Онтологическая концепция языка

В начале изучения отечественной лингвистикой новой для нее области концептов Б.Л. Борухов писал: «На протяжении долгого времени лингвистика изучала не язык как таковой, в единстве телесного и духовного его аспектов, но лишь грамматический, синтаксический, семантический скелет языка. Именно по этой причине не удавалось перекинуть мостик от языка к мышлению, нащупать связующее их начало. Между тем не скелет, а душа языка, то есть опредмеченное в нём мировоззрение, идеология, система ценностей, напрямую связывает его с душой говорящего субъекта, его внутренним миром, мышлением. Концептуальный анализ языка как раз и позволяет нам заглянуть в его душу и тем самым заполнить пропасть между языком и мышлением»[182]. Но еще задолго до 1991 г. в русской лингвофилософской мысли получило обоснование онтологическое понимание языка, где человеческий язык рассматривается еще шире – как часть всеобщего ЯЗЫКА.

Вселенная в онтологической концепции мыслится «лестницей словесности» – от вещи-слова до человеческого слова[183]. Наиболее полно и совершенно эта концепция воплощена в «Философии имени» А.Ф. Лосева[184]: «Если сущность – имя и слово, то, значит, и весь мир, вселенная есть имя и слово, или имена и слова. Все бытие есть то более мертвые, то более живые слова. Космос – лестница разной степени словесности. Человек – слово, животное – слово, неодушевленный предмет – слово. Ибо все это – смысл и его выражение. Мир – совокупность разных степеней жизненности или затверделости слова»[185]. Человеческое слово Лосев определяет как «некоторый легкий и невидимый, воздушный организм, наделенный магической силой что-то особенное значить, в какие-то особые глубины проникать и невидимо творить великие события» (С. 54).

По распространенным современным представлениям, психическое (идеальное) – (сверх)тонкий материальный мир: «Мышление – сверхчувственная форма материи в пирамиде уровней организма»[186]. Согласно этой точки зрения, мир не делится на материальный и идеальный (в традиционном понимании идеального). Мир – материальный континуум с убывающей в направлении от макромира плотностью.

К микромиру (10^{-8 см) принадлежат атомы, ядра, элементарные частицы, временнЫе промежутки бытия которых исчисляются в миллиардных долях секунды[187]}. Объекты микромира видимы и измеримы, однако разрешающая способность электронного микроскопа имеет пределы. Предел твердого состояния тела – наномир (10^{-9 см). Изготовить что-то меньшее, чем нанообъект, человек принципиально не может[188]}. Однако за наномиром материя не кончается, но становится неразличимой для существующих приборов.

За наномиром физика смыкается с метафизикой. Здесь простирается материальное пространство, объекты которого столь малы, что в антропоцентричном масштабе макромира они не имеют протяженности. Их субстанция не входит в круговорот физической и биологической жизни макромира, т.е. они не влияют на законы природы и свойства вещей. Идеальные объекты обнаруживают свое присутствие в деятельности психики и (языкового) сознания. Проще говоря, это мысли и чувства.

Поэт Д. Хармс как-то сказал: «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно, то стекло разобьется». Это исключено. Материя языка и сознания удалена от макромира настолько, что не способна контактировать с ним непосредственно. Язык – принципиально бесконечное семантическое пси-пространство, (сверх)тонкое материальное образование, которое лишь в сравнении с пространством макромира называется нематериальным (идеальным, духовным).

Член-корреспондент Белорусской АН А.И. Вейник локализовал душевное (тонкое) пространство в пикомире (10^{-12 см), а духовное (сверхтонкое) в фемтомире (10-15 см)[189]}. На основе своих опытов он описал существа фемтомира – духов: «Становится страшно, когда подумаешь, что сверхтонкий мир находится внутри каждого из нас, в каждом нашем атоме, клетке, органе и теле в целом. И когда знаешь, что фемтообъекты способны синтезировать или уничтожить любой атом, изменить функции любой клетки и органа и внедрить в наше сознание любую мысль, чувство и желание, показать любой сон и вообще сделать с нами все, что угодно. Тем более что они не только способны, но и непрерывно и без устали проделывают все это: диктуют нам мысли, чувства и желания, подсказывают воспоминания, показывают сны, влияют на функции регулирования организма и т.п.

