Психологизация бренд-города

В бренд-городах, где контуры жертвенно-буржуазного проекта жизни обрели социально-пространственную форму бытия, была выстроена вся буржуазно-публичная и личная инфраструктура жизни и развлечений для рабочих. В морально-эстетически-медицинском плане бренд-город явился предшественником психологизации в том смысле, что здесь вопрос об эффекте определенной организации социального пространства на рабочего решался практически. Хотя при этом без внимания оставался сам процесс труда и статус рабочего в качестве рабочей силы[19]. Именно потому, что данные проблемы не нашли адекватного решения в МЭМ-комплексе, возникла необходимость их научной легитимации. Невозможность полного включения рабочего в буржуазный порядок, но при этом обоснование необходимости его включения, а также попытки сорвать этот процесс со стороны рабочего были научно объяснены и легитимированы психологизацией впервые в хоторнском эксперименте.

Бренд-город Хоторн был выстроен американской корпорацией «Вестерн Электрик» в 1902 году (в 1907 году был построен завод по производству телефонов) в прерии близ Чикаго, штат Иллинойс [131, p. 1438]. По уровню своего благоустройства он не уступал «классическим» бренд-городам – Порт Санлайту и Бурнвиллю. Он включал в себя совокупность буржуазно-публичных пространств жизни, труда и развлечения рабочих: индивидуальные дома, больница, клуб, гимназия, библиотека, ресторан, спортивные заведения и пр. Рабочие могли довольствоваться сравнительно высокой зарплатой и пенсией [94, p. 34]. В 1924-1932 годах в Хоторне проводилась серия экспериментов в сотрудничестве с различными научными и государственными учреждениями. Целью исследования было выяснение влияния на производительность и удовлетворенность рабочих таких факторов как: освещения, уменьшения рабочего времени, введения перерывов, увеличения зарплаты, а также отношений между рабочими, управляющими, и экспериментаторами. Общим итогом этих экспериментов, изложенных, в частности, в трудах Э. Мэйо, а также Ф. Ретлисбергера и В. Диксона, было утверждение, что не-авторитарное отношение к рабочим со стороны управляющих, а также повышенное внимание со стороны экспериментаторов являются решающими факторами для увеличения производительности и счастья рабочих. В дальнейшем результаты хоторнского эксперимента были названы «эффектом Хоторна». Впрочем, сквозь пространство эксперимента все-таки прорывались свидетельства антагонистических отношений, подрывающих ожидаемый психологический эффект.

Первые такие свидетельства датируются 1928 годом, когда два оператора-женщины, работающие на производстве телефонных реле, стали срывать дисциплину и производительность своими разговорами о парнях, фильмах и платьях [126, p. 122]. В ответ на многочисленные угрозы дисциплинарного воздействия со стороны управляющих, женщины отмечали: «<…> мы думали, что вы хотите, чтобы мы работали, так как мы чувствуем». В письме в фонд Рокфеллера, присоединившийся к экспериментам в 1928 году Э. Мэйо, писал, что одна из женщин была большевичкой, страдавшей, как он писал, от анемии и навязчивых, паранойяльных мыслей [126, p. 124]. В конечном итоге эти девушки были исключены и заменены другими, более сговорчивыми, что привело к улучшению производительности [144, p. 404]. Важным обстоятельством, повлиявшим на возникновение положительной динамики производительности, было то, что сестра у одной из новых девушек умерла и ей срочно нужны были деньги [123, p. 862-863]. Когда в результате отмены перерывов снизилась производительность рабочих, один оператор заявил: «Верните мне мои перерывы, и вы увидите, как моя выработка увеличится» [144, p. 404; 92, p. 873].

Участникам эксперимента были предоставлены свободные завтраки, увеличенная зарплата и внимание к их потребностям и желаниям. В дальнейшем сами девушки-работницы требовали: мороженого [98, p. 413-415], чая и пирожного, а также, чтобы радио играло во время перерывов [126, p. 121-122]. Когда излишняя расслабленность привела к падению нормы выработки, этим работницам пригрозили прекратить вольности, на что те ответили уменьшением производительности[20].

