Проблема феномена советской историографии

Оглядываясь на ХХ век, на особенности существования в нем отечественной исторической науки мы испытываем значительную трудность в определении того периода, который традиционно именовался “советской историографией”. Эта трудность связана как с многообразием подходов и характеристик, так и с тем, что в самом определении, особенно после распада СССР, существует определенная экстерналистская заданность, а именно преимущественное понимание особенности отечественной исторической науки ХХ в. как существования ее в период бытия советской государственной системы (1917-1991 гг.).

Особого сомнения такое определение, пожалуй не вызывает. Сложнее обстоит дело с характеристикой этого периода, с пониманием внутреннего его смысла. Одной из первых попыток осмысления феномена советской историографии после падения советской системы стала характеристика, данная Ю.Н. Афанасьевым.

Он выделил 4 основных подхода, в рамках которых строится осмысление существования исторической науки в СССР.

Первый подход, представители которого (И.И. Минц, М.В. Нечкина, А.И. Данилов, Ю.С. Кукушкин и др.) рассматривали развитие науки в СССР “по восходящей”-, т.е. общая линия движения виделась направленной линейно прогрессивно вперед, как и собственно развитие общества. Тесная взаимосвязь в рассмотрении общественных и научных процессов приводила к фиксации практически зеркального отражения “зигзагов” и единичных недостатков в развитии партийно-государственной системы по отношению к внутринаучным процессам.

Каждый этап развития науки виделся, несмотря на отдельные недостатки, более прогрессивным, по качественным и количественным показателям на порядок более высоким, чем предыдущий. Общая оценка периода выглядит как “апологетически-восторженная”, от победы- к победе, от высоты- к высоте, от достижения- к достижению. Безусловно, во многом эта линия являлась историографическим отражением общих тенденций партийно-государственной идеологии последних двух доперестроечных десятилетий.

Второй подход (Е.И. Голубева, А.И. Зевелев, Е.В. Чистякова и др.) - для которого был характерен дифференцированный подход к оценке истории исторической науки в советский период. Этот подход был более направлен на науку, факторы ее внутреннего развития. Историческая наука рассматривалась как сложное, многоуровневое явление, отдельные этажи которого находились на различных уровнях развития и соответственно каждый уровень требовал собственного анализа.

Основной критерий оценки - насколько то или иное направление или проблематика оставались “недеформированными”, научными, а где происходила имитация научной деятельности, подмена цитатничеством или схематизмом.

Третий подход (А.А. Искендеров, Р.Быков и др.), обозначившийся прежде всего в среде профессиональных журналистов и общественных деятелей был особенен тем, что здесь весьма определенно прозвучала мысль о несоответствии советской историографии критериям научности, о значительном преобладании в деятельности историков “фальсификаторских” начал и в полемическом запале ставилась проблема “а была ли история при советском режиме наукой?”

Четвертый подход представлен самим Ю.Н. Афанасьевым. Им историческая наука в советский период рассматривается как “особый научно-политический феномен, гармонично вписанный в систему тоталитарного государства и приспособленный к обслуживанию его идейно-политических потребностей”. Схема Ю.Н. Афанасьева проста. Большевики, придя к власти как правящее меньшинство в России создают модернизированную религию, на воплощение установок которой была брошена вся мощь партийно-государственного аппарата. Историческая наука стала при этом рассматриваться как элемент государственной политики и ей обеспечивалась государственная поддержка лишь в той степени в тех границах, в которых она была способна выполнять соответствующие инструментальные функции. Историческая наука советского периода в описании Ю.Н. Афанасьева и представляется прежде всего как организм идеологически кровно связанный с партийной системой и выполняющий ее потребности, в котором очень мало научных элементов, а если они и присутствуют, то только вопреки, а не благодаря системе.