Однако утешает то, что все это делается не по их произволу, а по желанию самого человека, в соответствии с его свободной волей, его выбором. Вместе с тем выбирать человеку дано не все, что угодно, а только между добром и злом; все остальное находится целиком и полностью в компетенции плюс- и минус-фемтообъектов. Первые все делают во благо, даже если сам человек в данный момент не способен этого оценить, а вторые – во зло, часто нарочито потакая человеку в мелочах, в его прихотях, чтобы затем более полно овладеть им в главном. Право действовать в себе той или другой стороне всегда дает сам человек своим свободным волеизъявлением, своими мыслями, словами и поступками, направленными либо к добру, либо ко злу»[190].

Классификация миров, по А.И. Вейнику, выглядит так:

1. Аттомир – что-то подобное Абсолютному Духу (Бог-Троица)
2. Фемтомир – мир духов
3. Пикомир – мир душ
4. Наномир (физические поля).
5. Микромир (фотоны, элементарные частицы, атомы, молекулы и т.п.).
6. Макромир (объекты, к которым принадлежим и мы с вами).
7. Мегамир (планеты, звезды, туманности и т.д.)
8. Гигамир (космические образования типа галактик) и т.д. (http://www.veinik.ru/science/trust/article/731.html).

Впрочем, конкретная локализация психической материи для лингвистики вопрос не такой уж важный. Для нас важнее другое. Аттомиру в концепции А.Ф. Лосева, очевидно, будет соответствовать эйдетический мир – мир сущностей, эйдетических коррелятов предметов идеального (пико- или фемтомира) и материального миров. Эйдетический мир – совокупность прообразов всего поименованного в человеческих языках. При таком понимании терминами духовное и душевное (психическое) обозначается не отсутствие материи, а ее тонкие и сверхтонкие состояния, недоступные для разрешительной способности наших чувственных анализаторов и приборов.

Национальный язык интерпретирует объекты эйдетического мира и создает для них имена. Представим мысль А.Ф. Лосева его собственными словами: «Если мы возьмем греческое слово αληθεια – «истина», то в нем кроме отвлеченного и общего значения «истины» (как в латинском veritas или русском «истина») есть еще момент, характерный именно для психологии греческого мироощущения, так как буквально это слово значит «незабываемое», «незабвенное», а след., «вечное» и т. д. Предметная сущность этого слова – истина, но каждый народ и язык, как и каждый человек из этих народов, переживает этот предмет по-разному, выделяет в нем разные, смотря по собственному интересу и потребностям, моменты. Так, в греческом подчеркивается «незабвенность», в латинском подчеркивается момент доверия, веры и т. д. Все эти различия по-своему оформляют и определяют общее значение предметной сущности истины, и, конечно, в анализе имени и слова непростительно было бы опустить этот весьма важный момент. Момент «незабываемости» для греческого народа есть его ноэма слова «истина»… <…> Одно и то же предметное содержание слова разные народы понимают по-разному, в сфере народа – по-разному понимают разные индивидуумы, в сфере индивидуума – понимание разнится по разным временнЫм моментам и условиям. Сейчас я это слово произнес с гневом, другой раз с лаской, третий раз я его просто незаметно пробормотал, в четвертый внес в него какой-нибудь особенный подчеркнутый смысл и т.д. и т.д. Все это будут разные ноэмы, разные степени приближения к предметной сущности; каждый раз все с особым и особым значением будут произноситься одни и те же слова, образуя целую иерархию осмысленности, понимания, ноэтичности»[191].

Дух – свойственная исключительно человеку энергия, позволяющая ему связывает с базовым источником информации – эйдетическим (трансцендентальным) миром. (У Лосева метод восприятия сущности человеком называется логосом [192]). Духу требуется переводчик, перекодирующий сигналы в доступные сознанию формы. В качестве его выступает ум. Комплексное взаимодействие душевных сил, и прежде всего воли, определяет качество трансцендентальной информации, которая в своей явленности человеческой личности может быть названа духовной (потому что получена духом), душевной (потому что в ней отражены воля, мысли и чувства) и в конце концов собственно языковой – семантико-фонетической.

Совесть – чувствительный орган духа для различения добра и зла. Совесть не контролируется сознанием, т.е. не зависит от интеллектуально-рассудочной деятельности. Она сверяет речемыслительное и физическое поведение человека с эйдетическим эталоном и сигнализирует об отклонениях. Национальный язык (т.е. национальный дух) – это направляемый совестью и волей способ познания и перекодировки эйдетических объектов в идеальную (психическую) материю концептуального уровня языка и в чувственно воспринимаемую материю звукового языка.

