнь сценария процесса, инициированного Политбюро ЦК ВКП(б). Сначала Покровский, доказывая свою полезность и значимость перед партийной верхушкой, “устранял нарост на теле исторической науки” в лице “старой” немарксистской школы историков, затем ОГПУ довершило дело научной и физической ликвидации научных противников Покровского, скомпрометированных им предварительно в глазах политических лидеров и научной общественности.
Как бы то ни было, ясно- стадия вялотекущего конфликта между историками дореволюционной исторической науки и марксистами вылилась в открытое противостояние, но не по научным, а идеологическим, политическим основаниям.
Причиной выливания конфликта в острую фазу стали претензии историко-партийного направления на монополию и академизм. Неудавшаяся первоначальная марксизация Академии наук на протяжении всех 1920-х гг., “неуступчивость “ академиков, их приверженность старым идеалам научности и академизма, при которых невозможно было признавать учеными политических революционных деятелей требовала отмщения. Неблаговидность роли М.Н. Покровского, который в отличие от многих партийных деятелей, воспитывался в старой традиции и мог отличить политическую неблагонадежность от научных разногласий, но весьма успешно выпячивал, акцентировал, представлял в необходимом ему неблагоприятном виде научные разногласия в виде противодействия партийно-государственной системе “старых” историков сегодня практически не вызывает сомнений.
|
|
|
Несомненно, что “Академическое дело” было итогом противостояния двух школ, стилей, подходов в русской исторической науке- “старой”, платоновской и новой- школы Покровского.
В отличие от большинства русских историков, пострадавших от событий революции и гражданской войны, как признавал сам С.Ф. Платонов, “ломка старого строя пощадила его и его семью и среди общих лишений, испытанных русским обществом в период блокады и голода он не потерял своей библиотеки и привычной оседлости”. Академик посчитал возможным сотрудничать с новой властью в разумных пределах на условиях участия в созидательных научных мероприятиях, ею инициированных или поддерживаемых.
Платонов был далек от мысли ассоциировать русский народ и какой-либо правящий режим. Свою деятельность он воспринимал именно как службу народу, его нуждам. Большевикам он отдавал должное как государственникам, которые смогли сохранить территориальную целостность страны и навести элементарный порядок. Именно вокруг Платонова начали концентрироваться старые уцелевшие кадры историков. 1920-е гг. были временем не только усиления государственного влияния на историческую науку, но и значительного движения “снизу”. Это выражалось в участии ученых в организации новых музеев, архивов, краеведческом движении. Платонов был среди тех, кто придавал этому инициативному движению организованные формы, возглавлял научные организации.
|
|
|
В отношении своих политических взглядов, С.Ф. Платонов смог найти определенный внутренний момент стабилизации, когда он смог законсервировать свои взгляды на уровне дореволюционного кадетства и практически не участвовать в политических баталиях и дискуссиях послереволюционных лет. Он смог достичь той степени политической лояльности, когда его высокая ученость и академизм, хотя бы и на первых порах, в глазах лидеров большевизма перевешивали отсутствие ярко выраженной политической ангажированности.
Парадоксальным образом, “влиятельное положение в так называемой академической среде Петрограда, предопределяемое не только научным авторитетом, но и должностным, обретено Платоновым было только в советские годы”. Платонов возглавлял управление архивов Петрограда, (с 1918 г. по 1923 г. заведовал Петроградским отделением Главархива) был профессором Архивных курсов, директором Археологического института (до 1923 г.), председателем Археографической комиссии. 3 апреля 1920 г. Платонов был избран действительным членом Академии Наук. С 1925 по 1928 гг. Платонов возглавил Пушкинский Дом, библиотеку Академии наук, а с 1926 г., когда Археографическая комиссия слилась с Постоянной исторической комиссией возглавил новую организацию- постоянную историко-археографическую комиссию (ПИАК). С марта по ноябрь 1929 г. Платонов был избран академиком-секретарем Отделения гуманитарных наук и членом Президиума Академии наук.
Несмотря на существовавшую закрытость историко-научного сообщества, Платонову удалось даже выехать за границу, чтобы участвовать в “Неделе русских историков”, организованной Германским обществом изучения Восточной Европы в Берлине с 7 по 14 июля 1928 г. и выступить с докладом “Проблемы Русского Севера в новейшей историографии”.