Так или иначе в интерпретации Ю.Н. Афанасьева представленные направления выглядят противостоящими друг другу, хотя в каждом из них выражен различный ракурс: в первом- отслеживается отражение политических процессов в историко-научной сфере, во втором- внимание уделяется внутренним факторам науки, в третьем - упор делается на ценностные начала отечественной науки, в четвертом - влияние идеологического фактора на историко-научное сообщество.

Однако сегодня как в свете общеполитических, так и внутринаучных изменений уже многое видится иначе, чем даже в середине 1990-х гг. Постепенно по-видимому становится достоянием прошлого взгляд конца 1980-начала 1990 гг., во многом имевший идеологизированную политическую цель ликвидации тоталитарного, коммунистического государства, рассматривавший семьдесят лет существования советской власти как процесс упадка российской государственности, колоссальный минус в русской истории. Относительно историографии, т.е. истории исторической науки советского периода постепенно обозначаются те же тенденции.

Сегодня, пожалуй, стала ясной неисторичность подхода, при котором вычеркиваются целые страницы в истории России, либо парадоксальным образом действует принцип, обозначенный М.Н. Покровским “История- это политика, обращенная в прошлое” во всех смысловых ракурсах, и прежде всего в отношении историко-научного сообщества.

Несомненно, что фактор активного государственного вмешательства стал определяющим в существовании исторической науки ХХ в. Однако, как представляется, в попытке нахождения общих смысловых основ феномена советской историографии, авторы упускали из виду тот факт, что существование Советского государства в ХХ в. прошло в свою очередь несколько больших этапов, в которые научная политика в области общественных наук, в том числе и исторического образования, академических институтов приобретала своеобразные черты, иногда кардинально отличавшиеся друг от друга.

Практически во всех подходах историко-научное сообщество предстает каким-то аморфным, несамостоятельным, зависимым и жаждущим выполнять установки партийных и государственных органов. Утилитаризм научного сообщества назван в числе главных его черт, при котором цель исторического познания предстает как подтверждение истин марксизма-ленинизма. При этом оно зачастую видится абсолютно безвольным, сборищем преимущественно негодяев и приспособленцев с одной стороны и “мучеников”, “писателей в стол”, “светочей” и т.д. с другой. Авторы, продолжающие научную деятельность и сегодня всеми силами стараются дистанцироваться от созданного ими негативного образа, т.е. в конечном счете перечеркнуть большой отрезок собственной жизни.

Сегодня становится понятным, что такое видение истории исторической науки страдает рядом существенных искажений и недостатков, связанных с соблазном слишком легких поверхностных ответов на сложные вопросы, связанные с анализом смысла существования исторической науки в советское время.

Сегодняшние тенденции историографии с ярко обозначившимися стремлением к междисциплинарности - т.е работе на стыке таких наук как философия истории, культурология, психология науки с одной стороны, и усилившимся интересом в среде историографов как к процессу научного творчества так и самому историко-научному сообществу предполагает более глубокое и разностороннее рассмотрение черт советской историографии.

Существование исторической науки в советский период безусловно носило свои характерные черты. При этом, как представляется, прежде всего необходимо выделить те особенности, которые, пусть в трансформированном виде, сохранились в исторической науке советского периода от предыдущей историографической традиции и затем, соответственно абсолютно оригинальные, сложившиеся под воздействием специфических условий существования в советском государстве.

Несмотря на разницу, причем зачастую существенную, во внешних условиях, формах существования отечественной дореволюционной и советской исторической науки, как представляется, продолжающимися были прежде всего две тенденции.