Если по аналогии с объектами материального мира допустить существование прототипических (образцовых) объектов эйдетического мира, возникает вопрос, который, насколько нам известно, в современной лингвистике не поднимается. Насколько адекватно в национальном языке представлены сущности абстрактных имен важнейших понятий культуры – истина, добро, справедливость и т.п.? Иначе говоря, насколько совпадают объекты нашей концептосферы с подлинными свойствами объектов эйдетического мира?

«Духовные» законы при таком понимании – это совокупность отношений между прототипическими объектами эйдетического мира. В языке эти объекты получают имена основных культурных концептов, прежде всего – религиозно-этических. Ориентировку в эйдетическом пространстве осуществляет совесть. Нельзя безнаказанно нарушать законы физического мира: вещи будут «мстить». Нельзя есть стекло, пить уксус или выходить в окно. Вероятно, нельзя жить со слепой совестью и нарушать законы эйдетического мира. Таксисты «Домодедова», пользуясь людским горем, в день трагедии взвинтили плату за проезд. До Москвы они запрашивали 20 тыс. рублей. Очевидно, что совесть при этом попиралась. С позиций онтологической концепции языка очевидно и то, что это не пройдет безнаказанно. В несколько упрощенном виде механизм возмездия можно объяснить принципом бумеранга: к человеку возвращается то, что он делает, говорит и мыслит. Поразительно то, что часто возвращение происходит буквально: украл человек велосипед – пропадает у него не какая-либо вещь, но именно велосипед. Отдал свою кофту бездомному, дарят именно кофту.

Закрепленная в культурных концептах эйдетическая информация, преломленная национальным духом-языком, в какой-то мере определяет поведение людей. Но небезусловно детерминирует, потому что человек, реализуя свободу воли, наполняет общенациональный концепт социально-личностным содержанием – внося в него свое мировоззрение и настроения каждого конкретного момента времени. В этическом аспекте всё сводится к различению добра и зла, которые избираются носителями языка в соответствии с национальными концептами в их конкретном, личностном наполнении.

В советских словарях область носителей греха ограничивается верующими людьми: «1. У верующих: нарушение религиозных предписаний, правил» (Ожегов-Шведова). В религиозно-онтологическом понимании этический концепт всегда связан с реальным денотатом. В концептуальной структуре, кодируемой именем грех, скрывается определенная интерпретация духовной действительности.

Грех – понятие онтологическое, как закон природы. Любое действие человека – физическое или душевное (волевое и чувственное, мыслительное) – связывает воедино его внутренний мир с внешним. Поступок – не только определенное действие, но и состояние души. Совершение греха разрушает самого субъекта греха. Нарушенный закон дает о себе знать даже в том случае, если человек не подозревает о его существовании. Слово грех восходит к *о.-с. grehъ ‘заблуждение, путаница, ошибка’. Непосредственно грех связан с греть: т.е. грех – это то, что мучает, жжет, вызывает сомнения[193]. Грех был осознан славянами как опаляющий душу огонь. Невосприимчивость ко греху – свидетельство не иллюзорности его бытия, но потери душевной чувствительности, омертвения души. Труп не реагирует на стимулы окружающей среды отнюдь не по причине их отсутствия.

На нарушающих религиозные предписания грех действует точно также, но они ощущают не столько жжение или угрызения совести, сколько непонятную тяжесть в душе. Знáком этого является внешний вид (от одежды до выражения лица), характер и уровень потребностей, направление интересов. У неверующих не реализована высшая потребность – духовная, а приоритет у первичных потребностей (физиологических и потребности в безопасности). Общий высокий уровень первичных потребностей определяет средства к достижению, которые часто выглядят весьма сомнительно. Основной интерес неверующего даже при благопристойности внешнего поведения – собственное «я». Укрупняя масштаб до коллективной личности народа, видим, что цивилизация, понимаемая как функционально-прагматическая часть культуры, вырастает как реализация первичных потребностей в ущерб духовной. По О. Шпенглеру, отсутствие цивилизации еще не говорит о высокой духовности народа, но наличие цивилизации всегда свидетельствует о низком уровне религиозности и культуры: «Атеизм – принадлежность цивилизованного человека, поскольку цивилизация есть «бренные останки» угасшей культуры»[194].