Сосредоточение в своих руках Платоновым столь значительных административных постов и значительный научный авторитет вызывало неприятие и ревность со стороны крупного функционера советской науки- М.Н. Покровского, считавшего только себя основателем советской науки и не могущего терпеть рядом с собой крупной академической фигуры, обладавшей несомненно большим научным авторитетом.
|
|
|
Глухая вражда между двумя этими фигурами пролегала очень глубоко. Платонов и Покровский по большинству мировоззренческих, политических, научных взглядов выступали полными антагонистами друг другу и линии напряженного противостояния возникали по большинству этих оснований. Политическая ангажированность Покровского- аполитичность Платонова, большевизм Покровского- кадетство Платонова, марксизм в качестве методологических оснований у Покровского, позитивизм Платонова, и т.д. Для Платонова и всех остальных историков старой закалки Покровский и “птенцы гнезда Покровского” Панкратова, Сидоров, Минц и др. были лишь политическими комиссарами, приставленными к науке. Помимо этого, в частных разговорах историки презирали М.Н. Покровского, называли его “выскочкой” и “гнусом”. М.Н. Покровский затаил ненависть к историкам старой закалки и при первом представившемся случае жестоко отомстил им.
Отстранение и постепенное оттеснение Платонова с занимаемых им постов проходило под прямым руководством и инициативе Покровского. Так, еще в его экспертном заключении на отчет Академии наук за 1926 г., представленном в СНК для принятия соответствующих оргвыводов содержались общие рекомендации покончить с “беспристрастными искателями истины” в Постоянной историко-археографической комиссии АН (ПИАК), Пушкинском доме, библиотеке АН.
В дальнейшем, из его переписки с Е.В. Тарле, находившемся после “Академического дела” в ссылке в Алма-Ате стало известно, что Покровский сам читал оригиналы допросов историков, а также лично сдавал всю приходившую к нему корреспонденцию от репрессированных ученых в секретный отдел ОГПУ с припиской: “Так как эти письма могут представлять интерес для ОГПУ, мне же они совершенно не нужны, пересылаю их Вам”.
Общее давление на Академию наук закончилось составлением в недрах ГПУ в конце 1929 - начале 1930 г. так называемого “Академического дела”.
Предварили “Академическое дело” события, произошедшие 12 января 1929 г., когда имеющийся состав Академии Наук при утверждении нового состава из 39 человек забаллотировал (провалил при тайном голосовании) три кандидатуры коммунистов, избиравшихся в состав АН- А.М. Деборина, В.М. Фриче и Н.М. Лукина. По просьбе С.Ф. Платонова было созвано экстраординарное собрание Академии и 13 февраля была проведена повторная перебаллотировка, в результате которой трое “проваленных” в первый раз были все-таки довыбраны, однако положения это уже не спасло. Партийные органы восприняли этот инцидент как открытый саботаж и бунт академиков против власти.
|
|
|
19 октября 1929 г. на имя Ю.П. Фигатнера- члена Президиума ЦК ВКП (б) и Коллегии Наркомата Рабоче-Крестьянской Инспекции, члена ВЦИК и ЦИК СССР якобы было получено сообщение о том, что в возглавляемым С.Ф. Платоновым учреждениях - в библиотеке Академии наук, в Пушкинском доме, в Археографической комиссии хранятся скрытые от властей важные политические документы. Была образована Особая комиссия, которая и начала разбирательство. Комиссия действительно обнаружила ряд важных документов, в том числе и подлинники манифестов отречения Николая II Михаила в библиотеке Академии наук. Однако Платонов и другие архивные сотрудники напрочь отрицали факт сокрытия документов. “Я решительно готов не принять этого выражения: “сокрытие документов”. Я решительно протестую. Академия наук не скрывала... Эти документы мы сберегли, и вы их получили” - заявлял Сергей Федорович.