Первая - это пусть и своеобразное, но продолжение участия историков в политической жизни страны, что явилось выражением усложнения общественно-политической структуры и появления надпрофессиональных элементов деятельности, конкурирующих с собственно профессиональными. Активное воздействие политического фактора на сообщество историков началось в первое десятилетие ХХ в. Выражалось оно прежде всего в участии историков в непосредственной политической деятельности партий и организаций, избрании в думские органы, активизации публицистической деятельности. Большинство историков светских и церковных (В.О. Ключевский, А.А. Кизеветтер, С.П. Мельгунов, П.Н. Милюков, А.В. Карташев, А.П. Доброклонский, Д.И. Иловайский и др.) активно включились в общественно-политическую жизнь страны. У некоторых участие было столь значительным, что грозило утрате черт профессиональной деятельности и полному уходу в политику (П.Н. Милюков, М.Н. Покровский, А.В. Карташев и др.). Активизация общественной жизни

 Значительное усиление этой тенденции произошло в период гражданской войны, когда большинству выживших историков было не до науки и стихийный водоворот политических событий приводил к тому, что основной смысл их жизни сводился либо к участию в вооруженной борьбе, либо снижался до уровня простого примитивного физического выживания, однако в любом случае определялся не ими самими, а стихией внешних событий. Важнейшим последствием влияния революционных событий и гражданской войны стало усиление силы внешнего вовлечения историков в становящуюся структуру политических органов советско-партийной государственной системы.

Однако, если ранее, до революции, политическая деятельность практически целиком зависела от самих деятелей науки, их мировоззренческих позиций и установок, стремлений заниматься общественно-политической деятельностью, то после гражданской войны наметилась явная тенденция вовлечения историков в политическое пространство, зачастую независимо от их личного желания, с помощью государства и его институтов, и прежде всего, идеологического влияния.

При этом, если ранее, до 1917 г. государство регулировало участие в политической жизни страны лишь в том случае, когда оно принимало ярко выраженный антимонархический, антигосударственный характер, да и то использовало относительно “мягкие” формы ее пресечения в виде ссылки или запрета на преподавание (так как было например с П.Н. Милюковым, сосланным в Рязань в начале 1890 гг., или с М.Н. Покровским, которому было запрещено преподавание в первые годы века по политическим соображениям), то в советский период, государство использовало более разнообразные и изощренные способы контроля над политическим инакомыслием в научной среде. Зачастую теперь под подозрение попадал и обычный нейтралитет. В связи с этим требовалась постоянная демонстрация лояльности, горячей приверженности идеям марксизма, советскому строю ради дальнейшего отстаивания научных взглядов. Причем несогласие или отклонение от марксизма и его постулатов практически автоматически влекло за собой подозрение в политической благонадежности существующей государственной системе.

Тем самым, в советский период в отечественной исторической науке надпрофессиональные черты деятельности (идеологические или политические) стали зачастую определять содержание и смысл существования профессиональных.

Вторая тенденция, которая, по нашему мнению, брала начало от дореволюционного времени и нашла свое продление в советский период - это попытка преодоления кризиса позитивизма. При этом, если до революции происходило разворачивание множества методологических конструкций, в том числе и марксизма, что являлось реакцией на кризис позитивизма и попытка его преодоления осуществлялась силами самого историко-научного сообщества, то после революции кризис был преодолен, но уже другими способами и средствами, а именно, силой государственного влияния и насильственного подавления и пресечения теоретико-методологических направлений, альтернативных марксизму, хотя до определенного времени, и прежде всего до высылки части ученых в 1922 г. методологический плюрализм оставался нормой.

В результате, “марксистско-ленинская историография из преследуемой... превратилась в главенствующее, а затем единственное направление в советской исторической науке, поддерживаемое всем авторитетом Коммунистической партии и Советского государства...”- отмечал один из апологетов “восходящей линии” И.И. Минц, констатируя тем самым завершение указанной тенденции.

Долговременные тенденции развития, имевшие свое продолжение от дореволюционного периода существования отечественной исторической науки, были во многом следствием того, что отечественная историческая наука ее основными представителями воспринималась как наука национальная. С одной стороны это придавало ей ярко выраженный социальный ракурс, который обозначал Н.А. Бердяев, говоривший в “Вехах” о том, что отечественная интеллигенция “не может признать самостоятельность науки, философии, просвещения, университетов, до сих пор подчиняет интересам политики, партий, направлений и кружков, для нее характерно слабое сознание безусловности истины”. С другой стороны, это придало исторической науке характер колебания между идеалами научности и просвещения, которое нашло свое продолжение и в советский период.