Главные свидетельства проявления антагонистических отношений можно найти в интервьюировании 1928-1930-х годов, в котором было опрошено 21 тысяча рабочих. В результате было выяснено, что самые частые жалобы касаются зарплат, состояния раздевалок, безопасности и здоровья, а потом уже отношений с управляющими [144, p. 406]. Для Мэйо такие результаты были свидетельством иррациональных влечений и бессознательных ассоциаций невротического рабочего [144, p. 408]. Особый интерес для нашего исследования представляет техника интервьюирования. Как пишут Ретлисбергер и Диксон о своей психологической методологии, большинство жалоб рабочих – кроме тех, которые непосредственно касаются технологических аспектов – имеют личный контекст и не могут восприниматься в качестве отражения объективной ситуации на фабрике. Такие утверждения, по мнению психологов, являются «не-фактами» [199, c. 265]. Рассмотрение их вне личного контекста бессмысленно, поскольку не существует непосредственного отношения жалобы и объекта жалобы [199, p. 266]. Поэтому нужно выделять, по их мнению, явное и скрытое содержание жалобы, то есть материальное содержание и психологическую форму жалобы. Например, недовольство менеджером интерпретируется как следствие недовольства авторитарным отцом [199, p. 268]. Задачей интервьюера является раскрытие тех связей, которые не были очевидны для рабочего до проведения интервью [199, p. 271]. Выполнение этой задачи возможно на основании создания дружеской, непринужденной обстановки, без давления, морального осуждения, придирок со стороны интервьюера-психолога. Благодаря такой организации общения можно обнаружить пропуски в речи рабочего [199, p. 278], дать рабочему выговориться, освободиться от страхов и тревоги [199, p. 287].

Итак, хоторнский эксперимент – это образчик применения психологизации в пространстве капиталистической фабрики, а точнее, бренд-города. Так называемый «эффект Хоторна» стал отправным пунктом легитимации гуманистической психологии. Главное содержание «эффекта Хоторна» заключается в том, что социально-экономические, социально-классовые отношения вторичны, несущественны. В то же время именно межгрупповые, межчеловеческие, эмоциональные и пр. отношения в труде являются источниками индивидуального счастья и производительности. Таким образом, в «эффекте Хоторна» произошло «переворачивание с ног на голову», скрытие эксплуатации, а на этом основании – пространственное замещение буржуазного рабочего социально-психологическим классовым миром, единством интересов буржуазии и рабочего, а на деле – универсализация игры в субъекта и жертвенно-буржуазного проекта жизни. В-третьих, недовольство рабочих и нарушение дисциплины и чистоты условий эксперимента, а также критика рабочими эксплуатации и прочих проблем капиталистически организованной фабричной жизни – все эти стороны были социально-пространственно изолированы, а затем – психологически организованы. Социально-пространственное «насилие» определяет возможность теоретического «насилия», а психологизация делает возможным его политический эквивалент.

Итак, в этом эксперименте можно проследить переход от МЭМ-комплекса к психологизации. Вместо констатации зависимости улучшений условий труда и соответствующего роста производительности у рабочих, ставших действительной причиной облегчения надзора и дисциплины, – была утверждена обратная истина: именно облегчение надзора и дисциплины обусловило увеличения производительности и счастья рабочих. В результате психологизации остались по видимости лишь трансформированные отношения, как будто и не было предварительного скрытия социально-экономических отношений через особое психологизированное устройство пространства. Телеология процесса психологизации заключается в управлении посредством свободы. В Хоторне эта свобода выразилась в выведении из самой речи субъекта его иррациональности посредством терапевтического интервьюирования с целью дальнейшей его адаптации к трудовым обязанностям. Воздействие на субъекта происходит «за пределами добра и зла», эстетических идеалов и медикализации, но через свободное высказывание и выражение речи пациента.

В хоторнском эксперименте Мэйо отбросил одну из существенных сторон производственных отношений при капитализме – коллективное сопротивление эксплуатации [92, p. 875]. Но рабочие указали на невозможность их вписывания в мир жертвенно-буржуазного проекта жизни, поскольку само основание этого проекта покоится на изначальной жертве рабочего не только в смысле эксплуатации, но еще и политической лояльности. В этом смысле Д. Брэмел и Р. Френд правы в том, что Мэйо «<…> хотел приблизиться к нему [имеется в виду – промышленный конфликт – И.И.] с тем, чтобы понять его и разработать техники (человеческие отношения, консультирование) для борьбы с классовым сознанием, в тоже время, публично заявляя, что этого конфликта не существует, что он иррационален и противоестественен» [92, p. 874-875]. Социальное пространство не только скрывает порядок общественных отношений, как об этом писал Маркс, но в нем происходит еще и замещение буржуазной МЭМ-определенности рабочих, помещенных в буржуазно-публичное пространство жизни, труда и развлечения. Затем представление этого замещенного, частичного субъекта в качестве модели для развития всего пролетарского класса (бренд-личность). В форме психологизации происходит научная легитимация всего предшествующего движения социально-пространственной трансформации капитализма. В психологизации активный, производительный процесс социально-пространственной трансформации капитализма находит свое концептуальное и техническое выражение: на поверхность выходят особые, буржуазные общественные отношения (жертвенно-буржуазный проект жизни, игра в субъекта), основанные на множественности социальных пространств, но при этом от пространства остается лишь его эффект, знак, образ, его частичность-как-целостность. Точнее, частичная форма репрезентации пространства замещает собой капитализм в целом, скрывая за пространством антагонистические общественные отношения. Однако антагонизм все-таки прорывается через эту частичность.