Однако механизм следственной машины приобрел необратимые обороты и “Академическое дело” вылилось в расследование деятельности контрреволюционной монархической организации, часть членов которой засели в АН и которая действовала ради свержения власти Советов и установления конституционной монархии во главе с великим князем Андреем Владимировичем. ОГПУ “установило” и название организации: “Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России”. Сегодня уже доподлинно известно, что процесс полностью был задуман в недрах ОГПУ и проводился по заранее установленной схеме.
Первые аресты начались уже в ночь 23 на 24 октября 1929 г. Первым арестам были подвергнуты историки А.И. Андреев, С.В. Рождественский, Н.В. Измайлов, М.Д. Беляев, сотрудники административного аппарата Академии Наук Д.Н. Халтурин, Б.Н. Молас, Г.Н. Соколовский. 12 января 1930 г. был арестован С.Ф. Платонов и его дочь Мария -сотрудница Публичной библиотеки., 13 января- Б.А. Романов, С.И. Тхоржевский, А.М. Мерварт. Аресты продолжались непрерывно до осени 1930 г. 8 августа 1930 г. была арестована группа известных московских историков: М.К. Любавский, Д.Н. Егоров, Ю.В. Готье, С.В. Бахрушин, А.И. Яковлев, С.К. Богоявленский. “Академическое дело” постепенно переросло масштабы простого погрома старых научных кадров. В его орбиту оказались втянуты деятели Центрального бюро краеведения РСФСР, профессура Московского университета, ученые Киева, Харькова, Саратова, Тифлиса, бывшие офицеры-сотрудники академических институтов, ленинградские священнослужители. В общей сложности по “академическому делу” проходило 115 человек.
В качестве вещественных доказательств причастности С.Ф. Платонова к контрреволюционному заговору являлись найденные у него при обыске револьвер иностранного производства, а также старые письма от великого князя Константина Константиновича и П.Н. Милюкова. Официальное обвинение историку было предъявлено 20 марта 1930 г. и его он категорически отверг по всем пунктам обвинения. На него оказывалось очень сильное давление, особенно связанное с судьбами дочерей также арестованных по этому делу. Однако очень долго кроме признания в его монархическом мировоззрении и противодействии большевизации Академии наук от Платонова следователи добиться не могли. И только примерно в середине сентября 1930 г., когда никому показания существенно повредить не могли, и касались только его самого, Платонов сдался, признав свое участие в контрреволюционном заговоре и получении денежных сумм от Ватикана и “немецких националистов”.
Первоначально, по-видимому, процесс над “академиками” и членами мифического “Всенародного союза борьбы за освобождение России” предполагалось сделать гласным. Однако, в дальнейшем, приговор по “академическому делу” выносился во внесудебном порядке. Постановлением Тройки ОГПУ от 10 февраля 1931 г. и коллегии ОГПУ от 10 мая 1931 г. были расстреляны 6 офицеров, обвиненных в создании монархической организации, в том числе сотрудник Главархива В.Ф. Пузинский и заведующий архивом АН А.С. Путилов, к 10 годам заключения приговорены М.Д. Приселков, А.И. Заозерский, С.И. Тхоржевский, В.А. Бутенко, С.К. Богоявленский, Г.С. Габаев и др. К 5 годам заключения приговорены: Б.А. Романов, А.Н. Шубунин, В.А. Эберман, М.М. Гирс.
Как ни парадоксально, самые мягкие приговоры были вынесены непосредственным руководителям и организаторам “заговора”. Решением коллегии ОГПУ от 8 августа 1931 г. С.Ф. Платонов был сослан в ссылку в Самару, Е.В. Тарле- в Алма-Ату, Н.П. Лихачев- в Астрахань, М.К. Любавский- в Уфу, С.В. Рождественский - в Томск, Ю.В. Готье - в Самару, Д.Н. Егоров- в Ташкент, С.В. Бахрушин- в Семипалатинск, А.И. Яковлев- в Минусинск, А.И. Андреев- в Енисейск, В.И. Пичета- в Вятку сроком на 5 лет.
Волна арестов сопровождалась инсценированной травлей репрессируемых историков. В конце 1930 г. состоялось несколько собраний исторической общественности, подвергших публичному остракизму опальных историков. Так, 18 декабря 1930 г. в Москве в Обществе историков-марксистов состоялось такое совещание, основным лейтмотивом которого стало осуждение контрреволюционной политической деятельности опальных историков. Аналогичным было “судилище” над Платоновым и Тарле, устроенное Институтом Комакадемии и Обществом историков-марксистов в Ленинграде 21 января -16 февраля 1931 г.