Несомненно и то, что сама историческая наука в советский период приобрела ряд черт, которые придавали ей совершенно неповторимый облик, отличный от дореволюционной историографии.

Государственный контроль и планирование деятельности историко-научного сообщества стало особенностью существования исторической науки в советский период.

Бесспорно, что огромнейшее значение приобрело указанное влияние идеологических установок на внутренний мир науки. Влияние идеологии распространялось по многим направлениям.

Изменения коснулись практически всех сторон жизни историко-научного сообщества. Наиболее глубокими и широкомасштабными, как представляется, эти изменения были в организационных формах науки, практике историописания (угле зрения на исторический процесс, проблематике и подборе персонажей историко-научных исследований, языке историописания), а также в процессе воспроизводства исторических знаний.

В организационных формах науки наиболее важным изменением стало появление нескольких направлений исторической науки. Четко обозначились 2 основных направления - история партии и история СССР.

Историко-партийное направление начало создаваться с первых дней существования советской системы и просуществовало до ее конца. Оно приобрело явно выраженную функцию поддержания и научного обоснования партийно-идеологических доктрин, с одной стороны, а с другой - буфера между партийно-государственными органами и собственно историко-научным сообществом. Стиль, традиции взаимоотношений между государством и историко-партийным направлением вольно или невольно переносились и на взаимоотношения со всем историко-научным сообществом.

Историко-партийная наука целиком отразила тот изначально прагматический, инструменталистский характер, который был заложен в нее создателями советско-государственной системы. Этот прагматический характер заключался в создании марксистского видения истории России, подкрепляющего, или по крайней мере не расходящегося с идеологическими постулатами. Своеобразным отражением этой инструменталистской функции исторической науки стало неравноценное существование историко-партийного и конкретно-исторического направлений советской исторической науки.

Историко-партийное направление уже изначально поддерживалось и выделялось государством как наиболее приоритетное и важное по сравнению с конкретно-историческим. Это предопределило то, что взаимоотношения между этими направлениями были весьма неоднозначными. Уже изначально от первых дней существования основных историко-партийных институтов, выступлений основателя советской исторической науки - М.Н. Покровского, историко-партийное направление носило агрессивный характер по отношению к конкретно-историческому, заявляя о своей первичности и приоритетности.

При этом, если Ю.Н. Афанасьев заявил о советской историографии как особом научно-политическом феномене, гармонично вписанном в систему тоталитарного государства и приспособленном к обслуживанию его идейно-политических потребностей, то согласиться с этим определением можно лишь в том случае, когда мы учтем что это “вписывание” произошло именно на уровне партийно-исторической науки, а конкретно-историческое направление находилось под сильным влиянием идеологии и установок партийно-исторического направления, сохранив при этом основные ценности науки, источниковую базу, методику исторического исследования.

Основным способом взаимоотношений между государственными органами и исторической наукой стала директивность, заключавшаяся в том, что государственные органы, путем многочисленных декретов, постановлений первоначально трансформировали то, что осталось от старых обломков организационной структуры дореволюционной исторической науки, сформировали многие новые элементы историко-научного сообщества, а затем осуществляли надзирающий контроль.

При этом, безусловно, новой чертой взаимоотношений власти и историков в советский период стала опека партийно-государственных структур и лидеров над историками, положение при котором непрофессионалы, дилетанты считали не только возможным, но и необходимым вмешиваться в деятельность профессионалов-историков. Спектр директивных действий со стороны партийно-государственных органов и лидеров был довольно разнообразным и широким: декреты, постановления о создании исторических институтов, о кадровой политике, о качестве публикаций в исторических журналах, по поводу школьных учебников и т.д.