Презираемые эллинистическим миром евреи, не имевшие культуры и цивилизации, были хранителями Ветхого Завета. Россия, которая воспринимается парией цивилизованного европейского общества, вместе с православными всех других народов является носителем Нового христианского Завета. Мудрость простых истин обычно скрыта от интеллектуалов и открыта богопросвещенному разуму простецов, особенно святых монахов, которых русский народ почтил именем преподобных, т.е. превосходящих всякое земное подобие. Подвизавшийся на Афоне русский монах Силуан (1866-1938), в 1992 г. прославленный в лике преподобных, безо всяких интеллектуальных ухищрений установил православную иерархию ценностей: «Однажды при отце Силуане один русский монах стал хвалить умных немцев, придумавших какую-то хитрую машину, а русские, мол, никуда не годятся. На что старец ответил: «А я думаю, что тут совсем другая причина, а не то, что неспособность русских. Потому, я думаю, это, что русские люди первую мысль, первую силу отдают Богу и мало думают о земном; а если бы русский народ, подобно другим народам, обернулся бы всем лицом к земле и стал бы только этим заниматься, то он скоро обогнал бы их, потому что это менее трудно»[195].

Русские не ленивы и талантливы, как и большинство народов, но русские еще и неотмирны. В них, как когда-то в древний Израиль[196], вложено столько религиозности, что они тоскуют на земле – о своих грехах, о несовершенстве мира и недостижимой гармонии. Потребности православного невелики. Главный же его интерес – чистота собственной души и забота о других[197]. Сейчас русских идеологически лишили права быть жертвенными, введя внешне привлекательный, но разрушительный для нашего менталитета принцип «за всё надо платить». Приобретая материальное, люди лишаются гораздо большего – радостно-бескорыстного дарения себя другим.

Природная эмоциональная щедрость русских и воспитанная Православием готовность поделиться с ближним наталкиваются на искусственные идеологические препоны. Новые принципы обосновывают стяжательство, которое никогда не было целью русского человека и более того – осуждалось. Если для других народов стремление к богатству является естественным, то для русских оно противоприродно. В слове достаток слышится идея ограничения: достаток – достаточно. Всем достанет необходимого, а роскошь и привередливость осуждаются. Сегодня процветает бизнес без границ – правовых и моральных. Слово карьеризм реабилитировано, стяжательство – замещено приемлемыми перифразами расширение бизнеса, стремление к достойной жизни. Слово бизнес не просто реабилитировано. Оно стало показателем элитарности социального явления: бизнес-ланч, бизнес-кафе, бизнес-клуб, бизнес-проект, бизнес-секретарь, бизнес-центр и т.п.

Всё это не только факты русской речи. Это еще и события русской души. В 1990-е гг. произошла подготовленная советским периодом антропологическая революция, разрушившая веками складывавшиеся ментальные структуры. Русский народ концептуально православен, и его реакция на одни и те же цивилизационные модели и социальные практики будет иной, чем у других народов. Темпы убыли и деградации населения в современной России – самое наглядное тому свидетельство.

Задания:

1. С. Довлатов: «Сильные чувства – безнациональны. Уже одно это говорит в пользу интернационализма. Радость, горе, страх, болезнь – лишены национальной окраски. Не абсурдно ли звучит: «Он разрыдался как типичный немец» («Соло на ундервуде») – «Не только мысли могут быть «подуманы» на одном языке, но и чувства могут быть испытаны в рамках одного языкового сознания, но не другого» (Падучева Е.В. Феномен Анны Вежбицкой // Язык. Культура. Познание. – М., 1997. С. 21). Кто прав?

2. А. Убогий описывает свои ощущения в египетском отеле: «И как ни ласкал нас здешний комфорт, в глубине души тлела тревога: как будто за это за всё – за обильные трапезы и угодливость здешней обслуги, за роскошь гостиничных холлов, за холю и негу, которой нас здесь окружили, – мы заплатили не просто деньгами, а заплатили какою-то частью собственных душ. И чувство, что это не мы купили весь этот комплекс услуг, а, напротив, купили нас, предложив нам комфорт в обмен за нечто иное – свободу и молодость? независимость от обстоятельств? презрение к роскоши? – это чувство, похожее на угрызение совести, не оставляло на протяжении всей курортной недели» (Убогий А. Одоление времени // Наш современник, 2008, № 7. С. 228). Попробуйте разобраться в источнике чувства, «похожего на угрызения совести».