1 февраля 1931 г., несмотря на протесты президента АН А.П. Карпинского, общее собрание Академии наук исключило С.Ф. Платонова, Н.П. Лихачева, М.К. Любавского, Е.В. Тарле из числа действительных членов Академии.
Против ареста русских историков протестовали не только круги эмиграции, но и представители заграничного историко-научного сообщества: С. Леви, К. Блок, А. Матьез, Ш. Сеньобос и др.
Арест большинства представителей “старой исторической науки”- привел к подавлению остатков научной свободы в учреждениях Академии наук и захвату основных позиций представителями историко-партийного направления. Сам С.Ф. Платонов, отправленный в ссылку в г. Самару, умер в 10 января 1933 г. от сердечного приступа.
Ближайшими последствиями “Академического дела” стали широкомасштабные чистки в Академии наук, в результате которой была закончена ликвидация относительно независимого существования “старой” исторической науки. Он заключалась в физической ликвидации или отстранении от активной научной и преподавательской деятельности носителей норм, установок, традиций дореволюционной исторической науки, обвинении историков в шовинистических тенденциях их исторических сочинений, а также в политических обвинениях в монархизме и антибольшевизме.
В итоге господствующее положение заняла историко-партийная наука во главе с М.Н. Покровским. Однако, как показали последующие события, это была во многом призрачная “пиррова победа”. Торжество “школы Покровского” было очень недолгим. Последовало очередное изменение идеологических установок, в которое не смогли вписаться ни сам М.Н. Покровский, ни его ученики. В полной мере весьма определенную смену государственной политики историко-научное сообщество отметило с середины 1930 г. Так Е.В. Тарле многократно в своих дальнейших выступлениях отмечал, что 1934 г. стал “годом раскрепощения исторической науки”. Определенный реванш “старые историки” по отношению к школе Покровского взяли во второй половине 1930-х гг., когда большая часть осужденных по “Академическому делу” смогла вернуться к научной жизни в Москве и Ленинграде.
Косвенно в научном плане был реабилитирован в конце 1930-х гг. и Сергей Федорович Платонов, когда в 1937 г. были переизданы “Очерки по истории Смуты в Московском государстве ХVI-XVII вв.”, а учебник по русской истории, тоже переизданный даже предназначался для школ партийных пропагандистов, хотя окончательная реабилитация была проведена только в 1967 г., когда Военная коллегия Верховного Суда СССР отменила постановление 1931 г. в отношении Платонова, Тарле, Лихачева, Любавского, Рождественского, Егорова, Бахрушина, Пичеты, Яковлева и др. в связи с отсутствием состава преступления.
“Старым” историкам не хватило в исторической перспективе всего лишь двух-трех лет до очередного идеологического поворота власти, заключавшегося в отказе от мессианства мировой революции в пользу имперства, демонстративного подчеркивания роли “великого русского народа” как “старшего брата”, опоре на сильное государство и провозглашении линии прямой преемственности от “великих предков” и выдвижении в качестве основополагающей идеи патриотизма. Парадоксальным образом по духу их научные построения больше соответствовали новым веяниям времени, что доказала их медленная, но весьма последовательная и неуклонная реабилитация.
Сложность “Академического дела” заключалось и в том, что оно символизировало не только тенденцию установления марксистской методологии в качестве единственной имеющей право на приоритет, а также окончательное завершение сосуществования (мирного или вялотекущего конфликтного) различных методологических направлений. Основным последствием, на наш взгляд, является полная ликвидация самостоятельности исторической науки и подчинения ее партийно-государственным органам, ОГПУ-НКВД, которые теперь самостоятельно, в угоду складывавшейся внутри- и внешнеполитической ситуации самостоятельно определяли инструменталистскую роль истории в своих собственных идеологических построениях. Образно говоря, если ранее власть смотрела на споры историков с позиции арбитра или “третьего радующегося”, то теперь совершенно определенно она взяла на себя функции учителя и безраздельного господина над научными деятелями.
|
|
|