Иногда партийные лидеры вовлекали свои суждения в более тонкие формы и оболочки заметок, замечаний, суждений, что не предполагало в свою очередь возможность историкам-профессионалам не прислушаться к ним.

В практике историописания, благодаря воздействию идеологических установок, появился новый угол зрения на исторический процесс. Теперь в историческом прошлом наиболее ценными и привлекательными виделись преимущественно те сюжеты, которые были связаны с подтверждением основных положений марксизма, а именно- делался акцент не на рассмотрение эволюции государственных форм в истории страны, что было характерно для дореволюционной русской исторической науки, а на поиск изменений производственных отношений с соответствующими им социально-экономическими формами.

Этому сопутствовало рассмотрение исторического процесса как единой неуклонной линии освобождения от всех форм социального гнета, выделение “революционных эпизодов” в прошлом, накладывавшее значительные элементы телеологизма - неуклонного поступательного движения общества по пути к коммунистическому идеалу. При этом, именно в советской историографии, в отличие от дореволюционной, наиболее распространенным стало обращение к ближайшим событиям, что стало следствием “хронологического сжатия” и усечения горизонта отечественной истории, рассматриваемого теперь сквозь призму классовой борьбы и революционного процесса.

При этом, произошел также отказ от “великорусской” истории в пользу многонациональной, “истории СССР”. Это привело помимо положительного включения в орбиту научного и преподавательского интереса новых личностей и событий, зачастую к потере единой стратегической линии отечественной истории, мозаичности восприятия, искривлению исторической действительности.

Еще одной особенностью существования исторической науки в советский период стала заданность и узость методологических поисков. Признание марксизма в качестве единственно верной методологии пресекло дальнейшие поиски методологического плана. Уже в конце 1920-х гг. директивным путем (постановление 1927 г. Комиссии ЦК об Институте Маркса-Энгельса) были остановлены теоретические поиски в марксизме.

Разгром научной и партийной оппозиции в начале 1930-х гг. привел к установлению жесткой единственной господствовавшей линии в идеологии и теории марксизма, санкционированной партийно-государственными органами. Дальнейшие попытки методологических поисков неизменно были обречены на провал, о чем ярко свидетельствует судьба “нового направления” в середине 1960-х гг. Единственной тенденцией методологического плана, которая закладывалась на все время существования исторической науки в советский период, стала постоянная проверка на истинность, самоидентификация марксизма историков, что в конечном счете означало корректировку в связи с переменами в идеологии, т.е. на первый план вставала проблема соответствия научных и идеологических установок. Как отмечает А.В. Сидоров, “тем самым вырабатывалась система шаблонов, на основании которых и делались выводы о соответствии исследовательских работ марксизму. В марксистской историографии возникает тот метод, который можно условно обозначить как “шаблонно-сравнительный”.

Изменился и сам язык науки. Во первых, в нем появились слова и выражения, не свойственные дореволюционной научной традиции, привнесенные временем и идеологическими штампами- “борьба”, “Революция”, “классы”, “партия”, “большевики” и т.д. Во-вторых, появился особый пафос, которого не было до революции, постоянно присущее в трудах историков напряжение борьбы, противостояния, ощущение изначальной правоты дела рабочего класса и крестьянства, поражения в краткосрочной перспективе с залогом торжества идеалов классовой борьбы в будущем.

Появляются новые герои и новые образы в исторических работах, причем осуществляется весьма любопытный процесс “концентрации” положительных черт у героев революционных восстаний, партийных деятелей и участников народных бунтов и “обмельчание” темпераментов у творцов спокойной мирной жизни или представителей господствовавших классов.

Последовали и изменения во внутренней структуре текста историко-научных работ. Влияние идеологии приводило к тому, что историки даже в произведениях далеких от советской действительности должны были использовать в качестве обязательного элемента исторических произведений цитаты из произведений и выступлений вождей, партийных лидеров, постановлений съездов.

Постольку поскольку государство накладывало на историков обязательство корректирования своих научных позиций с “генеральной линией” партии, в отечественной историографии советского периода наблюдалась тенденция постоянной борьбы между откровенным цитатничеством и схематизмом и сугубо научным знанием, подкрепленным тщательным и добросовестным обращением к источникам, делающим только “политесные реверансы” в сторону идеологических доктрин и партийно-государственного строительства.

Как и большинство черт советской исторической науки эта тенденция впервые стала проявляться особенно активно в 1920-х гг. Примером обозначившейся тенденции может служить одна из статей В. Быстрянского “Ленин, как теоретик вооруженного восстания в первой русской революции 1905-1907 гг.”, опубликованная в журнале “Красная летопись”, где из 36 страниц текста ленинские цитаты заняли 31.

Происходят и изменения в способах организации историко-научного сообщества, в общественной трансляции исторических знаний. Школы возможны в условиях прежде всего разницы в концептуальных походах, их многообразии.

Благодаря именно этому мы фиксируем наличие до начала 1930-х гг. по крайней мере двух четко обозначившихся школ в отечественной исторической науке- школы М.Н. Покровского и школы С.Ф. Платонова. После разгрома старой науки настал момент монополизации идей и выхолащивания самого смысла существования школ в историческом сообществе, когда “историкам оставалось только распределиться по проблемно-хронологическому принципу и сгруппироваться вокруг наиболее влиятельных фигур в исторической науке, которые полностью контролировали разработку той или иной темы”.

Такими крупными фигурами, по мнению Н.В. Иллерицкой, были Б.Д. Греков, М.Н. Тихомиров, Л.В. Черепнин, создавшие марксистскую по картину древнейшей и средневековой истории Руси, Н.М. Дружинин, исследовавший крестьянский вопрос в России в XIX в., А.Л. Сидоров, исследовавший особенности русского капитализма в начале ХХ в., М.В. Нечкина, исследовавшая особенности русского революционного движения и проблемы истории исторической науки.

Как результат, сформировалось как бы два образа исторической науки в советский период. Первый - идеологический, который закончился с существованием советского строя и советского государства. Второй, который, с определенными издержками и уступками идеологии, продолжал сохранять идеалы научности и объективности знания и продолжает существовать до сих пор. Советская историческая наука прежде всего формировалась как наука новая, и принципы разрыва со старой традицией закладывались как бы в ее “генетическом коде”.

Разрывы и “нестыковки” обнаруживались как по “вертикали”, так и по “горизонтали” развития историко-научного сообщества. Разница обнаруживалась прежде всего в теоретико-методологических подходах. До революции- позитивизм и его кризис, после революции марксизм, постоянно стремящийся к тотальному расширению собственного влияния на все отрасли науки, и прежде всего комплекс обществоведческих наук. Если до революции - проблематика, распространявшаяся на весь горизонт исторического прошлого, кроме ближайшего прошлого, с преимущественным вниманием к эволюции государственных форм, то теперь социально-экономическая проблематика с характерным для нее вниманием к революционному процессу и анализом событий ближайшего времени.

Произошли и глубокие линии разрыва в источниковедческой практике. Если дореволюционная историография отличалась тщательным и глубоким отношением к историческому источнику, и хорошие источниковедческие знания являлись во многом критерием историко-научного профессионализма, то после революции изначально побеждает тенденция оттеснения источников и подчинения их обществоведческим схемам и установкам.

И таким образом, когда мы пытаемся определить этапы существования исторической науки в советский период, мы исходим из того, что сила внешнего влияния была на порядок сильнее, чем тенденции внутри самого научного сообщества. При этом мы не сбрасываем со счетов, что значительными были и тенденции внутреннего развития и не принимать их вовсе- значит искажать картину развития отечественной историографии.

До сих пор слабо исследованной видится периодизация отечественной исторической науки советского периода. Первые разработки, касающиеся периодизации исторической науки советского периода относятся к середине 1960-х гг. Один из самых известных исследователей советского периода- М.В. Нечкина указывала на необходимость учета в периодизации прежде всего внутренних факторов развития исторической науки- смену в концепциях, проблематике, методологии исследований. Она выделила 4 основных этапа в развитии науки: 1917-1923 гг., 1924-1934/36, с 1937 до 1956 г, со второй половины 1950-х гг.. Впоследствии третий период был поделен на этапы-1937-1941, 1941-1945, 1945-1956.

Авторы “Очерков по истории исторической науки в СССР”, вышедших в середине 1960-х гг. предложили свою периодизацию- 1917-середина 1920-х гг., середина 1920-х- конец 1920-х гг., конец 1920-х-1937 г. 1938 - 1941, 1941-1945,1946-1955, с 1956 г.

В ходе дискуссий и в 4 томе “Очерков” была предложена еще одна периодизация: 1917-сер.1930 гг., сер. 1930-х-середина 1950-х, с середины 1950-х гг.

Так или иначе авторы сознательно или бессознательно транслировали стремление к выделению тех периодов, в которые существование науки, тесно связанное с переменами в господствующей идеологии приобретало качественную новизну и порядок. А.С. Ахиезер в своем труде “Россия: критика исторического опыта” выделил 7 основных этапов советской истории (1917-1991 гг.) в связи с господствовавшими нравственными идеалами: 1917-1918, военный коммунизм, НЭП, правление Сталина, правление Хрущева (“оттепель”), правление Л. Брежнева (“застой”), “Перестройка”. Соглашаясь с таким делением отечественной истории мы фиксируем не только изменения государственной системы, влиявшей на общественную структуру и ценности, но и на структуру историко-научного сообщества, господствующие темы и идеологические стереотипы.

Первый период видится с 1917 до конца 1920-х гг.- период сосуществования “старой” и новой исторической науки. Представляется необходимым выделить этап существования науки во время революции и гражданской войны. (1917-1922 гг.). При этом мы соглашаемся с с м.В. Нечкиной в том, что с залпом Авроры русская историческая наука не могла в одночасье стать марксистской, советской. Этот этап характеризовался значительными потерями в составе профессорско-преподавательского корпуса, утратами и повреждениями книжного, архивного и музейного фондов страны- т.е в конечном счете был периодом существования отечественного историко-научного сообщества в экстремальных условиях.

После окончания гражданской войны наступил этап мирного времени, период более четкого оформления конфигурации государственной власти и политики в отношении историко-научного сообщества.

1922 г. стал временем окончательного определения власти в отношении наиболее ярких представителей “буржуазной науки”. Состоялась высылка и отстранение их от формирования национальной исторической науки на Родине. Этот наиболее резкий шаг власти по отношению к историкам означал становление системы политического и идеологического контроля за деятелями исторической науки со стороны партийно-государственных органов. При этом мы признаем значительную их роль в создании новых академических и ученых институтов (Коммунистической академии и Института Красной профессуры), формировании исторических обществ, национализации архивного и музейного фондов.

Этот период относительно мирного сосуществования оставшихся представителей “старой” и “новой” исторической науки характеризовался постепенным усложнением этих взаимоотношений с неуклонным вытеснением представителей “старой исторической науки” с руководящих постов в научных учреждениях и постепенной трансформацией Академии наук к потребностям “коммунистического строительства”, закончившиеся практическим разгромом научной и политической оппозиции в результате “Академического дела”. Происходит и постепенное внедрение марксистской методологии исследования, оформление марксистских научных заведений и учреждений. Появляется и господствующая группа историков во главе с М.Н. Покровским, которая берет на себя функцию авангарда советской истории, бойцов с научной и политической оппозицией.

Помимо сугубо идеологических процессов, происходят и другие, в которых идеологическая линия нашла свое опосредованное выражение. После революции произошло резкое понижение статуса исторической науки. В глазах “нового” исторического сообщества произошло падение авторитета истории и ее значимости, проведено включение в состав обществоведения. (Отмена исторических факультетов и замена их ФОНами).

Тем самым был придан импульс с одной стороны тесной смычке обществоведения с историей, что в общем-то было естественным отражением влияния идеологии на науку, а с другой- изначально жестким контролем обществоведческих моделей общественного развития над конкретно-историческим материалом.

С начала 1930-х до начала 1940-х гг. мы фиксируем практически полное подчинение науки требованиям партийно-идеологической системы и перманентную ликвидацию любой научной альтернативности марксизму, увязываемую с политической оппозиционностью существующему режиму. Разгром школы Покровского символизировал только определенную корректировку в указанной тенденции, связанную с приведением историко-научных исследований в “истинно- марксистское”, догматическое русло. Произошло административное пресечение научных поисков в самом марксизме.

Однако произошло и положительное преодоление засилья социологических схем над конкретно-историческим материалом, закладываемого школой Покровского.

В середине 1930-х гг., было восстановлено преподавание истории в вузах и школе, снова открылись истфаки в университетах. Произошло и изменение в идеологических установках- от интернационализма к национальной истории, развернувшее весь горизонт исторического прошлого в русло продолжения имперской политики в сталинском варианте. Это парадоксальным образом привело к реабилитации “старых” историков, репрессированных в начале 1930-х гг., а также возврата к конкретно-историческому материалу, освоенному предыдущими поколениями дореволюционных историков.

Период 1941-1945 гг. характеризовался значительными переменами в жизни историко-научного сообщества. Произошли значительные потери в его составе. Многие научные исследовательские институты и учреждения подверглись эвакуации и реорганизациям. Помимо утрат источников в результате неразберихи, бомбежек и т.д. такое распределение научных сил по территории страны имело и свое положительное значение в формировании национальных историко-научных кадров, становлении новых исследовательских и образовательных центров на Урале и в Сибири.

Произошел взлет исторического самосознания нации и идеологически была востребована национальная история с культом героических личностей прошлого, прежде всего военачальников.

С 1945 по 1956 гг. произошло возвращение историков к мирному труду, восстановление разрушенного архивного и музейного фонда. Однако идеологический фон становился снова весьма неблагоприятным, ибо национальные мотивы, появившиеся в период войны начали выливаться в шовинистические формы. Борьба с космополитизмом, кибернетикой и генетикой, литературными деятелями создавали неблагоприятные условия для развития гуманитарных наук, в том числе и истории.

В период с середины 1950-х до середины 1960-х гг. огромное влияние оказало оздоровление общественной обстановки в период оттепели. Осуждение культа личности Сталина повлекло за собой глобальное переосмысление всей истории революционного движения, отказ от теории “двух вождей” в революции.

Для исторической науки оттепель означала ослабление идеологического контроля со стороны партийно-государственных органов, подтолкнувшее методологические поиски на “гранях” марксисткой парадигмы, обусловившее появление так называемого “нового направления”. Произошло расширение сети научно-исследовательских учреждений, новых журналов, выход историков на международную арену, и их участие в международных конференциях.

С середины 1960-х до середины 1980-х. происходит новое усиление партийного государственного контроля и как отражение общественной стагнации и застоя - аналогичные процессы в историко-научном сообществе, выразившиеся в ликвидации “нового направления” и приостановке марксистских методологических поисков. Мы фиксируем сохранение старых методологических и концептуальных установок с незначительными поправками и устранением наиболее одиозных устаревших остатков идеологии. Однако при этом произошло обозначение некоторых масштабных тем и личностей (Б.Д. Грекова, П.А. Зайончковского), вокруг которых строились конкретно-исторические исследования- проблемы абсолютизма, феодализма, аграрного строя дореволюционной России и др.

С середины 1980-х до начала 1990-х гг. начался процесс ослабления и исчезновения партийно-государственного контроля за истор

Предыдущая6789101112131415161718192021Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: